... моя полка Подпишитесь

16 Ноября / 2021

Как наслаждаться современным искусством: метод Лэнса Эсплунда

alt

Современное искусство для человека непосвященного часто служит источником фрустрации. Эта фрустрация вызывает отторжение — которое, в свою очередь, мешает многим людям наслаждаться новейшим искусством. Всего этого легко избежать, считает автор книги «Искусство видеть», художественный критик и куратор Лэнс Эсплунд. Главное — сфокусироваться на правильных вещах и помнить, что даже эксперты часто не имеют ответов на вопросы, которые мучают всех нас. Рассказываем об «Искусстве видеть» и методе Эсплунда. 

«Искусство видеть» задевает важный нерв в современном искусствознании. Книга Эсплунда исследует фрустрацию, неизбежно возникающую от осмысления современного искусства — такого непонятного, элитарного, хаотичного. В своем исследовании Эсплунд находит в себе силы откровенно поставить ребром актуальные и наболевшие вопросы — и отвечает на них. 

Действительно, а что вообще такое современное искусство? А чем оно отличается от несовременного? А постимпрессионизм, фовизм, дадаизм — это тоже современное искусство? А Пикассо? Где тут грань? Если я не понимаю, с этим можно что-то сделать? Правда, что новейшее искусство — это только про провокацию? А почему раньше художники занимались изображением объектов, а сегодня — сплошь перформансами? Современное искусство рассчитано только на художественную элиту? 

Эсплунд разбирает основные принципы искусства: как оно функционирует и благодаря чему существует. Автор книги отвечает на главный немой вопрос: почему так велика пропасть между современным искусством и массами? Из этого исследования может стать понятно, почему многие воспринимают само это словосочетание как ругательное. 

«Искусство видеть» несет в себе истинно терапевтический смысл — оно способно избавить от тревожности любого читателя, которому кажется, что он не понимает новейшее искусство. Книга показывает, что на самом деле все достаточно просто. 

Опыт знакомства с искусством модернизма и постмодернизма.
Искусство видеть
Лэнс Эсплунд
Купить

Метод Эсплунда основан на нескольких аспектах. Во-первых — преемственность. Автор отмечает, что сегодня все еще модно называть все непонятное и новое словом «постмодернизм». Оправдать им можно практически все что угодно. Между тем, постмодернизм — всего лишь художественное направление, которое стало неизбежным продолжением модернизма, переиначило и переработало его принципы, стало ответом на модернизм, который, казалось бы, изжил себя. В свою очередь, модернизм был реакцией на титанические сдвиги в общественной жизни XIX века. Эсплунд замечает, что даже полноценно судить о модернизме нам пока рано, ведь мы все еще «находимся в его тисках»: модернизм, увы, никуда не ушел, и сбрасывать со счетов его рановато. 

«”Искусство видеть” учитывает взаимосвязь между искусством прошлого и искусством настоящего. Эта книга признает тот факт, что представители современного и новейшего искусства состоят в диалоге с искусством прошлого, перерабатывают и переосмысляют его», — говорит Эсплунд.

Эсплунд напоминает нам, что сегодняшнее искусство, пожалуй, вызывает такую же реакцию, как «современное искусство» прошлого (то есть, по сути, любое искусство).

Новаторское изображение пространства, возникшее в XIV веке, ошеломляло не привыкших к подобному зрителей. То же самое делал кубизм шестью столетиями позже — но уже по-другому, антинатуралистично, унитожая ренессансный подход. То же самое делает концептуальное искусство конца XX века, с его беспредметностью, обескураживающей зрителя. 

Эсплунд формулирует чрезвычайно важный принцип для изучения современного искусства: «Важно понимать, что искусство, несмотря на его отношения с современностью, само по себе является языком — языком, который существует вне времени». 

Окей, а с какого момента тогда оно вообще стало называться современным? И кого считать современными художниками? 

На первый вопрос автор книги отвечает однозначно — новейшее искусство возникает после выхода «Завтрака на траве» Эдуарда Мане. Именно в этот момент прошло радикальное прощание с традицией, после которого стало возможно все. А вот во втором случае единого ответа нет. Эсплунд вспоминает, как однажды стал участником диспута экспертов, у каждого из которых было свое мнение на счет того, кто может сегодня считаться современным художником: то ли все, кто моложе 30 лет, то ли все, кто родился после 1950 года… 

Подобные разногласия и вызывают фрустрацию у рядового зрителя. А это, уверяет Эсплунд, лишнее. И не стоит волноваться из-за вопросов, приведенных выше. Ведь, как становится ясно, даже у экспертов-искусствоведов зачастую нет на них ответов. Для понимания современного искусства важны другие аспекты — и поможет в этом искусство прошлого, с анализом которого у нас не возникает проблем.

«Несмотря на разные философские подходы и ключевые идеи, искусство настоящего и искусство прошлого имеют много общих элементов и говорят практически на одном языке», — уверен автор.

Итак, книга Эсплунда поделена на две части. 

В первой — под названием «Основы» — автор рассказывает о личном опыте знакомства с искусством. Эта часть — исследование основных принципов искусства, его природы. 

Во втором разделе — под названием «Близкие контакты» — начинается «вдумчивое прочтение» произведений современного искусства: живописи, скульптуры, видео-арта, инсталляций и перформансов. 

Наконец, третья часть — под названием «Взгляд в будущее» — осмысляет накопленный материал и содержит рассуждения о природе музеев, роли художника и взаимодействии технологий с искусством. 

И напоследок — сформулированная Эсплундом мысль, которая хорошо характеризует общую направленность книги:

«Когда провокация в искусстве становится привычной, она теряет пикантность, художники и искусство в целом начинают восприниматься как источник издевательств. Подрыв статус-кво сам становится статус-кво, и прошлогоднюю «революционность» каждый раз сбрасывают с пьедестала, чтобы освободить место для новой. Если мы слепо принимаем новейшее искусство как лучшее и более актуальное, чем предшествующее ему, то каждый раз, когда мы одобряем очередную модную вещь, мы отказываемся от части чего-то, что прежде было для нас значимо».

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
12 Ноября / 2021

Рецензия Юнгера на «Преступление и наказание»

alt

Присоединяемся к празднованию 200-летия со дня рождения Федора Михайловича Достоевского и публикуем небольшое эссе Юнгера из «Сердца искателя приключений», в котором он описывает свои впечатления о романе «Преступление и наказание». Известно, что Юнгер был увлеченным читателем и на страницах нового издания «Сердца искателя приключений» собран его богатый читательский опыт — от Гераклита и Гёте до Достоевского и Гофмана.

В романе «Раскольников»*, который я только что закончил читать, мне стала понятна роль одного из второстепенных персонажей, Лужина, изображаемого автором наподобие насекомого, которое заползает в человеческие отношения. Самое отвратительное в этом насекомом то, что оно действует по известной схеме, по правилам здравого человеческого рассудка, имея понятие о правильном и справедливом. Из-за этого возникают ситуации, когда он приобретает власть над более благородным, но безрассудным существом. Лужин относится к тому сорту людей, которые умеют извлекать выгоду из промашек партнера.


Одной из таких выгод для него оказывается, например, страх сестры и матери за судьбу Раскольникова. Вызываемое им отвращение объясняется тем, что он воплощает тип ловкого дельца, чистого техника жизни, который, заботясь совсем о других вещах, мертвой хваткой вцепляется в свою жертву. Угнетенных нуждой он отыскивает так, как ростовщик отыскивает должников. Играя с ним в карты, попадаешь в ловушку не из-за жульничества, а вследствие блефа, ибо выиграть у таких людей нельзя. Весомость этой фигуры заключается прежде всего в том, что каждый человек в своей жизни сталкивается с ней хотя бы раз, понимая ее низменное, но опасное превосходство, которое подкрепляется знанием жизненных механизмов.


По ходу действия романа автор прописывает этот характер еще глубже. Так, чтобы навредить Соне, Лужин идет на явное и неудачное преступление. Тем самым он сдает свою позицию, сила которой заключалась в лучшем знании правил игры. Перестает быть четким и его контраст с Раскольниковым. Господство низменного начала наиболее сильно тогда, когда облекается в формы правильного и справедливого. Оказываясь же на пути преступления, оно становится менее опасным.

Весь роман производит впечатление сложного архитектурного целого — или, лучше сказать, по прочтении возникает чувство, будто ты вышел из лабиринта.

Вероятно, это связано с тем, что в тексте, за исключением сибирских глав, почти не встречаются изображения природы. Действие разворачивается в комнатах, домах, на улицах и в трактирах, между которыми в странном возбуждении мечутся герои романа. И вместе с тем кажется, что все дело не столько в самом ходе событий, сколько в разматывании какого-то запутанного клубка отношений, где одна нить тянет за собой другую.

Испытываемый читателем страх тоже обусловлен архитектурой романа — возникает чувство, будто бродишь ночью по чужому дому, не зная, найдешь из него выход или нет. Наверное, поэтому я сразу ощутил потребность измерять комнаты, где происходит действие. Эта процедура сходна с приемом, используемым против обмана индийских факиров: беря их под увеличительное стекло, мы ускользаем от чар.
Не менее важно сохранить настроение путешественника. Тогда можно участвовать в этом спектакле, словно шагая по ночным улицам и площадям незнакомого города и восторгаясь тем, насколько ясны и отчетливы открывающиеся твоему взору картины. Ты заглядываешь в дома, комнаты и лавки, заглядываешь, только стоя у порога или у окна, поскольку важно видеть картины в обрамлении. Иногда хочется дико захлопать в ладоши, иногда клонит в сон, как если бы вокруг дымились наркотические вещества.

Особенно сильно открывшаяся картина захватывает, когда безобразное преображается в свете сострадания.

Например, это происходит в самом начале, во время долгой исповеди титулярного советника Мармеладова; будто наяву ты видишь перед собой мрачную грязную кухню, где все пропахло крепким спиртным и остатками еды, а по полу снуют черные тараканы. Но вслед за этим приходит ощущение, будто тебе понятен язык этих насекомых: они наполняют комнату сладким и мучительным пением. Однако вместе с тем нельзя забывать, что ты находишься в чужом городе, из которого уедешь следующим же утром и который будет являться тебе лишь в снах.


О том, сколь мало, в сущности, касаются нас эти события, за которыми мы подглядываем будто сквозь щель, автор знает лучше, чем мы. Здесь мне приходит в голову, что читатель обычно склонен видеть антагониста этого мира в лице следователя Порфирия, воплощающего западный тип человека. И все же этот антагонизм имеет второстепенное, психологическое значение. Стоит только делу принять серьезный оборот, как герои начинают действовать по своей внутренней логике. Весьма характерен следующий момент: когда Раскольников решает признаться, то идет не к Порфирию, который ему симпатизирует, а к отталкивающему лейтенанту Пороху. Стало быть, здесь речь идет не о моральном, а о сакраментальном отношении, когда Порфирий выглядит, как умывающий руки Пилат. Раскольникова интересует теория власти; абсурдность его мыслей заключается прежде всего в сравнении себя с Наполеоном. Вместе с тем среди его окружения встречаются такие фигуры, которые имеют самое прямое отношение к тому, что мы понимаем под властью. Речь идет не только о духовной, но и о светской власти. Эта стихия власти еще нагляднее проявляется в «Карамазовых» и еще больше в «Бесах», хотя обозначена уже в «Раскольникове» на примере чрезвычайно любопытной фигуры Свидригайлова. Если в церковных натурах вроде Алеши сущность власти проявляется в форме огненной лавы, то в светских людях она кажется охлажденной до предельно низких температур, подобно тому, как ртуть в термометре, опустившись до точки замерзания, выходит за пределы шкалы. В этих фигурах прочитывается русское дополнение к сверхчеловеку, дополнение, которое, вероятно, глубже укоренено в действительности.

Сборник эссе-скетчей эпохи Веймарской республики, балансирующих на грани фиктивного дневника и политического манифеста.
Сердце искателя приключений
Эрнст Юнгер
Предзаказ

Особенно показательно отношение этих персонажей к добру, которое для них не просто бледная теоретическая схема, хотя они, разумеется, бесконечно от него далеки. Добро (остановимся на этом слове) оценивается здесь скорее как некий музейный экспонат; его силу можно сравнить с достоинством старого проверенного инструмента, из которого опытный музыкант способен извлечь сколь угодно прекрасные мелодии. Безошибочный инстинкт позволяет выбирать средства, с помощью которых можно уничтожать людей. При всем том отсутствует количественный момент, несовместимый с глубиной наслаждения. Число зрителей в театре еще ничего не говорит о самом спектакле. Презрение к людям — более основательная черта; характерно то, каким способом персонаж смывает с себя позор. Свидригайлов делает еще один сильный ход, кончая жизнь самоубийством.


Достоевский выводит эти фигуры лишь в моменты их слабости. Их расцвет, скорее всего, приходился на минувшую эпоху, когда владеющий крепостными слой феодалов в отдельных своих представителях обрел индивидуальную свободу, еще не отдав взамен своей власти. Поэтому едва ли возможно, что кому-то в другой части земли удастся подобным образом развернуть эту тему, хотя такие попытки предпринимаются снова и снова. Тягаться со скепсисом бесполезно.

* Многие переводы «Преступления и наказания» на немецкий язык, в том числе и самые первые (Вильгельм Хенкель, 1882 и 1887; Ханс Мозер, 1888), вышли в свет под названием «Раскольников». Один из них, вероятно, и читал Юнгер.

Перевод: Александр Михайловский

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
11 Ноября / 2021

Редактор трилогии Каск — о трудностях перевода и редактуры

alt

В прошлом месяце вышел первый том трилогии Рейчел Каск «Контур», а в последующие несколько месяцев выйдут второй и третий. По этому случаю Анна Гайденко, редактор трилогии, поделилась своим опытом работы с текстом и рассказала об особенностях стиля Рейчел Каск и с какими трудностями ей пришлось столкнуться.

Наверное, самая характерная особенность художественного стиля Рейчел Каск — это практически полный отказ от «объективного» повествования: все книги ее трилогии почти целиком состоят из монологов персонажей, перетекающих из одного в другой. Рассказчица, Фэй, путешествует по миру, ездит на курсы писательского мастерства и на конференции, встречается с журналистами и заводит новые знакомства в самолетах — и каждый раз, встречая самых разных людей, она предоставляет им возможность самим рассказать свою историю.

Она как бы самоустраняется из текста, отступая на задний план и передавая слово своим собеседникам.

Перевести этот монологический поток на русский оказалось особенно трудно потому, что Каск постоянно чередует прямую и несобственно-прямую речь: то персонаж говорит о себе в первом лице («я сделал то-то и то-то»), то его история преподносится как бы извне, с точки зрения Фэй («он сделал то-то и то-то»), оставаясь при этом предельно субъективной. Иногда эта рамка усложняется еще больше: рассказчица сообщает нам то, что услышала от своего собеседника, а тот, в свою очередь, сообщает то, что услышал от других людей. Очень важно было сохранить по-русски эту двойную (тройную?) перспективу, не упрощая и не сглаживая текст, не добавляя лишних тире и кавычек там, где сама писательница от них отказалась. Поскольку согласование времен в русском языке устроено совсем иначе, чем в английском, мы последовательно пересобирали все эти «несобственно-прямые» фрагменты. Эта работа оказалась очень трудной и кропотливой: нам приходилось следить за тем, чтобы прошлые события в жизни героев были переданы прошедшим временем, а их нынешние ощущения — настоящим и чтобы их реплики убедительно звучали «здесь и сейчас».

Речь персонажей Каск практически не индивидуализирована — у них нет четкой языковой характеристики, и поэтому кажется, что они говорят так, как говорит каждый из нас (да и, в конце концов, их истории о любви, жестокости, справедливости, отношениях с окружающими и с самими собой — это истории любого человека), и одновременно так, как никто из нас не говорит. Более того, их монологи часто начинаются с какого-нибудь совершенно тривиального замечания и парадоксальным образом поднимаются до общечеловеческих обобщений, до почти афористической емкости. Создать этот надличностный, универсальный язык, не расплескав смыслов и при этом не превратив его в неудобочитаемый и тяжеловесный — вот, пожалуй, главная задача, которую мы пытались решить, и хочется верить, что мы справились.

их монологи часто начинаются с какого-нибудь совершенно тривиального замечания и парадоксальным образом поднимаются до общечеловеческих обобщений.

Это был мой первый опыт редакторской работы с настолько сложно устроенным, настолько экспериментальным текстом — и я надеюсь, что не последний.

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
09 Ноября / 2021

Дискуссия о будущем издательского дела

alt

В середине октября в рамках виртуального фестиваля «Германия-экспресс» Года Германии в России мы приняли участие в дискуссии «Издательство завтрашнего дня: женщины в книжном деле». Совместно с Ариной Бойко, писательницей и издательницей журнала «Незнание», управляющая редакторка Ad Marginem Виктория Перетицкая обсудила с немецкими коллегами — Таней Лангер, писательницей и издательницей Bübül Verlag Berlin, и Николой Рихтер, издательницей Mikrotext — будущее издательского дела. Какие вызовы стоят перед издательским делом сегодня, как реагирует отрасль на повсеместную цифровизацию, и отразилась ли пандемия на ее развитии, просто ли женщине стать издателем в Германии и России — об этом читайте в расшифровке беседы.

Арина Бойко: Здравствуйте. Всем добрый вечер, кто нас смотрит. Мы начинаем нашу дискуссию «Издательство завтрашнего дня». И я начну с того, что представлю наших сегодняшних спикерок и потом расскажу, о чем будем говорить. И расскажу немного про себя. Сегодня с нами Никола Рихтер, издательница и авторка. Никола — основательница независимого издательства Mikrotext.

Таня Лангер — писательница и основательница многоязычного издательства Bübül Verlag Berlin.

И Виктория Перетицкая — управляющая редакторка издательства Ad Marginem.

Сегодня мы поговорим о проблемах и сложностях, с которыми мы сталкиваемся в процессе издания книг и о том, что мы вообще хотим издавать, что мы издаем и почему мы это делаем, ведь это такой большой труд. И я говорю «мы» не просто так, я издательница и соредакторка литературного журнала «Незнание». Но сегодня я буду модерировать и задавать  разные вопросы. И, пожалуй, начну с первого вопроса. Попрошу каждую участницу рассказать подробней о своем издательстве: самое важное, что мы должны знать, какие тексты публикуете, и почему их? Как  появилось ваше издательство? В общем, все, что считаете нужным и важным знать о вас. Передам слово, может, тому, кто готов уже?

Никола Рихтер: Да, я могу начать, пожалуй. Спасибо большое. Я очень рада присутствовать здесь. Большой привет российским и германским участникам. Я издательница в издательстве Mikrotext, создано оно было в 2013 году. Я создала это издательство как читательница и как авторка. С нулевых годов я живу в Берлине. Училась на последних курсах литературного факультета, проводила литературные чтения в кафе, участвовала в работе литературного журнала и занималась блогерской деятельностью. Я знала, что многих авторов не издают, потому что или тексты слишком короткие — на книжку не хватает, или тексты слишком длинные, потому что они не помещаются в издательский, журнальный формат. И я создала издательство Mikrotext, которое занимается нарративными текстами и которые, может быть, выходят за границы конкретного жанра. Такие тексты часто появляются в сети: будь то Twitter, будь то подпись к фотографии в Instagram. Например, роман «Как стать несчастной с мужчиной» — это фактически дневник, состоящий из записей в блоге, которые превратились в роман. Эта форма текстов меня интересовала, и это действительно важный пункт. Мы рассматриваем наше издательство как издательство, принимающее активное участие в процессе, то есть мы стараемся писать о сегодняшнем и завтрашнем мире, определить, как и куда движется наше общество. И текст таким образом взаимодействует со мной как с субъектом и с окружающим миром. Таким образом, мы создали среду, фактически цифровую вселенную вокруг издательства. Можно войти в этот круг, проводятся проекты краудфандинга, рассылаются электронные книги, некоторые книги выходят на английском языке. Так что вокруг издательства возник целый ряд таких структур-спутников, которые выходят за рамки чисто издательской деятельности. 

Таня Лангер: Здравствуйте-здравствуйте! Я тоже чрезвычайно рада, что вы меня пригласили. К сожалению, я еще не бывала ни в Москве, ни вообще в России. Но бывала моя дочь, она много рассказывала мне. Я сама писательница, с конца 90-х я публикуюсь: это романы, рассказы, аудиопостановки и, кроме того, у меня есть издательство. Называется издательство Bübül. Bü — это начало слова «книги» в немецком, и, кроме того, BUBUL — это по-турецки «соловей». И действительно, бывают тексты, которые не находят себе места в крупных издательствах, и я в этой связи обратилась и к иллюстраторам, спросила их, готовы ли они иллюстрировать такие короткие тексты. Вот, например, небольшая книжечка, иллюстрированная одной художницей. Книжки обычно небольшие, но при этом — вот видите, книга иранских авторов, короткие рассказы. Меня очень интересует взаимодействие литературы и изобразительного искусства, потому что иранские авторы действительно стремятся к тому, чтобы они были представлены в таком современном формате, а не просто в каких-то персидских завитушках. И поэтому мы попросили сделать современные фотографии. Вот книга Фарибы Бвафи, здесь мы выбрали абстрактные иллюстрации, поскольку она стремилась к тому, чтобы эта идентичность не прослеживалась сразу. Вот здесь вы видите немецкий рассказ, переведенный на арабский.

Мы знаем, что достаточно много переводится с арабского на немецкий, но вот мы увидели, что сирийцам, которые приезжают в Германию, им трудно пока читать по-немецки, а им интересно познакомиться с современной немецкой литературой. А на арабский переводится с немецкого довольно мало. Что касается детских книг, мне интересно издавать многоязычные книги. Вот здесь книжка одновременно на испанском, каталанском и немецком.

И там есть задания, которые позволяют ребенку познакомиться с языками. Кроме того, часто используются языки, которые действительно необычные, как например, романез — язык синти и рома. Или, например, иврит. Здесь вы видите детские рассказы для того, чтобы продемонстрировать нашим читателям многообразие мира, в том числе и с этой стороны. Вот то, что я хотела сказать в качестве вводной части.

Виктория Перетицкая: Добрый вечер. Я работаю в издательстве Ad Marginem, которому в этом году исполнилось 27 лет, если не ошибаюсь. Я работаю последние пять, даже  пять с половиной лет. И я попала в издательство сразу после окончания магистратуры в Шанинке. Издательство было основано в 1993 году. Изначально в фокусе находились классические философские тексты. Впервые на русском языке появились работы Мартина Хайдеггера, Мишеля Фуко, Беньямина. В конце 90-х под брендом Ad Marginem стала выходить новая современная российская проза таких писателей, как Владимир Сорокин, Эдуард Лимонов, Михаил Елизаров. В этот же период стала также выходить и переводная проза. Мы издавали и издаем Кристиана Крахта, Джонатана Литтелла. И параллельно выходили книги с современной арт-повесткой. Почти десять лет назад мы вместе с Музеем современного искусства «Гараж» запустили совместную издательскую программу. За это время мы заняли нишу, связанную с современным искусством, теорией искусства, кураторскими практиками и теорией культуры. И если говорить о том, что из себя представляет издательство Ad Marginem сегодня, то мы издаем переводной нон-фикшн, пограничные жанры на территории философии, новой антропологии, экономики, социальных наук, теории культуры, современного искусства. У нас также есть импринт, посвященный иллюстрированному нон-фикшну для взрослых и детей. Но несмотря на всю эту многоликую историю и изменения траектории движения Ad Marginem, у нас всегда был и остается интерес к новому междисциплинарному знанию, пограничным жанрам, духу времени. В данный момент мы находимся в состоянии пересборки программы. Это перезапуск нашей фикшн-линейки. Год назад мы впервые за очень долгое время выпустили художественный текст. Это роман «Crudo» Оливии Лэнг, современной британской писательницы. До этого мы издали ее, теперь уже бестселлер, «Одинокий город» и наверное, можно сказать, что в какой-то степени, Оливия Лэнг приоткрыла нам двери в новое пространство автофикшн литературы — текстов, написанных женщинами, текстов, осмысляющих травматический опыт, текстов о природе и искусстве как терапии и того, что связано с новой тревожностью и поисками потерянной идентичности. Вот, например,  на днях у нас вышел первый том трилогии Рейчел Каск. Это то, чем мы сегодня занимаемся.

Арина Бойко: Спасибо большое. Из ваших ответов я поняла, что мы все это начали делать — издавать книги вообще,  — потому что мы все столкнулись с какими-то сложностями, как, например, для слишком коротких или слишком длинных текстов не находится места в издательствах, или просто крупные издательства не хотят публиковать определенные тексты на других языках и в принципе их мало. Или как в России, действительно, не существовало переводов каких-то текстов до издательства Ad Marginem, до того, как они это выпустили. И вот следующий вопрос о том, что остались ли эти проблемы сегодня — какие-то нерешенные? Вообще, с какими сложностями вы сталкиваетесь, работая? Понятно, что мы все начинали это делать когда-то. Но теперь мы можем сравнить из сегодняшнего дня: что поменялось, что-то, может быть, до сих пор так и осталось. И может быть порассуждать немного об этом.

Таня Лангер: Позвольте я начну. Действительно, многое изменилось, особенно с 2016 года в Германии. Появилось множество независимых малых издательств, и они старались нести репрезентативную функцию всему многообразию нашего общества. Да, конечно, бывает сложно быть в курсе, быть на гребне волны и успевать это все еще тематизировать. И например, мне хотелось бы, я стараюсь представлять творческих деятелей, которые не являются мейнстримом, сейчас не являются самыми популярными, в центре внимания. Вот, например, здесь у нас есть интерактивный проект с одним творческим деятелем — вместе с прохожими они разбили такой  сад посреди города. Или, например, когда рассказываются истории для детей или повседневные истории. У меня иногда бывает такое чувство: контакт между поколениями довольно разный и бывает, что это единственный шанс между поколениями обменяться своими историями.

Никола Рихтер: Мне кажется, что проблемы здесь следующие. Я всегда хотела открыть канал для голосов, которые, может быть, не слышны и, конечно, многое меняется. Например, сейчас публикуются тексты из Facebook и Twitter. Есть сейчас такое издательство, которое это делает. Но также мы осознаем, что не только на бумаге происходит публикация постов. И что бывают и разные исключения: есть автор, который пишет свои тексты карандашом, и они потом обрабатываются и превращаются в книги. И мне кажется, очень многое сейчас изменилось. Например, когда я в 2013 году начала, я была пионером и мне приходилось всегда поднимать тему электронных книг и, в общем-то, я превратилась в электронного издателя, так считалось. Но на самом деле моя деятельность этим не ограничивается, потому что есть, допустим, книга, а есть услуга — это разные вещи. Или, например, когда журнал публикуется, то нужно, чтобы текст дошел до читателя — это самое главное. Иногда, конечно, возникают вопросы: а нужно ли нам вообще издательство, если мы можем сами публиковать свои тексты. Можно тексты сохранять, распространять, архивировать и печатать — и это все возможно без издательства. И, в общем-то, этот вопрос поднимается для всех издательств: почему мы все еще существуем и как можно это сделать по-другому. Вот один пример: я все время пробую что-то новое. И здорово, конечно, что я получила два раза приз — это награда среди издателей, это классно, и деньги я получила. В итоге получается, что я могу сотрудничать как гостевое издательство с другими издательствами. И для меня было важно, чтобы это была именно кураторская практика, где можно выбирать тексты. И в итоге, с опозданием, но, тем не менее, такая книга была издана. Это песенные тексты музыкантов Германии и, например, для сравнения с Бейонсе, мы хотели сказать, что это тоже очень важная музыкальная сцена и женщины в поп-музыке Германии играют большую роль. Тем не менее, их довольно мало приглашают на фестивали, даже после того, как начался коронавирус —процент очень низкий и мы спланировали в итоге фестиваль. Мы хотим все коллективы пригласить на сцену, чтобы они выступали и их услышали. А теперь можно еще почитать их тексты песен — это здорово!

Виктория Перетицкая: Мне кажется, нам как издательству — поскольку мы в основном издаем переводную литературу — сейчас и раньше было важно показать многоголосие мировой литературы, поэтому нам важно издавать переводы не только с английского, но и с немецкого, французского, шведского, норвежского языков и других. Мне кажется, для нашего контекста это до сих пор важно, начиная с 1990-х.

Не так много времени прошло, и мы до сих пор пытаемся восполнить пробел культурной изолированности, которая была раньше и на каких-то территориях она до сих пор остается.

Поэтому мы пытаемся показать мировое литературное наследие.

Арина Бойко: Спасибо за ваши ответы. Мне кажется, эта тема всплывала с самого первого вашего представления, что мы все представительницы независимых издательств и не мейнстримной литературы, не массовой. Насколько вы себя чувствуете независимыми и свободными как издательства и не чувствуете на себе давление того, что все равно нужно издавать то, что хорошо, например, продается или попадает в какой-то определенный тренд? Часто ли вам приходится совершать этот выбор: издать что-то, что может быть, еще не популярно или в принципе не популярно — но то, что вы считаете важным и издать, или что-то, что будет хорошо продаваться и точно станет хитом?

Таня Лангер: Я всегда выпускаю тиражи где-то 100-200 экземпляров, иногда 500 максимум. Изначально была идея маленькой розницы для выставок или, может быть, читальных залов, где вы непосредственно соприкасаетесь с читателем. Конечно, с коронавирусом все это стало сложнее.  Поэтому хорошее решение — электронный формат, как Никола это делает. Но я с самого начала решила, что не буду поддаваться этому финансовому давлению, которое в итоге меня парализует, по сути. То есть я лучше буду выпускать маленькие тиражи, если что, я их допечатаю. Мне нравится это физическое тактильное восприятие, я люблю это. Я занимаюсь теми темами, которые меня волнуют и может быть книгами, о которых другие издательства скажут: так, это не туда и не сюда или непонятно, это детская книга или книга для взрослых. Вот посмотрите, это книга Хабиба Тенгора, это французско-алжирский поэт. То есть он, по сути, пишет о своем детстве в Алжире уже будучи во Франции, как взрослый человек, который об этом вспоминает. И здесь возникает вопрос: это вообще книга для детей или для взрослых? В принципе, могут быть книги, которые могут написать представители старшего поколения, и это может почитать и взрослый, и ребенок. Или мы включаем иногда шрифт Брайля в наши книги. Может быть, бывают вещи, которые, скажем так, внешне притягательны или фееричны, но они очень важны, и мы хотим открыть перспективу на что-то, точку зрения, и чтобы еще был какой-то игровой элемент.

И я стараюсь не спрашивать себя, насколько хорошо это будет продаваться, мне важно желание свести автора с читателем.

Виктория Перетицкая: Я могу добавить, что мы никогда не смотрели в сторону коммерческой литературы и на наши решения никогда не влияли награды авторов и количество этих наград. Скорее, мы пытаемся понять, в какой контекст встанет в нашем портфеле та или иная книга. Это влияет на наше решение. Но также иногда случается так, что тексты, которые нам понравились и мы захотели их издать, впоследствии обретают аудиторию, о которой мы раньше не думали. Например, как наш абсолютный лонгселлер — книги Флориана Иллеса, которые уже на протяжении семи лет остаются нашим главным  лонгселлером. В начале мы не думали о том, что будет именно так, о том, что этот текст приобретет новую аудиторию и к нам придут какие-то новые читатели.

Арина Бойко: А лонгселлер — это то, что продается долго?

Виктория Перетицкая: Да, то, что долго находится в топе продаж. Да, это иногда случается. 

Таня Лангер: Позвольте я еще добавлю. Очень интересно, что ты говоришь, Виктория, что это лонгселлер. Потому что в Германии, например, рынок очень быстрый, а для некоторых книг нужно больше времени. И часто бывает так, что на начальном этапе вы не так много продали экземпляров, но вы открываете дверь для автора, который может общаться с читателем, может читать лекции, проходят какие-то встречи и т. д. Но, конечно, сумасшедший элемент в этом есть, потому что вы не знаете, кто, собственно, к вам приходит через эту книгу. Иногда это будет довольно необычно. И кстати, здесь есть такой организаторский элемент, потому что мы сводим аудиторию с автором и создаем такой нетворкинг — это все большую роль играет сейчас. 

Никола Рихтер: Вот сейчас мы стали обсуждать такие понятия как лонгселлер, мы не должны забывать о понятии бэклист. Бэклист — это возможности продаж, такие издательства как Shurkamp и другие —  они уже оцифровывают свой бэклист. Это означает, что они могут микротиражами допечатывать свои книги по потребности и это действительно самые маленькие тиражи. Очень элегантные решения, где, конечно, ничего не написано в этой книге, что это малый тираж допечатки, но у нас нет бэклист. Я могу сказать, что многие титулы продолжают у нас сохранять актуальность. Потому что я, как читательница, действительно очень слежу за текстами, которые выходят в германоязычном языковом пространстве, я очень много читаю того, что рекомендуют люди в журналах, на мероприятиях и это действительно очень важный момент для издательской деятельности — то есть нужно общаться с людьми, нужно обмениваться мнениями, спрашивать у людей, а что ты сейчас читаешь, что ты мне можешь порекомендовать, то есть у меня действительно большая группа людей вокруг издательства, которая мне присылает советы и рекомендации. Кроме того, добавляется и интернет: и здесь также очень важен этот маркетинг рекомендаций и когда ты общаешься с такими людьми в таких группах, ты действительно натыкаешься на интересные вещи.

Так что рынок, скорее, это объект исследований, рынок — это не цель, это объект исследований, здесь соотношение переворачивается, появляется такая игра: ну рынок покажи, что есть новенького?

Конечно, я хочу, продавать и что-то новое. Мы начали с тиража 500 экземпляров. Вот эту книгу мы напечатали тиражом 3000 экземпляров — это такая тактичная любовная история. И мне бы хотелось выводить на арену новых авторов, и я думаю, что это проблема в издательском деле, в целом. Потому что это, на самом деле, деятельность творческая, но и при этом и деятельность экономическая. То есть мы здесь имеем дело с деньгами и, я не помню, С. Фишер сказал когда-то, что самый простой способ сжечь деньги — это создать издательство. А мы не хотим сжигать деньги, мы хотим что-то продавать и что-то зарабатывать, но бестселлеры все-таки делаются по-другому: они связаны с крупным маркетингом, с крупным PR, так что я себе эту цель не ставлю.

Арина Бойко: Спасибо. Для меня это очень знакомо и близко, то, что вы все сказали. Особенно мне понравилась формулировка о том, что рынок — это исследование, и у нас тоже, например, маленькие тиражи у журнала и сейчас вот 300 экземпляров (последний номер) — самый большой. Следующий будет вообще огромный для нас тираж — 1000 экземпляров. И мы надеемся, что он станет лонгселлером и будет сам продаваться как-то. Но, вообще, мы тоже не гонимся за прибылью и печатаем маленькие тиражи, чтобы было приятно потрогать, продавать небольшими порциями в независимых книжных и не чувствовать какого-то давления на себе. Мне то грустно, что вот мы напечатали и у меня до сих пор несколько коробок дома лежит, я думаю, зачем печатали, всегда можно допечатать. И мне кажется, эта дискуссия подводит нас к такому вопросу, кто вообще ваши читатели? Для кого вы публикуете? Знаете ли вы этих людей? Насколько хорошо вы их знаете? И может быть, были какие-то неожиданности с этим связанные, что вы узнавали, что какие-то люди не те, кого вы себе представляли, оказывается, читают ваши книги? Вообще, стабильна ли эта аудитория или от книги к книге это разные люди?

Никола Рихтер: Как сказала Виктория, каждая новая книга — это новая целевая аудитория.  И тут я могу подтвердить слова Виктории: важно действительно каждый раз находить новую целевую аудиторию. Вот вы видите безупречный синий цвет: это сборник рассказов, автора я нашла в Twitter — у нее огромное количество подписчиков и она действительно очень интересно пишет в Twitter, с одной стороны. Но, с другой стороны, она поддерживает многих других и поэтому ее поддерживают, и такие читатели поддерживают мое издательство. Или вот видите сборник песен, например. Тоже очень интересный был проект и в этой связи очень трудно представить свою целевую аудиторию, трудно представить своего читателя. Мы контактируем с читателем на выставках, на крупных мероприятиях, но в Берлине, например, у нас была масса мероприятий — каждый вечер что-то происходило и было очень трудно в малые издательства пригласить публику. Я знаю, что крупные издательства тоже часто не хотят делать крупные мероприятия в Берлине потому, что организуешь большое мероприятие, а потом приходит 20 человек. Так что здесь нужно посмотреть в разных направлениях и обращаться к публике по многим каналам и через живые мероприятия, и через интернет. Мы проводили мероприятия, куда был вход по билетам, например, которые не записывались. То есть здесь важно действительно поддерживать в публике любопытство, но конкуренция высока. Книги ­— это далеко не единственный способ развлечения. В этом смысле пандемия нам помогла, потому что люди не хотели сидеть  только перед компьютером, стали больше читать.

Таня Лангер:  Здесь мне гораздо интереснее было бы узнать, как выглядит ситуация в России? Какой у вас в этой связи опыт? Есть ли разница: издаешь ты книжку цифровую или на бумаге? Потому что мне кажется, что бумажная форма в меньшей степени контролируется теми, от кого мы не хотели бы контроль. Сможете по этому поводу высказаться?

Виктория Перетицкая: Мне кажется, рынок электронных книг в России развивается очень быстро. Бумажные книги тоже быстро находят своего читателя. Но что изменилось за последнее время, это то, что с начала пандемии мы стали выпускать электронные книги за две недели до выхода печатной версии. Таким образом те читатели, которые пользуются электронными книгами и любят читать электронные книги, составляют какое-то мнение о книге до ее выхода в печатном формате. Потом многие покупают печатные версии, потому что им эта книга очень понравилась, и они хотят видеть ее у себя в библиотеке в физическом виде.

Арина Бойко: Мне кажется, что у нас в России действительно статус этих книг практически уравнен. Есть определенные сервисы, где можно читать электронные книги: Bookmate, ЛитРес, еще несколько, которые работают по подписке. Там публикуются электронные версии книг, издательских новинок, которые выходят практически одновременно или, как Виктория сказала, даже раньше печатной версии. И это все доступно. Особенно в электронном формате. Потому что мне кажется, что бумажные книги становятся дороже. И это уже довольно редко: вот я, например, очень мало покупаю книг, очень тщательно выбираю, что покупать, что добавлять в свою библиотеку. Мне кажется, что все равно многие люди активно покупают бумажные книги и заказывают их онлайн. Насчет того, что доступнее издательствам — независимым или крупным, у которых есть много редакций (у нас их два). И мне кажется, что на самом деле, это не совсем так работает: что электронные книги какой-то другой статус имеют, потому что также на этих платформах — о чем говорила Никола — зачем вообще издательства, если сегодня можно опубликовать в интернете или на какой-то платформе свой текст отдельной книгой. Мне кажется, что у нас все равно считается — это я сейчас говорю в первую очередь, как человек, который тоже пишет сам, как писательница — у нас, все-таки, опубликованное что-то в издательстве имеет больший вес и издательство сразу маркирует выход книги. Издательство сразу много говорит об этой книге, хотя ты можешь не знать, о чем эта книга и кто ее написал. Например, в Ad Marginem выходит книга и мы сразу понимаем, что это будет какая-то интеллектуальная литература. Даже если это будет роман, вряд ли это будет какой-то популярно или супердоступно написанный роман, скорее всего, это будет какой-то гибридный жанр или автофикшн или что-то такое. По крайне мере, мне так кажется. Я бы так добавила про наш опыт.  

И если ни у кого нет добавлений, то я бы перешла к следующему вопросу. Какие тексты мы хотим издавать и о чем? Мне интересно послушать, какие три или больше тем, волнующих вас, каждый из вас может назвать? Это могут быть, как уже находящиеся у вас в работе проекты либо вообще то, что вас просто интересует? Мы, например, в «Незнании» каждый раз выбираем тему номера и это становится темой open call. Тему, на которую мы каждый раз ищем тексты и каждый раз специально обсуждаем, про что нам будет интересно почитать двести или больше текстов, которые нам пришлют. А что интересно вам?

Таня Лангер:  Я для себя не могу особенно что-то выделить. У меня есть сейчас некоторые книги, которые планируются к выходу. Кроме того, есть целый ряд авторов, которые действительно пишут о том, как они пишут, как они пришли к тому, чтобы писать, какую роль сыграли, скажем, родители, матери. Вот у меня есть, например, автор из Вильнюса и его стихи должны быть выпущены. Это воспоминание о его жизни и культурных изменениях, о попытках найти свои ориентиры. С другой стороны, есть молодые авторки, поэтессы, которые пишут совершенно по-другому, в другом стиле и ищут другой совершенно путь, который кажется их ровесницам также не соответствующим веяниям времени. Часто слышишь: «Они меня не понимают, потому что взгляд другой или взгляд под другим углом». То есть мне важна в этой связи поэзия, которая посвящена экзистенциальным темам и тем художественным позициям, которые необычны.  Они имеют свой собственный особый подход и стараются представить некоторые миры своих образов несмотря на то, что считают, что как-то исключены из мира и находятся за бортом современности. Диалог между поколениями очень важен. И, например, у нас есть поэтесса, ей 31 год и она еще создает картины. 

Никола Рихтер: В моем издательстве аналогичная ситуация: я не стараюсь всегда искать одни и те же, скажем так, профили авторов. Я стараюсь разных авторов и авторок привлекать: могут быть совсем молодые и более элегантного возраста из Германии. Совсем необязательно, что они хотят писать по-немецки. Один из центральных проектов моего издательства — вот эта книга, одна из первых книг, которая у нас издалась, сирийский автор, который на севере Сирии работал кузнецом, а потом он стал публиковаться и стал очень знаменитым благодаря своим метким, ироничным, саркастическим заметкам, различным комментариям и т. д. Потом он все это оформил в книгу. В итоге, с этой книгой он переехал в Германию. Он не хочет, чтобы теперь эта книга была на рынке. Она была издана на немецком языке, и на английском, и испанском, конечно, на арабском, есть аргентинский вариант испанского и даже сделали постановку пьесы по этой книге. Автор хочет создать своего рода ремикс этой книги. Он сказал, что это будет первая ремикс-книга на Facebook. Она содержит пару постов в соцсетях и некоторые тексты, которые были изданы уже в Германии. Там такие пикантные вопросы из серии: что кузнец с севера Сирии будет делать в Германии, а вдруг он, например, пойдет в клуб свингеров. Как он там будет общаться? Речь о бытовых конфликтах цивилизаций, которые постоянно всплывают. Книга публикуется одновременно и на немецком, и на арабском. Получается, в одной книге спереди мы читаем по-немецки, а если открываем сзади, то мы в обратную сторону читаем по-арабски. И хочется таким образом изменить привычки читателей: и немецкоязычных, и арабоязычных, чтобы произошло такое столкновение культур. И это будет прекрасный проект. У нас даже на Facebook как две колонны идут тексты и анонсы на двух языках, и вообще тексты об этой книге. Она должна уже через несколько месяцев выйти. Здесь, конечно, поднимаются такие вопросы, как власть и беспомощность. В принципе, мы любим такие темы, которые могут быть и очень личными, и актуальными, например, каким языком говорит беспомощность?  

Виктория Перетицкая: Мне кажется, что чтение не обязательно должно быть бегством в другой мир или бегством от реальности. Ему также необходимо присутствовать в этом мире. Оно должно быть вовлеченным, оно также может быть неудобным и тревожным и вовлекать читателя, то есть быть партиципаторным. Но нам, я думаю, интересны также современные голоса, которым удалось найти слова или концепции, которым удалось описать мир, в котором мы живем. И один из них, например, это британский философ и культуролог Марк Фишер. Статьи и эссе из его блога мы собираемся издавать в следующем году. То есть это литература, которая дает возможность описать происходящее. И в то же время к этому также относится пограничный жанр автофикшн. Такие тексты, как у Рейчел Каск или, например, не совсем автофикшн, но тем не менее. Вот у нас на этой неделе вышла книга молодого немецкого писателя Лейфа Рандта — он немного отличается от того, что мы привыкли издавать, потому что это совсем такой художественный текст, описывающий жизнь миллениалов. Но в тоже время он четко описал то, что действительно происходит. Как говорят немецкие критики, это «абсолютное сейчас», происходящее в данный момент. Получается, он тоже нашел слова описать эту современность. Я думаю, такие тексты нам также интересны.

Арина Бойко:  Спасибо большое. Я хотела спросить, есть ли у нас вопросы от зрителей и слушателей и, если есть как-то мне передать, потому что осталось совсем немного времени. Вот, я вижу вопрос.Таня, на каких языках выпускает книги Ваше издательство? 

Таня Лангер: В моем издательстве: арабский, персидский, португальский, французский, романез, иврит, каталанский, испанский, что-то я еще забыла. Польский у нас тоже. Моя проблема в том, что я не специализируюсь на чем-то. То есть что мне попадается, я это собираю. Часто наши книги издаются на двух языках, чтобы, как минимум, второй язык был виден, если его невозможно прочитать, то есть читатель не может прочитать.

Арина Бойко: Спасибо. Вопрос к Виктории пришел: кто делает обложки ваших книг?  Это всегда искусство.

Виктория Перетицкая: Спасибо большое. Кстати, как и с нашей программой, мы также приветствуем подход многообразия и пытаемся работать с разными дизайнерами, их довольно много. Мы работаем со студией дизайна ABCdesign, мы работаем и с независимыми дизайнерами — это Анна Сухова, Екатерина Лупанова, тоже в последнее время делает для нас много обложек. Мы всегда пытаемся как-то разнообразить наш визуальный облик. 

Арина Бойко: Пока вроде не вижу еще вопросов. Тогда в оставшиеся несколько минут задам последний вопрос от себя. Мне кажется, нам удалось многое обсудить сегодня, что связано с издательским процессом, мне бы хотелось еще затронуть тему того, что мы все издательницы, именно женщины в издательском мире, есть ли у вас впечатление, что это делает нашу работу труднее или это может нам помочь? Можете ли вы дать напутствие тем, кто занимается издательским делом или любой литературной работой, потому что мне кажется, что это огромный труд, который ты делаешь всегда не ради денег, ради чего-то другого?

Виктория Перетицкая: То, что происходит в России, мне кажется, мы сталкиваемся с теми же вопросами, с которыми сталкиваются женщины в других отраслях. Когда в начале пути ты находишься на низкой позиции с низкой зарплатой и с небольшими надеждами на продвижение и в то же время твой круг задач объемный. Да, неравенство продолжает присутствовать. Ситуация меняется, но она меняется очень медленно. Мне кажется также, что в целом не хватает как нашему рынку, так и нашему сообществу — потому что у нас маленький книжный рынок, несмотря на большую страну, — а не хватает нам солидарности и взаимопомощи. Но это вообще глобальная проблема, как мне кажется.

Арина Бойко: Спасибо. 

Никола Рихтер: Да, я тут соглашусь. Если посмотреть на издательскую сферу, то это такая очень женская сфера. Я не знаю, как в России, но в Германии и читательницы преобладают над читателями, и книгами торгуют в основном женщины, и на ведущих позициях в издательствах сейчас больше женщин, хотя большинство тут пока сохраняют мужчины. Я всегда хотела создать издательство и всегда хотела в издательстве работать. Я пыталась работать в издательствах, там действительно самое интересное, что ты делаешь в издательском деле — это принятие решения, а не какие-то мелкие работы: это упакуй, здесь короткий текстик напиши и т. д. В этой связи хорошо, что есть интернет. Подобную работу, где я действительно должна быть в доступе, я смогла включить, смогла соединить со своей жизнью. И у нас есть десяток издательств в Германии, которые начинали прежде всего как цифровые, то есть они создавали сначала цифровую инфраструктуру, создавались одним издателем или издательницей или командой и тут работать можно из дома, не нужно присутствовать в офисе, можно поработать два часа, потом заняться какими-то другими делами. То есть какие-то мужские клише, которые касаются работы, когда ты отсидел целый день в офисе, потом пошел куда-нибудь выпить — это уже сильно изменилось. Во всяком случае в Германии в издательском деле, хотя, конечно, большие издательства по-прежнему во многом управляются мужчинами. Но у нас есть достаточно мощная солидаризация в сети, которая наблюдается и среди авторок, и среди тех, кто занимается критикой и издательской деятельностью под хэштегом #frauenlesen и #frauenzählen (женщины читают и женщины имеют значение). В Instagram или Twitter можно найти много информации о читательницах в Германии, что их интересует, и есть такие неформальные сетевые структуры как Бухенфрауен — там работают сотрудницы издательств и, я думаю, что все это развивается очень хорошо, но без создания подобных структур солидарности ничего бы не получилось. Тут нужно обмениваться мнениями. Я очень рада, что мы собрались здесь, что мы говорим о будущем издательского дела. Мы все — издательницы, и нельзя здесь сказать, что мы здесь такой феминистский совет. Мы на самом деле занимаемся такой работой, которой, во многом, раньше занимались мужчины и это возможно. 

Таня Лангер:  Что касается меняя иногда говорю, что я переживаю третью эру феминизма в своей жизни: здесь разные акценты, разные признаки. Я всегда наблюдала, что часто женщин-авторок как-то не выделяли и здесь я, пожалуй, относительно спокойно на это смотрю, потому что я нетипичная издательница, я прежде всего писательница, и я живу этим. Издательство у нас что-то типа семейного предприятия, где я сама выросла и те художницы, которые ко мне приходят или авторки, которые ко мне приходят, я им всем говорю, что нам всем нужно продавать нашу продукцию, потому что я не могу делать все одна, так что мне, пожалуй, здесь сложнее приходится. Я могу сказать, что у меня, скорее, больше проблем как у писательницы, потому что часто на книги бывают шовинисткие реакции, например. Мне сложнее как авторке, чем издательнице. Я рассматриваю себя фактически как повитуху, которая помогает детям родиться на свет. Может быть, говорят, что я плохая феминистка, я не использую соответствующий вокабуляр, может быть у меня немного другие акценты в моих интересах. Я наблюдаю действительно необходимые изменения, но я вижу, что эти изменения часто становятся делом моды. Я стараюсь не терять ориентиров и поскольку я женщина, может быть, не сталкиваюсь с какими-то препятствиями, потому что я просто не попадаю в те сферы рынка, где противостояние сильное. Вот у меня, видите, на заднем плане кухня. Говорят, что женщина обычно пишет на уголке кухонного стола. Вот так и у меня. 

Никола Рихтер: Я хочу дополнить, независимо от кухни, куда должны заходить и мужчины, и женщины, потому что есть должны все. И в Германии, например, где мы наблюдаем явный прогресс в этой сфере, если взять шорт-лист германской литературной премии — дело в том, что у нас практически такая очень белая литература, где голоса других этносов,  других цветов не слышны. И здесь авторам и авторкам имеет смысл посмотреть на это, посмотреть, кто какую роль играет. Важно, чтобы в жюри сидели не только больше женщин, посмотреть также и на этническую принадлежность этих членов жюри, и на их образовательную историю, на их образовательный бэкграунд. Вот скажем, не так давно прошло ток-шоу, где был разговор с Эльке Канрайх и она говорила про Сару Лихайнерих —это чернокожая молодая женщина, которая представляет молодежную организацию Зеленой партии и вот тогда было сказано: «Вот эта девочка…», а она — не девочка, а молодая женщина — «не может говорить», потому что мало читала. Фактически, таким образом, человека лишают права голоса и есть и молодые люди, которые также думают. На самом деле, это те люди, которые не осознают реальность в нашей стране. Здесь независимые издательства могут сыграть определенную роль. Они должны увидеть, как меняется наша страна, как меняется демографическая структура в обществе. И в общем, и в целом важно, чтобы вот эти голоса стали более многообразны.

Важно действительно продолжать бороться за эмпаурмент, и эта борьба далеко еще не закончена.

Тут действительно, кстати говоря, большинство активистов, которые борются за сохранение климата — это тоже женщины и девушки. Раньше мы их не слышали, сейчас мы их, к счастью, слышим.

Арина Бойко: Да, я абсолютно согласна. Мне кажется, что это классная нота, на которой можно закончить. Но если вы хотите что-то добавить, то давайте какие-то последние реплики. Если нет, то мне кажется, что это отличное завершение — что надо продолжать бороться и продолжать менять что-то, хотя бы книгами. И мне кажется, что мы все это и делаем с вами. Я хочу поблагодарить вас за интересный разговор, за дискуссию. Была очень рада узнать вообще, про то, что такие замечательные издательства существуют, познакомиться с вами и послушать о вашем опыте. Спасибо.

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
05 Ноября / 2021

«Слушать другого»: что российские критики говорят о «Контуре» Рейчел Каск

alt

«Контур» Рейчел Каск — первая часть трилогии, расширившей границы современной прозы. Мы уже не раз рассказывали как о самой книге, так и о ее авторе. Теперь пришло время узнать, что думают о «Контуре» и литературном методе Каск российские издания. 

Галина Юзефович:

«Очередная (и, надо отметить, крайне интересная) попытка на практике продемонстрировать, что жанр романа куда более пластичен, гибок и открыт к новации, чем может показаться.

При словах «экспериментальная проза» многие читатели зябко ежатся (и их можно понять), однако «Контур» — тот случай, когда литературный эксперимент, подлинный и достаточно радикальный, в то же время развернут к читателю самой светлой и дружественной своей стороной».

Анастасия Завозова, Esquire:

«В этой трилогии Каск как-то совершенно бесшовно перенесла жизнь во всей ее текучести, настоящести и реальности на страницы книг, сохранив ощущение подслушанного разговора, реальной встречи, самой литературы как некоторого наброска жизни».

Лиза Биргер, The Blueprint:

«Главное событие здесь — это глубокое погружение в чувства и переживания чужих, не всегда даже приятных нам людей. Это действительно напоминает дайвинг, когда шум вокруг приглушается и от интенсивности переживания закладывает уши. Текст настолько плотный, что из него хочется вынырнуть подышать, но плотность эта достигается за счет внимания к другому. «Контур» предлагает нам научиться разговаривать — для этого надо научиться слушать другого. Не просто его голос, а историю побед и поражений. И это, кстати, довольно полезный навык для нашего времени, когда из всех соцсетей до нас доносятся голоса единым шумом, и распознать частную драму за ними становится все сложнее».

«Контур» — первый роман трилогии, изменившей представления об этой традиционной литературной форме. Впервые на русском.
Контур
Рейчел Каск
Купить

Егор Михайлов, «Афиша Daily»:

«Тонко выделанный роман о потере, первый том самой обсуждаемой трилогии последних лет».

Максим Мамлыга, Esquire:

«Перед нами практическое воплощение феминистской концепции — принципиальной разницы мужского и женского взгляда: здесь нужно внимательно наблюдать за тем, кто и кого слушает и как от этого зависит предлагаемая точка зрения».

Елизавета Подколзина, «Полка»

«Экспериментируя с жанром в духе Зэди Смит  , Рейчел Каск совершает ещё одну реформу в автофикшне: «Контур» — роман не только без сюжета, внутренней драматургии и образности, но, в общем-то, и без героя.  <…> Откровенность в романе Каск не срабатывает, не уменьшает дистанции между людьми. А спасительными оказываются только мечты и «совместные иллюзии» — любовь». 

Настя Бурмистрова, The Village:

«Этот очень личный диалог и еще девять других бесед составляют первую часть пронзительной автофикшен-трилогии Рейчел Каск. Имя главной героини не будет известно до финальных страниц, а в разговорах она в основном выступает как слушательница, так что ее личность раскрывается только косвенно, через то, какие вопросы она задает студентам, коллегам и случайным встречным и как примеряет их истории на себя».

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
02 Ноября / 2021

«Держать книжный в России — это настоящий панк-рок»: беседа с московским магазином «Во весь голос»

alt

В мае 2019 года в Петербурге открылся книжный магазин «Во весь голос». А спустя полтора года — в ноябре 2020-го, в самый разгар второй волны коронавируса — на Цветном бульваре в Москве появился его филиал. В московском магазине проходят презентации книг и музыкальных альбомов, а еще здесь есть большой выбор виниловых пластинок. В новом выпуске «Книготорговцев» разговариваем с управляющим магазина Алексеем Клепиковым.

Алексей Клепиков

alt
Управляющий магазина «Во весь голос»

Магазину скоро исполняется год. В какой момент вы присоединились к команде и с чего началась ваша работа в книжном?

Да, год со дня открытия московского «Во весь голос» стукнет уже 3 ноября, но вполне естественно, что работать над магазином мы начали раньше. Если смотреть фактически, пришел я в октябре 2020 года и первым делом начал заказывать книги, чтобы магазин открылся не с пустыми полками, и писать что-то в соцсетях, чтобы кто-то этого открытия ждал. В общем, всё в рамках простой житейской логики. 

При этом с Настей Смуровой, нашим директором, мы знакомы скоро уж лет десять как, и тоже всё по книжным и книготорговым делам, так что позвала она меня в придумывавшийся магазин ещё задолго до начала каких-то работ.

Пластинки магазина «Во весь голос»

Кто ваш идеальный посетитель?

С одной стороны, ответить очень просто: наш идеальный посетитель — это покупатель. Потому что, сколько ни стой красивым в белом пальто и ни рассуждай о высокой гуманитарной или гуманистической миссии книжных магазинов, основное действие, которое в книжных магазинах должно происходить — это, как лапидарно формулируют коллеги в «Фаланстере», обмен денег на книги. Не можем мы пока без денег, увы, извините. С другой стороны, на мой вкус, книги гораздо интереснее денег, так что посетитель-покупатель в накладе не остаётся.

А с другой стороны, ответить очень сложно. Потому что просто ради денег надо было бы открывать не книжный магазин, а ларёк у метро с бросовыми детективами-боевиками типа «Бешенство Лысого», любовными романами класса «Страстный раж любовной экзальтации» и умильно-дебильными детскими книжками из тех, которые дети даже в руки не берут, но почему-то любят некоторые бабушки. Ещё там же продавать колготки, и вообще бы нормально. Только не интересно.

Так что, наверное, какая-то миссия у книжных магазинов всё-таки есть, но я не хочу как-то однозначно её формулировать. Развлечь людей? Можем. Увлечь? Тоже. Отвлечь? Запросто.

И себя заодно. А что-то там пафосно вещать про просвещение… Не очень я верю, что можно просветить людей против их воли. Сам вот недавно — впервые после школы — взял в руки книгу по математике («(Не)совершенная случайность» Млодинова) и офигеваю, как это всё интересно, полезно и весело. Куда уж мне народы просвещать?

Тем не менее, читательский опыт у меня обширный и что-то рассказать и подсказать, кажется, почти всегда могу. Так вот, возвращаясь к вопросу о посетителях-покупателях, идеальный наш человек, самый прекрасный и разлюбезный — это человек, который одновременно представляет, чего хочет, и готов прислушаться к нашим советам. А потом ещё и возвращается и хочет чего-то нового. Благо, магазин постепенно такими людьми обрастает.

Любимое книжное место в России и мире?

О-о-о!.. Дорогие книжные магазины России, я люблю вас все. И всех. Даже если не бывал, не видел и даже если не знаю о вашем существовании. Потому что открыть и держать книжный магазин в России — это чистое благородное безумие и настоящий панк-рок отчасти даже в случае всем известных скучных сетей, а уж если речь о DIY-книжных лавках, то и вовсе. Безумству храбрых поём мы песню, ваше здоровье.

Но если выделять конкретные любимые точки, это будут, понятное дело, «Во весь голос» в Москве и Петербурге (это всё моё, родное) плюс московские «Циолковский» и «Ходасевич», питерские «Желтый двор» и «Искатель» и нижегородская «Полка».

Заграницей я бывал не очень много, но, например, в Риге есть открытый английским журналистом магазинчик Robert’s books, очень прекрасный. Мы с женой зашли посмотреть и тут же оказались на концерте бразильского басиста Рожерио Боттер Майо с итальянским пианистом (имя запамятовал, увы), которых «разогревали» три поэтессы из Черногории… Ах, доковидная реальность.

Букинистические киоски на La Rambla в Барселоне навеки в моём сердце. Я прям чувствую, как они по мне скучают, да-да. Там же, в Барселоне, уже больше 20 лет действует ошеломительная книжно-музыкальная лавка El local, торгующая пластинками, дисками, книгами и мерчем исключительно местных групп, авторов и производителей…

И я, наверное, мог бы еще продолжать и продолжать, но не могу, потому что лучше книжного магазина может быть только книжный магазин, в котором ещё не бывал. И тут у меня обширные планы: от «Перемен» в Новосибирске до City Lights в Сан-Франциско через Livraria Bertrand в Лиссабоне, старейший книжный в мире (работает с 1723 года), и так далее, и так далее…

Читатели в магазине

Какую книгу вы ни за что не стали бы продавать?

Даже не знаю, любую книгу и любого автора я сперва посмотрю, полистаю, а потом уж решу, нужен он нам или не очень. Есть, конечно, на первый взгляд очевидные случаи, но… Но верьте мне, люди, даже у Дарьи Донцовой есть книги посильнее и послабее усредненной «книжки Донцовой».

Зато беда может прийти с другой стороны. Например, мы постепенно отказываемся от книг музыкантов и про музыкантов, которое делает одно большое издательство, притворяющееся небольшим. Недавно у них ещё был скандал с книжкой про кино, так вот с музыкой не легче: то Боб Дилан играет на арфе у них, то гитарист жмёт кнопки на педальной панели, то ещё какая-нибудь глупость, которую стыдно людям предлагать. Так что всё это постепенно сливаем с предупреждениями и скидками, а на место всего этого ставим книжки, которые издают энтузиасты вроде «ШУМа» и «Сияния».

Какую неочевидную книгу Ad Marginem хотелось бы видеть в топе продаж?

Очень удивляюсь, что не на слуху и не в топах «Изящное искусство создавать себе врагов» Джеймса Уистлера. У него был удивительный взгляд на мир, на себя, на искусство — одновременно юморной, местами даже ёрнический и довольно мрачный, но в целом, скорее, остраненно-добродушный (у него и живопись такая, по-моему: вроде бы, сплошь «аранжировки в чёрном» да «в сером», но в них много тепла и не расчётливой человечности). Эту книгу я, действительно, советую — если не каждому, то очень многим. И вам, читающим эти строки, тоже советую. Если до сих пор не убедил, добавлю, что Уистлер на равных соперничал в остроумии с Оскаром Уальдом.

Подборка из наиболее нелепых отзывов на творчество художника и его самых язвительных ответов на них.
Изящное искусство создавать себе врагов
Джеймс Уистлер
Купить

Чем московский «Во весь голос» отличается от петербургского? И что вас объединяет?

Ну, мы, конечно, родственники, но не однояйцевые близнецы. Иногда встречаемся, но больше, по понятным причинам, делимся опытом в переписке. Разница и общность — дело тонкое. Впрочем, оба «ВВГ» — это книжные магазины!

Но у нас, например, помимо книг в ассортименте ещё и винил (очень мне хотелось, чтоб были пластинки, и вот они есть), а у них есть целый зал под выставки и разного рода лекции-дискуссии-встречи (мы тоже устраиваем, но при расставленных стульях до полок добраться уже не так просто — а в Петербурге у «ВВГ» такой проблемы нет).

Плюс, питерский магазин просто раза в три больше московского, соответственно, может брать больше книжек и ещё больше книжек — в этом, понятно, много плюсов, но, наверное, есть и минусы (уж точно больше бумажной работы), и проблемы. У нас, соответственно, места в три раза меньше и, пожалуй, в магазин влезет не всё, что мне хотелось бы тут видеть, но есть большой плюс — в него точно не влезет то, что я видеть не хочу. Помимо странных изданий про музыку, о которых уже говорилось, это разного рода скороспелые дурно написанные бестселлеры, от которых мы тоже постепенно отказываемся — народ, конечно, неделю удивляется, что у нас нет какой-нибудь книжки, которую кто-то где-то похвалил, но через неделю уже удивляется, что у нас нет другой книжки, а про первую забывает. 

Чтобы было более понятно, скажу, что показатели продаж последнего романа Виктора Пелевина у нас хуже, чем у сборника короткой прозы и газетных колонок мало кому до сих пор в России известного ирландского самородка Пата Инголдзби или книги стихов Александра Пелевина. И это очень хорошо, потому что — возвращаясь к миссии книжных и всякому такому — продавать ирландских самородков, малоизвестных писателей из России, феминистские комиксы и книжку Ролана Барта о Сае Твомбли гораздо интереснее, сложнее и веселее, чем книги Виктора Пелевина, которые и сами себя могут продать хоть в «Ашане», хоть в сетевом, хоть в DIY-книжном.

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
31 Октября / 2021

Чертова дюжина историй про Ad Marginem

alt

Собрали собственные байки из склепа — не такие жуткие, как страшилки для лагеря, зато правдивые. Чертова дюжина историй о том, как появилось издательство, как в него попали культовые авторы и как всему чуть не пришел конец (дважды). Эти и другие истории из первых рук также можно послушать в подкасте «Эпоха крайностей» Константина Сперанского и Сергея Простакова.

Истории рассказывают: главный редактор Ad Marginem Александр Иванов, гендиректор Ad Marginem Михаил Котомин, писатели Александр Проханов и Захар Прилепин, директор книжного магазина «Пиотровский» Михаил Мальцев, директор книжного магазина «Циолковский» Максим Сурков, куратор «Гаража» Екатерина Иноземцева, дизайнер Даниил Бондаренко, адвокат Эдуарда Лимонова Сергей Беляк и ведущий подкаста «Эпоха крайностей» Константин Сперанский. 

Начало 

Александр Иванов: Две первые книжки готовились с конца 80-х годов и представляли из себя такой необычный жанр книжек-антологий. «Венера в мехах» — это базовый художественный текст и его интерпретация. Этот текст стал предметом всяческого рода рефлексии, в частности, самого возникновения термина «мазохизм». А второй сборник — онтология текстов, начиная с мыслителей конца XIX века до сюрреалистов и современных постструктуралистских авторов, типа Барта, Бланшо, их тексты вокруг Де Сада. 

Мы шутили в то время, что поскольку Россия имеет репутацию страны мазохистической, то целью наших книг было научить русских практиковать мазохизм со знанием дела, с понимание того, что это за практика. 

Михаил Котомин: В 90-е, на самом деле, был всплеск книгоиздания и интеллектуального книгоиздания. Это энергия дефицита преодолевалась, переиздавались вещи недоступные – основное филологическое чтение (Бахтин, Трубецкой, многочисленные формалисты). То же самое происходило в смежных гуманитарных науках — например, выходили первые тексты Фуко. Полки, грубо говоря, ломились. Кроме того, каждая книга тогда казалась чем-то большим, чем книга. 

Помню, маргинальный, сложно принимаемый текст «Мастерство гоголя» Андрея Белого. За ним приходили каждый день. 

Первые знакомства

Александр Проханов: У Иванова были маленькие, такие бесовские рожки, я слышал цоканье копыток с серебренными подковками, а Котомин был такой медлительный, такой фавн или эльф, который летает где-то на Елисейский полях. Но если серьезно, мне показалась эта пара очень сплоченной, очень оригинальной, и меня поразило, знаете, что издатели, как в советское, так и в нынешнее время (большинство издателей), рассматривают книгу как товар, они не занимаются продвижением книги, они смотрят, является ли эта книга лояльной по отношению к ситуации и как лучшее ее продать — отношения супермаркета.

В отличии от них всех и Котомин, и Иванов были людьми, крайне заинтересованными в эстетике, они были культурологи. Я почувствовал это, и в последствии это подтвердилось. Они выбирали работу для того, чтобы с этой работой осуществить какой-то литературный прорыв или взрыв, чтобы это было литературное событие.   

Захар Прилепин: Я застал их в момент рассвета. Сидел Котомин — скосился на меня и дальше занимался своими делами. А Иванов так красиво ходил по издательству и разглагольствовал. Ну и короче не взяли они мой роман. Там все-таки был Сорокин, была вот эта разнообразная такая парадоксальная движуха. И видимо им показалось, что я слишком прямолинейный. 

А потом я написал роман «Санькя». Издаться в Ad Marginem оставалось мой мечтой. В этот раз отправил роман Котомину. В ответ он написал «берем роман» и придумал название «Санькя». 

Как «Голубое сало» чуть не убило издательство

Михаил Котомин: На самом деле этот взрыв чуть не погубил издательство, потому что мы так радикально изменили свой контекст и свой размер, что начались какие-то коммерческие проблемы: с дистрибьютерами, какие-то денежные проблемы. Я помню в какой-то момент вышел бракованный тираж сборника рассказов «Пир» — там пропала буква ё, потому что тогда была технология такая, что в типографию отправлялись пленки, и при выводе на пленку у принтера был сбой, и буква ё просто пропала — вместо нее был пробел. И мы просто этот 10-тысячный тираж уничтожили.

Тогда мы стали более поточно издавать фикшн, менее разборчиво, потому что было ощущение, что к бренду и эстетике поп-обложек есть внимание публики. Но и мы стали получать обраточки, какие-то письма от разочарованных читателей — они не понимали, что делать с этим открытием.  

«Записки из Мёртвого дома»

Сергей Беляк о выносе рукописей из тюрьмы: Нет, там нельзя за пазухой, там все просматривается и прослушивается. Забирал в портфеле под видом бумаг или среди своих документов, которых я специально приносил много. Лимонов тоже приносил с собой бумаги – под видом своих заметок по делу. Как карты, смешивали эти бумаги с моими бумагами, и так я их выносил. Но как-то мне коллега мой старший сказал: «Я понимаю, что ты это все делаешь. Я периодически вижу статьи Лимонова, письмо Путину. Я же понимаю, что это ты их выносишь. Это очень рискованно». Ну и я ему объяснил: «А что еще делать? Он нуждается в деньгах. Надо рукописи эти публиковать. Ну изымут их, и кто их найдет?» 

Персонажи оживают

Михаил Мальцев: С Баяном Ширяновым было забавно. Я приехал в родной город и обнаружил, что несколько моих одноклассников буквально превратились в персонажей его книги. То есть я одновременно читал книгу и видел этих людей в реальном времени. Это было очень странное наложение прозы и жизни.

Ваши любимые обложки

Даниил Бондаренко: Коллеги из Ad Marginem очень любят подкалывать меня этой книжкой [«Гопники»]. Пока я был маленький, Иванов с Котоминым ставили эксперименты над моим папой с точки зрения дизайнов и поисков образов. Мой папа [Андрей Бондаренко], мучаясь в творческом поиске, сделал коллаж из моей нижней половины лица, а верхняя половина лица была взята из фотостока — достаточно интеллигентного вида лысый человек с серьгой, типа какого-то профессорского сына. И в результате получился такой вот треш.  

Зло не пройдет: как отбирали авторов

Михаил Котомин: У меня было правило трех книг. Можно издать три книги одного автора. Если этот человек не меняется от книги к книге, не ставит себе какие-то художественные задачи, то можно прекращать отношения. Потому что вдруг появится где-то новая форма. То есть был заряд на поиск новых имен и новой литературы. Но это такой живой органический процесс, который сложно прогнозировать.  

Максим Сурков: Никогда не забуду фразу Иванова — он всегда так обращался к новым авторам.  Приходил молодой автор в известное издательство, с рукописью на беседу. И ему Иванов задавал следующий вопрос: какие книги нашего издательства вы читали? В большинстве случаев на этом беседа заканчивалась. Потому что выяснялось, что никакие или очень мало. 

Вечеринки на заднем дворе

Михаил Котомин: У нас работал Петя Силаев, известный как Петя Косово. И у нас был маленький, но боевой состав, и этим составом мы начали делать ярмарки на Фабрике под названием «Черный рынок». Первая родилась вообще случайно. Мы хотели отпраздновать какую-то осень, вытащили коробки во двор. Петя сказал: «Что вы грустите, нас столько людей уже знает, столько сторонников, давайте сделаем рассылку».

И действительно, по этой рассылке пришло куча людей. Появилась какая-то молодежь, которая потом стала магазином «Dig». Я привез колонки из дома. И организовался такой поп-ап праздник. Люди всё шли и шли. К нам даже приехали участковые милиционеры, купили «Майора Пронина» и Лимонова и уехали. Потом соседи-киношники вытащили какую-то фару, когда уже стало темно. Винил, книги. И вот такие уличные книжные ярмарки, организованные по технологии рассылки каких-то флаеров — это был период безденежья.

Как Ad Marginem чуть не продали душу дьяволу 

Константин Сперанский: На кануне закрытия фикшн-проекта Михаил Котомин и Александр Иванов остались на бобах — проблемы с дистрибьюцией, денежные долги, исход писателей. После кризиса 2008 года Ad Marginem перешли на эксклюзивную дистрибуцию в АСТ. Такой странный альянс удивил участников книжного рынка. По договору АСТ оплачивало печать книг и отдавало деньги с реализации, а Ad Marginem поставляли свои книги в избранные магазины. АСТ очень быстро перестало платить. Денег у Ad Marginem  не было, книг тоже — все было на складах у АСТ. Котомин сравнил этот процесс с тихим поглощением, как удав оплетает жертву. Но потом удава подстрелили. АСТ, не успев переварить Ad Marginem, было разгромлено другим гигантом — ЭКСМО. 

Союз десятилетия

Екатерина Иноземцева: Когда мы запускали эту серию в 2012 году, вы сами понимаете, какая была ситуация с профессиональной литературой на русском языке — профессиональной для людей, которые занимаются современными визуальными практиками, современной культурой. Мы были буквально на выжженной пустыне. И у «Гаража» тогда была амбициозная задача покрыть эту огромную дыру тотального отсутствия текстов о современной культуре на русском языке. Поскольку и для музея, и тогда для центра современной культуры, как и сейчас, отсутствие коллаборации или партнерства с каким-либо издательством — это отсутствие издательской программы (не мне вам рассказывать о распространении, производстве, складировании и т.д.), выбор был сделан совершенно однозначно. Кто у нас главное издательство? Главное издательство у нас Ad Marginem. 

Записала Кристина Терещенко

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
29 Октября / 2021

Печальные воспоминания: отрывок из «Покоя» Ахмеда Танпынара

alt

Роман «Покой» турецкого классика Ахмеда Хамди Танпынара мы включили в наш список книг для локдауна: эта чарующая и тягучая книга о Стамбуле отлично успокаивает и идеально подходит для чтения на карантине. С нами, вероятно, согласился бы нобелевский лауреат Орхан Памук: он давно называет книгу Танпынара «величайшим романом, когда-либо написанным о Стамбуле». Чтобы вам было чем очароваться во время локдауна, публикуем отрывок из книги — о том, как вещи на стамбульском прилавке могут пробудить печальные воспоминания. 

Подошел какой-то человек, остановился и взял что-то приглянувшееся ему. Как оказалось, зеркальце для бритья. За ним подошел старик. Он был невысокого роста, худой, одет он был в старую, но опрятную одежду; сначала он взял в руки перламутровый веер; несколько раз, словно тайком, раскрыл и закрыл его с видом неопытного молодого человека, который с восторженным трепетом, пока никто не видит, растеряно вертит в руках вещь, данную ему во время танца возлюбленной, словно не веря, что ему попал в руки предмет, который принадлежит столь прекрасному созданию; затем с видимым облегчением положил веер обратно на землю и спросил стоимость рукоятки трости из оленьего рога. Это был Бехчет-бей-фенди. Мюмтазу не захотелось говорить на бегу с Бехчетом-бей-эфенди, бывшим некогда членом Государственного совета, и поэтому он отошел в сторонку и оттуда с жалостью наблюдал за неловкими, как у куклы, движениями старика.

«Кто знает, может, это несчастный старик двадцать лет назад был влюблен в какую-нибудь красотку… Любил и ревновал… А теперь…» 

Бехчет-бей двадцать лет назад любил и ревновал свою жену, Атийе-ханым. Сначала он ревновал Атийе к самому себе, а потом к доктору Рефику из первого состава партии «Единение и прогресс», из-за этой ревности написал на доктора Рефика донос. Того сослали, он умер в ссылке, но и после этого Бехчет-бей от ревности не избавился. Ихсан рассказывал, что якобы однажды Бехчет-бей услышал, как молодая жена бормочет «Махур Бесте», которую они пели со своим возлюбленным доктором Рефиком, и ударил ее несколько раз по губам, что, может быть, послужило причиной ее смерти. «Махур Бесте» была написана дедом Нуран, Талат-беем. Эта история и несколько других, похожих на нее, сделала Талат-бея и саму мелодию недобрым знаком в глазах этого старинного семейства эпохи Танзимата, несколько поколений которого росло и умножалось за счет многочисленных браков. Несмотря на это, странное произведение запомнилось всем. 

«Махур Бесте» была одной из тех мелодий, которые напоминают полный горечи крик, столь пронзительный и краткий, что прирастает к коже. История создания произведения была тоже необычной. Когда жена Талат-бея, Нурхайят-ханым, сбежала с любовником, одним египетским майором, Талат-бей, будучи почитателем мевлеви, написал это произведение. На самом деле он хотел написать настоящий фасыл. Но как раз в это время из Египта вернулся один его друг и сообщил о том, что Нурхайят-ханым умерла. А позднее он узнал, что ее смерть, оказывается, случайным образом произошла как раз в ту ночь, когда он закончил произведение.

Герои романа задаются традиционными вопросами самоопределения, пытаясь понять, куда же ведут их и их страну пути истории — на Запад или на Восток.
Покой
Ахмед Хамди Танпынар
Купить

По мнению Мюмтаза, «Махур Бесте» была той музыкой, которая, как некоторые бесте и сема, написанные Деде, заставляла людей соприкасаться с судьбой в великом смысле, являясь особенным произведением, совсем как «Юрюк Семаи Байяти» Таби-эфендиa. Он очень хорошо помнил это от Нуран, когда слушал ее рассказ о своей бабушке. Они тогда стояли на холме в Ченгелькёе, неподалеку от обсерватории. По небу плыли большие облака, и вечером вдалеке они растянулись над городом как золотая трясина.

Мюмтаз не мог понять, откуда берется тоска, которая надолго захватывает все вокруг, этот разноцветный свет воспоминаний, — то ли от этого вечера, то ли от этой мелодии. 

Бехчет-бей отложил рукоятку трости. Однако от лавочника не отошел. Было очевидно, что маленькая женская вещица вернула назад душу этого человека, все мысли и жизнь которого замерли, словно стрелки часов, остановившиеся после смерти его жены; который своим видом, одеждой, галстуком и замшевыми туфлями напоминал ожившую фотографию 1909 года, в те годы, когда он был Бехчетом-бей-эфенди, когда любил женщину, ревновал ее и даже стал причиной смерти ее и ее любовника. А сейчас то, о чем этот пожилой человек, превратившийся в обломок жизни, давно забыл, внезапно вновь вспыхнуло у него в голове. 

Термины:

«Единение и прогресс» («Иттихад ве теракки») — политическая партия турецких буржуазных революционеров, инициировавшая в 1909 году переворот и смещение султана Абдул-Хамида II.

Махур — название старинного макама, лада. Произведение под названием «Напев Махур» («Махур Бесте») было написано одним из самых известных композиторов Османской империи периода «эпохи тюльпанов» Эйюби Эбу-Бекиром Агой в первой половине XVIII в.

Танзимат — период в османской истории с 1839 по 1876 г., ознаменовавшийся большим количеством модернизационных реформ, тогда же была принята и первая османская конституция.

Мевлеви — суфийский дервишеский орден, основанный Джалаладдином Руми в Конье в XIII в.

Фасыл — музыкальное произведение циклической формы, сюита, в классической османской музыке. Фасыл включает в себя ритмические разновидности, такие, как «кяр», «бесте», «таксим», «пешрев», «газель», «шаркы» и другие.

Семадосл. «слушание», суфийская молитвенная церемония, суфийский молитвенно-медитативный ритуал, который нередко, в зависимости от ордена, происходил под музыку с непременным зикром, то есть молитвой в форме многократного поминания Аллаха в пении, танце, декламации стихов под аккомпанемент музыкальных инструментов; возникновение ритуала приписывают Джалаладдину Руми, Мевляне, основавшему в XIII в. суфийский орден (тарикат) мевлеви.

Юрюк семаи — разновидность музыкальной формы в классической осман- ской музыке; байяти — один из макамов, связываемый с кочевым огузским племенем байат. 

Таби Мустафа Эфенди (?–1774) — каллиграф, поэт и один из самых известных османских композиторов XVIII в. Родился в Стамбуле, в Ускюдаре; особым образом проявил свои таланты в «эпоху тюльпанов». Стихотворения подписывал поэтическим псевдонимом Таби («Природный», «Естественный»). 

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
28 Октября / 2021

Скорая книжная помощь: встречаем новый локдаун

alt

С 28 октября начался очередной локдаун, который должен продлиться минимум до 7 ноября. Будет закрыто большинство общественных мест, магазинов, рестораны смогут работать только навынос и так далее — вы сами лучше нас знаете.

Нам из-за этого тоже придется нелегко: закрытие книжных чревато большими потерями. Но вы можете нам помочь и купить книги на нашем сайте. Во время локдауна мы продолжим принимать и отправлять заказы. Чтобы они стали доступнее, ввели дисконт на большие заказы и бесплатную доставку.

А еще — подготовили скидку на книги первой необходимости. На все позиции из этого списка, основные и альтернативные, распространяется скидка 25% по промокоду книжнаяпомощь. Промокод действителен до 8 ноября.

Такие вынужденные выходные — это лучший способ погрузиться в мир книг. Каких книг, рассказывает гендиректор издательства Михаил Котомин: он подобрал набор произведений, которые помогут вам занять детей, отвлечься от мрачных мыслей и заново полюбить самоизоляцию.

«Покой», Ахмет Танпынар

Герои романа задаются традиционными вопросами самоопределения, пытаясь понять, куда же ведут их и их страну пути истории — на Запад или на Восток.
Покой
Ахмед Хамди Танпынар
Купить

Нет ничего более успокающего, чем тягучий турецкий роман, темперированный суфийской музыкой и населенный десятком персонажей  с именами Мюмтаз, Ихсан, Маджиде и пр. 

Альтернатива: Фернандо Пессоа, «Книга непокоя»

«Помогает ли нам медицина?», Джулиан Шизер

Автор книги исследует экономику и этику современной медицины и их влияние на всю нашу жизнь.
А+А
Помогает ли нам медицина?
Джулиан Шизер
Купить

Вирусы, вакцины, протоколы лечения – если уж мы живем во времена пандемии, может стоит посмотреть врагу в лицо? А заодно вспомнить,  как западная медицина справилась с чумой и холерой и изобрела антибиотики.

Альтернатива: Сьюзан Сонтаг, «Болезнь как метафора

«Идеи для выходного», Фиона Хейз

В книгу вошли разнообразные способы отвлечь ребенка от планшета — от удивительных поделок до вкусных угощений и украшений для дома, — которые займут его в любое время года.
А+А
Фиона Хейз
Купить

Клеить и раскрашивать ваши дети смогут и без вас. Вам надо только разрезать пару листков и купить карандашей. И вот она долгожданная свобода! 

Альтернатива: Ян Байтлик, «Типомания»

«Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929», Вольфрам Айленбергер

Интеллектуальная биография Эрнста Кассирера, Мартина Хайдеггера, Людвига Витгенштейна и Вальтера Беньямина.
Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929
Вольфрам Айленбергер
Купить

Не пора ли отвлечься от новостей и погрузиться в вечность? Ну или хотя бы почитать о важнейших философах, которым это удалось? Перекрестные биографии четырех немецких «магов», каждый из которых нашел собственный  ответ на вечный вопрос что есть человек, мягко обволокут  вас  исцеляющей метафизической мечтательностью. 

Альтернатива: Люк Ферри, «Краткая история мысли»

«Поэтика пространства», Гастон Башляр

Лирическое исследование феномена дома известного французского философа.
Поэтика пространства
Гастон Башляр
Купить

Дом от подвала до чердака наполнен смыслами и метафорами. Начитавшись Башляра, вы сможете разговаривать со своей ванной комнатой на равных.

Альтернатива: Вилем Флюссер, «О положении вещей. Малая философия дизайна»

«Контур», Рейчел Каск

Первый роман трилогии, изменившей представления об этой традиционной литературной форме и значительно расширившей границы современной прозы.
Контур
Рейчел Каск
Купить

Устали от чьей-то чужой жизни в формате Нетфликса и соцсетей? Нужен цифровой детокс? Прочитайте прозу Каск, в которой истории случайных попутчиков и сторонних  рассказчиков, создают такую атмосферу достоверности, которой литература пока еще не достигала. Первый сезон легендарного  «Контура» уже доступен в виде книги.

Альтернатива: Оливия Лэнг, Crudo

«Краткая история цифровизации», Мартин Буркхардт

Книга дает возможность взглянуть на компьютер не как на устройство, а как на новую модель общества, которая будет определять наше будущее.
Краткая история цифровизации
Мартин Буркхардт
Купить

Кстати, о детоксе, интернете, компьютерах и статистике. Еще недавно мы не знали слова Zoom, а теперь название этой программы стало именем нарицательным. Вирус ускоренно цифровизовал не только госуслуги и данные оперативного штаба по борьбе с вирусом, но и самые приватные формы нашей жизни. Когда же все это началось и куда нас приведет цикл, придуманный первым программистом дочерью Джорджа Байрона? Рассказывает немецкий культуролог Мартин Буркхард.

Альтернатива: Шелли Фэн, «Заменит ли нас искусственный интеллект?»

«Непредсказуемая погода. Искусство в чрезвычайной ситуации», Оливия Лэнг

Сборник коротких текстов о жизни и искусстве на фоне тревожных событий минувшего десятилетия.
Непредсказуемая погода. Искусство в чрезвычайной ситуации
Оливия Лэнг
Купить

От тревожных сводок и общей нервозности может отвлечь искусство, считает писательница и эссеистка Оливия Лэнг. Жан-Мишель Баския, Агнес Мартин, Дерек Джармен, Дэвид Войнарович и другие художники помогут увидеть мир под немного другим углом, а значит удлинить его перспективу и добавить  мировоззрению бесконечности.

Альтернатива: Ролан Барт, «Сай Твомбли»

«Уход в Лес», Эрнст Юнгер

Манифест, посвященный попытке уберечь свободу от политического давления.
Уход в Лес
Эрнст Юнгер
Купить

Поэтический манифест о самостоянии человека перед лицом катастрофы. И хотя Юнгер имел ввиду катастрофу политическую, ушедший в Лес одиночка – фигура, которая в наши апокалиптические времена сама собой приходит на ум. Идея автономной свободы как единственного условия существования в мире кюаркодов, уверены,  посещала не раз и вас.

Альтернатива: Оливия Лэнг, «Одинокий город. Упражнения в искусстве одиночества»

Пегги Гуггенхайм, «На пике века. Исповедь одержимой искусством»

Невероятно откровенная и насыщенная история жизни одной из самых влиятельных женщин в мире искусства.
На пике века. Исповедь одержимой искусством
Пегги Гуггенхайм
Купить

Если взглянуть на ситуацию в перспективе ста лет, то все окажется не так уж страшно. Ровно век назад в мире бушевала «испанка», пресечение границ было также затруднено, как и сегодня, а в Европе велись боевые действия: Первая мировая, революции. Но в тоже время рождалось новое искусстве и новые отношения между людьми, воспоминания коллекционерки и пионерки той «новой этики» Пегги  Гуггенхайм — оптимистическое чтение, подсвечивающее старую максиму о том, «что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», светом любви к жизни и искусству.

Альтернатива: Брюс Чатвин, Брюс Чатвин. «”Утц” и другие истории из мира искусств»

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
27 Октября / 2021

Любовный список: как пишут о любви Уорхол, Барт и другие

alt

Пока развивалось искусство, одним из главных двигателей всякого человеческого вдохновения была любовь. О любви не сказано ничего, и, по существу, все уже сказано (особенно в литературе). Каждый писатель находит новые слова, которыми можно рассказать о любви, и воскрешает новые аспекты этого чувства. Не стал исключением и Лейф Рандт, который воплотил в своей книге «Аллегро пастель» новую любовь XXI века: странную, противоречивую, ищущую абсолютной свободы. Роман Рандта о непростых отношениях писательницы Тани и веб-дизайнера Жерома стал одной из главных новинок года в нашем издательстве. В поддержку его выхода вспоминаем, что пишут о любви авторы других книг Ad Marginem: не обязательно о любви к другому человеку, но и к себе, творчеству, миру. 

«Философия Энди Уорхола (от А к Б и наоборот)», Энди Уорхол

Энди Уорхол, один из главных художников двадцатого столетия и икона поп-арта, в своей «Философии» будто бы невзначай показывает, что в его жизни любовь занимает не такое уж и важное место. Объектами его наблюдений становятся самые разные вещи: деньги, наркотики, слава, работа, мода и так далее. 

Впрочем, нет-нет, но в автобиографической книге и проскальзывают размышления художника о любви, не лишенные отстраненной наблюдательности и не вполне отстраненной меланхолии. Уорхол рассуждает о разных проявлениях любви — от платонической до сексуальной — с позиции человека, привыкшего жить в одиночестве. Так что порой кажется, что для Уорхола любовь — лишь предмет наблюдения. 

Наблюдения местами принимают причудливый, абсолютно «уорхоловский» вид: вот Энди рассказывает о своей любви к магнитофону («Мой магнитофон и я женаты уже десять лет»), вот он рассуждает о покупке любви, а вот — говоря о браке, называет его «заговором женатых». 

«Crudo», Оливия Лэнг

Обложка «Crudo»Оливии Лэнг

Хорошего писателя отличает умение рассказывать и показывать между строк — и этим может похвастаться Оливия Лэнг. Ее роман «Crudo», пожалуй, не о любви: книга исследует современность в самых непривлекательных ее проявлениях. Лэнг, как и ее героиня Кэти, исследует апатию от новостных заголовков, хейт-спич, климатический кризис, популизм правых политиков, отчуждение между людьми, собственные страхи и многое другое. 

Фоном же для этого полотна неприглядной современности становится отношения героини с мужем — тихая гавань, в которую Кэти постоянно возвращается, вдоволь назадававшись вопросом о том, как все мы (то есть человечество) пришли к тому, что имеем. Но и тут героиня не может найти полноценный покой, ведь сразу задает себе новый вопрос: а стоит ли вообще учиться любить, когда конец света так близок?

«Художественное изобретение себя и чистое удовольствие от жизни и любви»

Эта книга-каталог была подготовлена к выставке Московского Музея современного искусства, на которой свыше 20 художников из разных исследуют любовь и удовольствие от жизни. Художники из России, Франции, Германии, Италии, Украины и Австрии раскрывают любовь каждый по-своему — в зависимости от места рождения. 

«Любовь к себе среди руин», Александра Паперно

Еще одна книга, подготовленная к московской выставке — на этот раз художницы Александры Паперно в Музее имени Щусева в 2018 году. Название позаимствовано у Брюса Чатвина, и любовь к себе здесь — важнейший аспект творчества. Любовь к себе означает желание быть признанным и увиденным; любовь к себе означает самовыражение. Любовь к себе в конце концов позволяет преодолеть произведению многие века и быть увиденным зрителями. 

«Фрагменты любовной речи», Ролан Барт

«Фрагменты» — одна из самых популярных книг Барта, она была результатом руководимого им семинара в Практической школе высших исследований в Париже. Создавая своей исследование речи влюбленного, Барт, по собственному выражению, «смонтировал» отрывки различного происхождения: из «Вертера» Гете, «Пира» Платона, дзэна, мистиков, психоанализа, Ницше, случайно прочитанных книг, воспоминаний и дружеских бесед. 

«Любовная речь прерывиста. Ее единицами являются приступы языка, которые приходят и возвращаются, вращаются в голове субъекта в ответ на мелкие, неожиданные поводы. Мы назвали эти единицы «фигурами», дали каждой из них заголовок, имя и некое подобие определения, но не пытались их классифицировать: слишком велик был риск навязать любовной речи некий конечный смысл, навести на мысль, что автор предлагает некую философию любви-страсти», — пишет Барт. 

«История сексуальности. От приматов до роботов. Комикс-исследование», Филипп Брено

Любовь и секс часто путают между собой; да и отличить эти два понятия друг от друга бывает чертовски сложно. Антополог Филипп Брено в своем исследовании человеческой сексуальности наглядно показывает, как менялась природа желания на протяжении веков. В его «Истории сексуальности» есть главы о свободной любви греков и римлян, еще более свободных нравах вавилонян, чопорности XIX века и даже о сексе будущего. Продвигаясь по таймлайну, Брено приходит к выводу: что бы ни случилось с человечеством, каких технологических высот оно бы ни достигло, один человек все равно будет испытывать влечение к другому. 

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
24 Октября / 2021

Ключ к Эдварду Хопперу: Саймон Морли о творчестве художника

alt

Мы уже рассказывали о методах анализа современного искусства, которым учит Саймон Морли в книге «Семь ключей к современному искусству»: семь аспектов, каждыйиз которых должен стать мерилом художественной ценности. А вот что Морли пишет об одном из самых необычных художников своего времени и поэте пустоты — Эдварде Хоппере.

В период, когда одни модернисты развивали концепцию чистой живописи, существующей в своем самодостаточном мире, а другие устремлялись к изображению бессознательных миров грез и сновидений, Эдвард Хоппер (1882–1967) оставался сторонником условностей натуралистического реализма и считал задачей художника создание произведений, иллюзорные миры которых подчиняются примерно тем же правилам, что и видимый мир вокруг нас. И сегодня его твердая приверженность традиционной идее картины как окна в реальный мир или театральной декорации наперекор единодушному стремлению художников-новаторов бросить ей вызов уже не кажется безнадежно отсталой.

Исторический ключ

В 1930-х годах американские художники всеми силами искали сюжеты и стили, которые стали бы отличительными для искусства их страны. В их среде сложились два лагеря: если представители одного из них отталкивались от экспериментов европейских абстракционистов и сюрреалистов, то представители другого стремились выразить социально значимое содержание средствами свободного от радикальных новшеств реализма. Хоппер принадлежал ко второму лагерю, поэтому в его выборе в качестве сюжета для картины кинотеатра нет ничего удивительного.

Судя по многочисленным наброскам к Нью-йоркскому кино, в нем соединились элементы нескольких реальных кинотеатров Нью-Йорка — «RKO Palace», «Globe», «Republic» и «Strand», — с явным перевесом в пользу бродвейского «RKO Palace» на 47-й Западной улице, существующего (как театр живых мюзиклов) до сих пор. Билетерша справа одета в стильный комбинезон, схожий с реальной униформой персонала «RKO Palace», хотя на самом деле Хоппер писал ее со своей жены Джо в коридоре их дома.

Кадр с горными вершинами, угадывающийся на небольшом фрагменте «серебристого экрана» в левой части картины, взят, предположительно, из фильма Фрэнка Капры Потерянный горизонт (1937), действие которого происходит в вымышленном утопиче- ском сообществе Шангри-Ла среди вершин Гималаев. В период Великой депрессии голливудские фильмы служили для американской публики подобным Шангри-Ла убежищем от жизненных невзгод. Американцы постоянно ходили в кино. В 1929 году, в самом начале экономического спада, посещаемость кинотеатров достигала 95 мил- лионов зрителей в неделю при общей численности населения страны в 125 миллионов. Многие кинотеатры могли соперничать по масшта- бу со средневековыми соборами, а благодаря экстравагантному дизайну публика окрестила их «дворцами кино». Один из таких двор- цов изображен на картине Хоппера. Глубокий красный цвет атласных сидений и занавесей, пышная лепнина на стенах — всё это, должно быть, вселяло впечатление роскошной ярмарки грез. За день через подобный кинотеатр могло проходить более двадцати тысяч зрителей, поэтому работа билетерши требовала незаурядного умения ладить с людьми и была весьма престижной.

С точки зрения истории искусства, Нью-йоркское кино связано с темой «картины в картине», часто возникающей в изображениях мастерской художника (см. с. 22). Правда, на сей раз внутри статичной и неизменной картины изображена «движущаяся» — кинофильм. Интерьер отдаленно напоминает те, которые любили изображать художники голландского золотого века (например, Ян Вермеер или Питер де Хох) и в которых тоже часто присутствует углубившаяся в свои мысли женщина. Вместе с тем билетерша Хоппера является трансатлантической родственницей барменши с картины Эдуара Мане Бар в Фоли-Бержер (1882; Институт Курто, Лондон). От героини Мане веет безразличием и пустотой, и у Хоппера образ женщины тоже полон одиночества: к этой теме художник возвращался снова и снова. Говоря о своем искусстве, он замечал: «…бессознательно, наверное, я изображал одиночество большого города».

Эстетический ключ 

Хоппер всегда делал много подготовительных рисунков для своих картин, и по большому счету Нью-йоркское кино — это раскрашенный рисунок. Ресурсы масляной живописи использованы здесь очень сдержанно, без всякой демонстрации бравурной кисти. Цвета — приглушенные, почти всегда смешанные с белилами. Это придает картине, как и многим другим у Хоппера, непритязательный, почти банальный вид. 

Однако не стоит недооценивать новшества, которые Хоппер привнес в эстетику живописи — прежде всего они касаются формального упрощения и композиционного построения картины. Композиция Нью-йоркского кино весьма необычна. В подходе Хоппера к ней чувствуется влияние кинокамеры; если многие картины импрессионистов обнаруживают влияние фотографии с ее смелым кадрированием, то произведения Хоппера, скорее, напоминают кадры из голливудских фильмов. В Нью-йоркском кино с помощью эффектов светотени достигается мощный эффект контраста, типичный для довоенных черно-белых фильмов. 

Увлекательное введение в анализ художественного опыта.
Семь ключей к современному искусству
Саймон Морли
Купить

Картина построена так, что создает впечатление двух миров, граница между которыми проходит примерно посередине полотна. Линии перспективы притягивают наш взгляд к точке схода — киноэкрану, но сильный источник света и одинокая фигура билетерши заставляют нас посмотреть вправо. Именно фигура билетерши является визуальным центром картины, но она смещена к правому краю, а экран, который мы ожидаем увидеть перед собой, вообще отодвинут в верхний левый угол. 

Эмпирический ключ 

Хоппер исходил из традиционного представления о том, какое впечатление должна производить картина. В отличие от авангардистов, активно вовлекавших зрителя в художественный процесс как соучастника создания смысла, он придерживался традиции, в соответствии с которой зритель остается снаружи по отношению миру, созданному художником. В Нью-йоркском кино использовано характерное для Хоппера решение переднего плана: спинки кресел, две из которых к тому же странно возвышаются над остальными, одновременно приглашают нас устроиться в зале и преграждают вход в него. Дискомфорт вызывает и пустой участок в центре, занятый лишь пилястрой и скучной коричневой стеной. С его разбросанным по сторонам действием и гнетущей пустотой посередине Нью-йоркское кино говорит как о присутствии, так и об отсутствии. 

Хотя сходящиеся линии перспективы увлекают наш взгляд в картинное пространство, мы не погружаемся в него полностью и занимаем слишком отстраненное положение для того, чтобы «присоединиться» к публике кинотеатра, тем самым повторно сыграв роль зрителей. Мы можем лишь представлять себе, что смотрим фильм (к тому же безнадежно уходящий из виду), сидя на одном из свободных кресел в зрительном зале. В то же время, оставаясь снаружи, на пороге картины, мы наблюдаем за обоими мирами, созданными Хоппером: в одном из них зрители поглощены происходящим на экране, а в другом погружена в свои мысли билетерша. Два этих мира, будто прервавших свое движение, открываются нам одновременно. 

Картина кажется тихой и статичной, и всё же для нас очевидно ее мощное временнóе измерение. Что-то произошло за мгновение до изображенного момента, и что-то вот-вот произойдет. Мы словно замерли в безвременье или перенеслись в грезы билетерши, однако нас преследует ощущение разворачивающегося повествования, подобного кинематографическому: ведь иллюзия движения, создаваемая фильмом, есть не что иное, как последовательность неподвижных кадров.

Находясь вне статичного пространства картины, мы вместе с тем находимся внутри временнóго потока, на который она намекает.

Вообще-то, кинотеатр — довольно шумное место, и магия живописи Хоппера отчасти состоит в том, что он заменяет многозвучие реальности затемненным оазисом тишины и покоя. 

Кто эта билетерша? Заблудшая в современном городе женщина, ищущая утешения своим душевным мукам в свете «серебристого экрана»? Быть может, она балансирует между двумя мирами — миром кино, предоставляющим легкую, кратковременную, до банальности простую возможность скрыться от скуки, растерянности, стресса, и неким мистическим миром, который обозначен лестницей за атласными портьерами? Как и во многих других произведениях искусства, эти символические мотивы намекают на выход по ту сторону реальности. Так или иначе, билетерша кажется застывшей на пороге двух возможных версий сценария — двух форм существования, — и какой из них она выберет, неясно. Возможно, Хоппер в конечном счете говорит о том, что находиться в подобном подвешенном состоянии, в ожидании Судного дня, который никогда не настанет, — судьба современной души. 

Теоретический ключ 

Хоппер не стремился философствовать красками. Он отвергал умозрительную программу абстрактного искусства, считая свою художественную задачу более приземленной — сводящейся к тому, чтобы вырвать из тьмы забвения драгоценные обрывки повседневности. Но как раз поэтому его картины глубоко философичны. Во многих из них, в том числе и в Нью-йоркском кино, можно усмотреть зримое воплощение аномии (это понятие, введенное социологом Эмилем Дюркгеймом, обозначает происходящий в современном урбанизированном и механизированном мире распад социальных связей между индивидом и обществом, который ведет к потере людьми смысла жизни). Как новая разновидность социальной дезорганизации и духовной пустоты аномия характеризует процесс, в ходе которого разрушение традиционных социальных связей и рутина повседневной жизни в современном городе порождают в человеке потенциально опасное психологическое состояние, сопряженное с чувством опустошенности и склонностью к асоциальному поведению.

Кинотеатр служит одним из тех мест, где люди могут отрешиться от аномии, пронизывающей их жизнь. Он — в буквальном смысле фабрика грез. 

В таком контексте мотив изображения в изображении (фильма в картине) неизбежно наводит на мысль об иллюзорном характере не только живописи, но и реальности в целом. Кино затягивает зрителя, а затемненное пространство для просмотра фильмов напоминает пещеру, в которой легко потерять себя. Таким образом, в картине Хоппера наслаиваются друг на друга многочисленные иллюзии: иллюзии фильма, иллюзии зрителей, иллюзии билетерши, иллюзии кинотеатра и иллюзии современного городского общества в целом. Нью-йоркское кино сравнивали с платоновским мифом о пещере, и его в самом деле можно воспринимать как размышление о том, как охотно мы доверяемся теням, видениям и фантазиям. 

Биографический ключ 

Эдвард Хоппер родился в 1882 году в Найеке (штат Нью-Йорк), в семье владельца галантерейной лавки, и прожил бóльшую часть жизни в Нью-Йорке. В молодости он некоторое время учился в Париже, где увлекался живописью импрессионистов, но в качестве своей темы всё же выбрал американскую жизнь и к 1925 году нашел свой характерный реалистический стиль. Жена Хоппера, Джо, также учившаяся живописи, позировала практически для всех его картин с изображением женщин, в том числе и для Нью-йоркского кино. В 1934 году Эдвард и Джо поселились в уединенном доме на мысе Код, но Хоппера как художника и в дальнейшем увлекали главным образом городские сюжеты. 

Как и многие американцы, Хоппер был завсегдатаем кинотеатров, и эта его картина во многом основана на личном опыте. Вообще, связь между тем, что изображают произведения, и реальной повседневной жизнью была в данном случае, пожалуй, крепче, чем в любом другом, о котором идет речь в этой книге. «Великое искусство, — говорил Хоппер, — это внешнее выражение внутренней жизни художника, которая проявляется в личном видении мира». Его собственное «личное видение мира» иллюстрируют сцены с одинокими фигурами или группами людей, застывших в пустом заурядном пространстве, или со зданиями и улицами, пронизанными пронзительной аурой одиночества. Сам Хоппер не объяснял, почему предпочитает именно эти сюжеты, оставляя труд исследования своего искусства критикам. 

Скептический ключ 

Хоппер писал небольшие станковые картины, не слишком проигрывающие при уменьшении до размеров фотографии. Нью- йоркское кино при осмотре вблизи не открывает зрителю, в сущ- ности, ничего нового по сравнению с тем, о чем он может судить на расстоянии или даже по репродукции. Художник наверняка пред- полагал, что большинство увидит лишь репродукцию его картины, причем, возможно, черно-белую, и явно учитывал это в процессе работы. Отсюда — столь резкий контраст с типичными работами модернистов, которые ставили во главу угла формальные, вещественные свойства живописи и часто словно бы намеренно игнорировали возможности технологий фоторепродукции. В этом смысле знакомство с подлинником Нью-йоркского кино вполне может обернуться разочарованием. 

Хоппер не был виртуозом. Поверхность его картин очень однородна, как будто он так стремился воспроизвести эскиз, что не придавал особого значения работе кистью и красками. Для Хоппера сохраняла актуальность традиционная идея, согласно которой картина должна рассказывать историю, потому он создавал повествовательные картины в самом избитом смысле слова, редко поднимающиеся выше простых добротных иллюстраций. 

Рыночный ключ 

В 1941 году Нью-йоркское кино поступило как анонимный дар в нью-йоркский Музей современного искусства. Работы Хоппера к тому моменту уже выставлялись в этом музее, сначала в 1929 году, когда он только что открылся, а затем в 1933-м, когда в нем прошла ретроспектива живописца. «Карьера Эдварда Хоппера должна стать стимулом для молодых американских художников, живущих в настоящее время в безвестности, как и он сам до этого», — отмечалось в пресс-релизе последней выставки. 

Поскольку до недавнего времени господствовала модель эволюции модернизма, согласно которой экспрессионизм сменяется кубизмом, кубизм — абстракционизмом и сюрреализмом, а за ними неизбежно следуют поп-арт и концептуализм, Хоппер по сей день занимает очень скромное место в книгах по истории искусства XX века, а его картины практически отсутствуют в музеях за пределами США. Так, ни одного Хоппера нет в британской галерее Тейт. Изменить эту ситуацию не так-то просто, поскольку важные работы художника редко попадают на аукционы и цены на них весьма высоки. 

В 2013 году не самая впечатляющая работа Хоппера Восточный ветер над Уихокеном (1934) была продана с нью-йоркских торгов аукциона Christie’s за 40,5 миллиона долларов, и с тех пор она остается самой дорогой картиной художника. Сумма значительно превысила предварительную оценку — 22–28 миллионов долларов — и с легкостью побила предыдущий аукционный рекорд Хоппера — 26,9 миллиона долларов, уплаченные за картину Окно отеля (1955) в Нью-Йорке в 2006 году. 

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
22 Октября / 2021

Лошади, викинги, Шелковый путь: что мы узнали из книги «Весь мир в 100 произведениях искусства»

alt

В книге-альбоме «Весь мир в 100 произведениях искусства» история цивилизаций идет бок о бок с их достижениями в искусстве. Так империя Цинь Шихуанди подается посредством рассказа о знаменитой терракотовой армии, а империя Великих Моголов — о Рамаяне. Книга французских журналистов Беантрис Фонтанель и Даниэля Вольфромма пригодится не только тем, кто задался целью изучить историю искусство — она подойдет всем любознательным читателям. А мы собрали в отдельном материале самые интересные факты о древних цивилизациях. 

Лошадей одомашнили больше пяти тысяч лет назад

Лошади — одни из главных друзей человека среди домашних животных, и точно главные помощники. Их одомашнили очень давно — около 3500 года до нашей эры. 

В польском Добегневе обнаружили янтарную фигурку лошади возрастом четыре тысячи лет — в месте, где в течение многих веков соседями фермерских хозяйств были последние кочующие охотники и собиратели умеренного европейского климатического пояса. 

Древние китайцы разводили шелковичных червей

Когда-нибудь задумывались о том, как делается шелк? Этот материал считался самым ценным сокровищем на всем Великом шелковом пути — еще бы, тот даже был назван Шелковым!

Китайские крестьяне умели разводить не только свиней и буйволов, но и шелковичных червей, прядущих шёлковую нить. Из этой нити делали дорогие ткани и наряды для знати.

Шелковый путь, кстати, был вовсе не Шелковым

А вот еще о Шелковом пути и лошадях — сами китайцы называли его вовсе не шелковым, а Лошадиным. Лошадей в Китае было много, их почитали за красоту. Множество лошадей найдено в гробницах династии Хань.

Лошади участвовали в сражениях с монголами, возили посольства в страны Центральной Азии, а еще считались небесными существами. А торговый путь назвали Лошадиным потому, что кони преодолевали его очень быстро. 

Старт Римской Империи — это несколько хижин

Древний Рим существовал больше тысячи лет — за это время он успел побывать и Республикой, и Империей. Римская цивилизация сменила множество правителей, чьи имена стали притчей во языцех, а сами древние римляне успели покорить и колонизировать множество земель.

Тем удивительнее то, что на заре своего существования Древний Рим состоял из нескольких деревушек, в свою очередь образованных пастушьими хижинами, разбросанными по семи холмам на берегу Тибра.

Викинги играли в шахматы. Или нет?

Шахматы появились в V веке до н. э. на востоке. Спустя почти тысячу лет мусульмане привезли игру на запад. В 1831 году в Гебридском архипелаге (Шотландия) нашли нашли шахматную фигурку, изображающую викинга с большим щитом. 

Острова находились на пути викингов в их норвежскую колонию в Ирландии, на них процветала торговля. Фигурки выточили между 1150 и 1200 годами из клыка моржа, обменного эталона той эпохи. Что они делали на острове, никто не знает. 

Нефрит — причудливая драгоценность майя

В культуре индейцев майя важнейшим ритуалом были похороны. Например, рядом с умершими сановниками клали драгоценности, сосуды с какао и маисом — а еще мозаичную маску из нефрита. 

Нефрит, из-за своего зеленого цвета, напоминал о дарах природы. Из-за разницы ночной и дневной температур от нефрита исходил водяной пар — казалось, что маски дышат.

Исламским художникам приходится выкручиваться. Ведь рисовать лицо Пророка нельзя

В арабском мире нет изображений пророка Мухаммеда, потому что ислам запрещает это. Вот как выкрутился художник, изобразивший пророка и Абу Бакра на миниатюре 1650 года. На картине пророк и Абу Бакр прячутся от врагов в гроте (закрашен чёрным). Это пещера Хира, расположенная в пяти километрах от Мекки, — здесь пророк получил первое божественное откровение от ангела Джабраила. Художник позаботился о том, чтобы никто не увидел лица Мухаммеда, изящно закрыв его. 

Мухаммед и Абу Бакр в гроте. Миниатюра. 1650

Лицо Мухаммеда скрыто от людских глаз в знак почтения. Грот уберегает его от врагов, «неверных», которые охотятся за ним, чтобы помешать проповедовать ислам. Укрывшись в его глубине, он чудесным образом спасается благодаря пауку, соткавшему паутину при входе в пещеру.

Танцевать на крыше дома покойного в маске с птичьим клювом — обычай догонов

У догонов — народа, живущего на юго-востоке Мали — есть обычай: когда кто-то умирает, они танцуют на крыше дома покойного, спрятав лица за метровыми масками канага. Эти маски выглядит, как фигуры с птичьим клювами и подобиями рук, поднятыми вверх и опущенными вниз. 

Танцоры нагибаются, касаясь масками почвы, а затем, резко выпрямившись, поднимают их вверх, тем самым указывая на связь между небом и землей. 

По легенде однажды охотник убил птицу и создал по её подобию первую такую маску — как приношение, чтобы облегчить душу мёртвого пернатого. Теперь маски сопровождают дух мертвеца в космос и защищают живых от его возвращения на землю. 

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!