Память — личная, групповая, национальная, историческая, о недавнем прошлом, о травмирующем опыте — в последние годы стала одной из главных тем современной литературы. Публикуем материал из нашей газеты «Контур», в котором три писательницы, работающие с памятью, рассказывают о первом воспоминании.

Это Оксана Васякина, написавшая один из самых важных романов 2021 года — автофикшен о прощании с матерью и поисках новых координат; это Полина Барскова, много лет исследующая свидетельства и литературу блокады / о блокаде, в книге «Отделение связи» рассказавшая о загробной жизни Переписчика и Пейзажистки через личный опыт письма; это Кио Маклир, показывающая, как размышление о том, что происходит вовне, позволяет углубить внутренний поиск, — ее книга «Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений» представляет собой результат художественного эксперимента, проведенного над своей жизнью.

Оксана Васякина

Писательница, поэтесса, соосновательница школы «Литературные практики»

Книги: «Рана», «Ветер ярости»

Воспоминание: белый цвет

Первое, что я помню, — это белый цвет. Много оттенков белого. 

Грязноватая бумага старых кухонных обоев с желтыми размытыми вертикальными линиями: соседи сверху топили. На ней были тонкие коричневые черточки, на концах которых распускались маленькие розовые цветы, похожие на незабудки. В ранних зимних сумерках потухшая от старости бумага начинала сиять ослепительной голубизной. Я люблю сумерки; в сумерках всё, что было красивым при свете дня, размывается, а то, что было неприглядным, начинает пылать.

Белый цвет густого, непроницаемого тумана над Ангарой. Ангара никогда не успокаивалась, и зимой над ней стоял тугой туман. Он поднимался от реки, и было непонятно, где заканчивается он и где начинаются облака. Мне говорили, что облака — это сгустки водяного пара. В таком случае, думала я, я знаю, где рождаются облака. Когда мы ехали с одного берега на другой, из окна было видно только железные остовы серого моста. Вперед автобус светил желтыми фарами. Не для того, чтобы видеть: видеть в тумане невозможно. Для того, чтобы видели нас. Мы ехали по мосту, и белый туман становился облаками. Мы ехали, и мы были в самом сердце рождения облаков. Облака всегда белые, даже если они розовые или голубые в свете закатного солнца.

Снежная целина на каменистой горе. У этого белого была необъятная глубина. Если долго смотреть на нее, ослепнешь. Ослепнешь не глазами, а просто перестанешь понимать, где ты и зачем. Снежная целина, как пульсирующий экран, врывалась в меня. Не было ничего, кроме белого. И белый не был ограничен. Мне говорили, что белый цвет содержит в себе все цвета радуги. Если так, думала я, то что тогда является хранилищем белому цвету?

Смотря на белый экран нового документа Microsoft Word, я нажимаю на клавишу и делаю первый шаг в белое. Я возвращаюсь туда, откуда пришла.

Полина Барскова

Поэтесса, писательница, исследовательница литературы

Книги: «Живые картины», «Отделение Связи»

Воспоминание: свои голоса

Теперь уже многочисленные свои курсы, посвященные творческому пути Владимира Набокова, я обычно начинаю со следующих предложений из его книги воспоминаний «Другие берега»: 

«Не умея пробиться в свою вечность, я обратился к изучению ее пограничной полосы — моего младенчества. Я вижу пробуждение самосознания как череду вспышек с уменьшающимися промежутками. Вспышки сливаются в цветные просветы, в географические формы. Я научился счету и слову почти одновременно, и открытие, что я — я, а мои родители — они, было непосредственно связано с понятием об отношении их возраста к моему. Вот включаю этот ток — и, судя по густоте солнечного света, тотчас заливающего мою память, по лапчатому его очерку, явно зависящему от переслоений и колебаний лопастных дубовых листьев, промеж которых он падает на песок, полагаю, что мое открытие себя произошло в деревне, летом, когда, задав кое-какие вопросы, я сопоставил в уме точные ответы, полученные на них от отца и матери, — между которыми я вдруг появляюсь на пестрой парковой тропе».

Я обычно читаю эти строки студентам тоном особенно таинственным, но при этом не терпящим возражений, — хотя дело тут совсем не в моем тоне: без всяких усилий со стороны чтеца юные любители изящной словесности, к тому моменту уже совершенно изможденные контактом с надменным гением, впадают от этих строк в окончательный транс. И тут я обычно пытаюсь, что называется, разрядить обстановку и спешу рассказать им свою историю, какой бы жалкой она ни казалась по сравнению с цветными вспышками и просветами. Я рассказываю им, что, в известном смысле, не помню себя вообще, или, точнее, что мое прошлое является для меня лукавым зазеркальем, постоянно распадающимся на слои и фрагменты, как будто оно есть копеечный калейдоскоп, который чья-то властная невидимая рука остервенело вращает перед твоим глазом. 

Я не помню не то что младенчества, но и толком — отрочества, только отдельные пузыри поднимаются из мутной тьмы и гаснут. Но этому не слишком впечатляющему хаосу противостоит иное, если угодно, событие, движение, ощущение.

Когда мне было восемь лет, мы с Нонной проделывали один из регулярных обходов/дозоров ближайших продуктовых, надеясь поживиться чем-нибудь не совсем унылым. В какой-то момент она скользнула в душный мир бакалеи, а я осталась ждать на облепленным ржавым льдом крылечке. Несколько поскучав, разглядывая свою ядовито-малиновую галошку, я, к своему удивлению, на грани полного непонимания, как такое может происходить, прочитала себе вслух следующий текст, как будто он где-то для меня был записан:

Я выйду ночью на крыльцо,

Услышу разговор,

Что царь на белом свете жил,

Великий Святогор, 

Что сестры, Небо и Земля,

Враждуют с давних пор, —

Я выйду ночью на крыльцо,

Услышу разговор.

Когда мама выбралась с добычей из очереди, я и ей прочитала произошедшее. Нонна, чье отношение к поэзии было вполне религиозным, посмотрела на меня изумленно. Я и теперь понимаю ее удивление: первый из явленных мне текстов в метарывке описывал именно такой таинственный и чудный голос (или голоса?), как тот, который только что продиктовал мне этот самый текст. 

Категорически не будучи по природе своей Жанной д’Арк с ее амбицией миссии и спасительницы нации, я тут же употребила свои голоса к делу гораздо более скромному и, главное, приятному: вернувшись домой, я взяла тетрадку с косыми линеечками и стала записывать в нее рифмованные соображения обо всем, что попадалось под руку: предметах мебели, натюрмортах на стенах, рассеянно разглядывающих тьму родителях, главное — о меланхолическом коте, которому было суждено стать героем моих детских поэм. Вот этот процесс овладения миром способом письма — это и было начало моей памяти, не существующей, возможно, вполне без таинственной организующей диктовки.

Кио Маклир

Писательница, преподавательница, художественный критик

Книги: «Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений», «The Letter Opener»

Воспоминание: тягучий напев

Первое мое воспоминание возвращается фрагментами, полными тепла и света.

Я сижу в высоком стульчике на кухне в нашем доме на Нью-Кингс-роуд в Лондоне. Комнату насквозь пронизывает оранжевый солнечный свет, всё в ней сияет ярким цветом. В глубине движется чья-то тень. На столике передо мной яйцо всмятку уютно устроилось в голубой фарфоровой чашечке. Золотистый желток. Стройный ряд тонких гренок для макания маслянисто блестит. 

И где-то посреди этого залитого солнцем момента звучит первая песня, которую я могу вспомнить, — «Because» «Битлз». «Because the sky is blue, it makes me cry» — «Мне хочется плакать, потому что небо голубое». Я и сейчас люблю загадочные слова песни и ее тягучий напев.

читайте также:

Рефлексия как хобби: Лейф Рандт о героях «Аллегро пастель»

04 Января / 2022

Что есть современная литература? Отвечают Галина Юзефович, Лев Данилкин и другие

13 Января / 2022

На причале: Евгений Тенетов о жизни на северной земле

11 Января / 2022

Вальтер Беньямин — один из самых популярных и любимых авторов в портфеле нашего издательства. Философ, эссеист, литературный критик, теоретик культуры — все его ипостаси не перечислить. К выходу нового издания «Улицы с односторонним движением» и «Берлинского детства на рубеже веков» (оба произведения под одной обложкой) мы кратко вспоминаем творческий и жизненный путь Беньямина в рамках нашей рубрики «Профайл». 

Вальтер Беньямин родился 15 июля 1892 года в Берлине. Его отец Эмиль Беньямин был зажиточным выходцем из среднего класса. Беньямин-старший занимался инвестициями и торговал антиквариатом. Вальтер был не единственным ребенком в семье: у него были брат Георг и сестра Дора. 

По линии матери, Паулины Шенфлис, у Беньямина сохранялось родство с другим важным для немецкой мысли деятелем культуры — поэтом Генрихом Гейне. С ним у Беньямина местами схожая судьба. В 1830 году Гейне эмигрировал во Францию; спустя век, в 1933 году, то же самое сделает его именитый потомок. 

Сборник из двух текстов мемуарного характера, анализирующих повседневность.

Улица с односторонним движением. Берлинское детство на рубеже веков

Вальтер Беньямин

Предзаказ

Беньямин изучал философию и литературу в университетах Фрайбурга, Берлина, Мюнхена и Берна. В 1919 году, когда ему было 26 лет, философ защитил диссертацию по теме «Понятие художественной критики в немецком романтизме». 

В 1920-х годах под влиянием Бертольда Брехта философ интересовался марксизмом. В беньяминовских «Исследованиях о Брехте» нашли отражение представления философа об искусстве, которые были основаны на теории классов, а также концепции базиса и надстройки. При этом марксистскую концепцию искусства как отражения действительности, принятую в СССР, философ не принимал. 

«Покончил с Россией» (то есть разочаровался в коммунистических идеалах) Беньямин в 1939 году — после печально известного пакта Молотова-Риббентропа. Этому предшествовало путешествие Беньямина в Москву с декабря 1926 года по январь 1927-го по заданию журнала «Die Kreatur». Результатом поездки стал «Московский дневник», эссе «Москва» и четыре статьи, вышедшие в 1927 году. В «Московском дневнике» Беньямин описывал не только впечатления от города, но и отношения с Асей Лацис и Бернхардом Райхом. 

Москва у Беньямина вызвала противоречивые впечатления. Привыкая к советско-российским реалиям, Беньямин не мог удержаться, чтобы не описать «грязь, дощатые хибарки, длинные обозы, груженные сырьем, скотину, которую гонят на бойню, плохонькие трактиры». Во время пребывания в столице СССР философ много ходил в театр и работал в архивах. 

Серьезные трудности у философа начались после того, как к власти в Германии пришли нацисты. Беньямин был евреем, левым и антифашистом — в Третьем Рейхе ему, очевидно, места не было. Именно в этот момент Беньямин повторил судьбу своего предка по материнской линии и эмигрировал в Париж. 

За время жизни во Франции Беньямин успел выпустить множество работ: «Общественное положение современных французских писателей», «Проблемы социологии языка», «Краткая история фотографии» и, конечно, одно из самых известных своих творений — эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости». Все они вышли в журнале Института социальных исследований при Франкфуртском университете. 

Три классических эссе, объединенные темой перемен, происходящих в искусстве, когда оно из уникального становится массовым и тиражируемым.

Краткая история фотографии

Вальтер Беньямин

Купить

Однако и во Франции задержаться навсегда у него не вышло: после оккупации страны Германией Беньямину опять пришлось бежать. Философ получил визу на въезд в США. Он собирался отплыть в Америку из Лиссабона и для этого перешел испанскую границу вместе с группой беженцев. В пограничном городке Порт-Бу (или Портбоу), что в Каталонии, местный шеф полиции стал угрожать беженцам экстрадицией во Францию. Этого Беньямин не выдержал. В ночь с 26 на 27 сентября 1940 года он покончил с собой в местной гостинице «Hotel de Francia». 

Испанцы под впечатлением от трагедии сняли ограничения на выезд. Благодаря этому в США смогла перебраться основоположница теории тоталитаризма Ханна Арендт — в будущем ей предстоит сыграть значительную роль в популяризации идей Беньямина. Однако в 1940 она лишь бежит через Лиссабон в Штаты, прихватив с собой один из вариантов беньяминовского текста «О понятии истории» (позже она обнародует его под названием «Тезисы по философии истории»).

Также наследие Беньямина, весьма вероятно, не стало бы достоянием широкой публики, если бы не создатели Института социальных исследований Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно. Произведения Беньямина, как уже было отмечено, публиковались в журнале Института — но при жизни философа по-настоящему изданы были лишь две его книги: сборник философских афоризмов «Одностороннее движение» и «Немецкие люди» о начале декаданса в немецкой культуре. 

Именно по инициативе Адорно, начиная с 1955 года, работы Беньямина стали издавать и переиздавать. Идеи философа нашли отклик у нового поколения: во второй половине ХХ века Беньямин постепенно стал одним из самых влиятельных мыслителей столетия. 

читайте также:

«Деревенски-аморфное впечатление»: Вальтер Беньямин о московских улицах

21 Июля / 2021

«Холод ощущается вдвойне»: Москва глазами Вальтера Беньямина

07 Мая / 2021

О писателях и прошлом. Что читать у Вальтера Беньямина

12 Августа / 2021

Традиция антифилософии объединяет таких непохожих друг на друга мыслителей, как Сёрен Кьеркегор, Лев Шестов, Мартин Хайдеггер, Вальтер Беньямин, Эрнст Юнгер, Александр Кожев и Жак Деррида. Все они стали героями книги Бориса Гройса «Введение в антифилософию». Но что все-таки такое антифилософия? Об этом Гройс рассказывает во вступлении к книге. 

Философия традиционно понимается как поиск истины, вследствие чего ее редко практикуют в наши дни, причем по двум причинам. Во-первых, изучение философии обычно приводит к заключению, что истина недостижима и попытки отыскать ее лишены смысла. А во-вторых, у нас есть ощущение, что даже если истина существует, найти ее — это лишь полдела. Гораздо сложнее — продать найденную истину так, чтобы обеспечить себе более или менее приличное существование. Как подсказывает опыт, эту задачу нельзя игнорировать. Между тем современный рынок истины переполнен предложениями. Потенциальный потребитель истины сталкивается с таким же избытком, как и потребители в прочих рыночных секторах. Со всех сторон нас осаждает реклама истины. Истины можно найти повсюду и во всевозможных источниках — истины научные, религиозные, политические или житейские. В итоге тот, кто ищет истину, имеет мало шансов поделиться сокровищами, которые он, быть может, найдет, с другими и поэтому отказывается от этой затеи. В отношении истины у современного человека есть два основных убеждения: истины нет и истины слишком много. Эти убеждения противоречат друг другу, но оба ведут к одному выводу: поиск истины — не лучшее занятие.

Философские эссе о Мартине Хайдеггере, Эрнсте Юнгере, Александре Кожеве и др.

Введение в антифилософию

Борис Гройс

Купить

При этом сцена, которую можно описать сегодня как сцену поиска истины, является также первосценой философии. В миниатюре эту сцену можно было наблюдать на древнегреческой агоре в эпоху, когда первый образцовый потребитель истины, Сократ, приступил к ревизии существовавших на тот момент предложений на рынке истины. С такими предложениями выступали софисты, утверждавшие, что нашли истину. Однако Сократ, как известно, определял себя не как софиста, а как философа — того, кто любит истину (мудрость, знание, софию), но не обладает ею, или, говоря иначе, кто не имеет истины на продажу, но был бы рад приобрести ее, если бы мог убедиться, что это действительно истина, а не ее подобие. Переход с позиции софиста на позицию философа — это переход от производства истины к ее потреблению.

Философ — это просто человек с улицы, который забрел в глобальный гипермаркет истин и пытается там сориентироваться или хотя бы найти указатель выхода.

Многие сетуют, что в ходе своей истории философия не развивается, не приносит никаких результатов и не обнаруживает никакого прогресса. Было бы и впрямь крайне удивительно, если бы философия исторически развивалась, ведь в отличие от производителя истины, чье положение со временем меняется, положение потребителя истины остается неизменным. Меняются только предложения на рынке истины, но не растерянность потребителя, который с этими предложениями сталкивается. Всякая «подлинная» философия есть не что иное, как вербальная артикуляция этой растерянности. Но зачем вообще артикулировать и выражать такую растерянность, почему бы ей не остаться немой?

По сути, Сократ предлагает и без того знакомый нам образ сварливого потребителя, который вечно не в духе. Всякий раз, услышав красивые слова софистов, Сократ портит настроение окружающим, отыскивая в этих словах какие-то логические дефекты и недочеты, которые в противном случае не привлекли бы ничье внимание и уж точно никому бы не помешали. Мы и сами нередко встречаем подобных людей в магазинах, гостиницах и ресторанах. Они постоянно всем недовольны, охотно вступают в пререкания с персоналом и действуют на нервы другим потребителям. Сталкиваясь с этими вздорными и нервирующими нас типами, мы невольно вспоминаем старые добрые времена, когда их можно было быстро утихомирить с помощью чаши с цикутой.

Вдобавок ко всему критическая аргументация в устах Сократа кажется в высшей степени амбивалентной. Остается до конца не ясно, выступает ли Сократ в качестве придирчивого потребителя, который критикует предложения истины, представленные в настоящий момент, но не расстается с надеждой встретиться с подлинной истиной когда-нибудь в будущем, — или же он в принципе отвергает обращение с истиной как с товаром, поставляемым на рынок. Многое указывает на то, что второе предположение более правдоподобно. Сократ по сути основал критику рынка. Уже тот факт, что определенное предложение истины функционирует как товар в контексте рыночной экономики, служит для Сократа достаточным основанием, чтобы отвергнуть это предложение. Демонстрация прочих недостатков и противоречий, выявляемых Сократом в каждом конкретном предложении истины, может быть поучительной и увлекательной, но она избыточна с точки зрения общего и принципиального неприятия. Зафиксировать коммерциализацию учения об истине, выявить товаризацию этой истины, открыть экономические интересы, стоящие за изложением и распространением соответствующего учения, достаточно, чтобы отвергнуть его претензию на истинность. От Сократа до Маркса и критической теории Франкфуртской школы считалось, что истина, функционирующая как товар, не есть истина. А это значит, что истины нет вообще, потому что в условиях рыночной экономики никакое учение об истине не может избежать товаризации. Остается, конечно, часто постулируемая «слабая мессианская надежда» на появление истины по ту сторону истины — некой абсолютно другой истины, которая даже не будет функционировать в качестве истины, учения, книги, теории или метода, ни на сознательном, ни на бессознательном уровне и которая в итоге избежит коммерциализации. Но очевидно, что постулирование этой надежды всякий раз оборачивается разочарованием.

Впрочем, эта надежда была диагностирована еще Платоном. В притче о пещере он описывает фигуру искателя истины, который преуспел в поиске и возвращается к людям, чтобы рассказать им о своем открытии. Перед нами не философ, как это часто утверждается (ведь философу отказано в созерцании истины), а скорее софист — но такой, которого можно было бы назвать «истинным» софистом, потому что он действительно узрел истину. Однако именно вследствие того, что он ее узрел, он слишком ослеплен и ошеломлен этой истиной, чтобы торговать гладкими, продуманными и красивыми речами, типичными для софистов. Это неумелый, неловкий — но как раз в силу этого истинный софист. Поэтому люди, которые ожидают от софиста определенного профессионального мастерства, убивают его. Этот неловкий софист служит прототипом не только фигуры Сына Божьего, который умирает на кресте именно потому, что он Сын Божий, но и всех романтических художников, поэтов и революционеров, утверждавших, что являются истинными художниками, поэтами и революционерами именно потому, что не могли должным образом писать картины и стихи или осуществить успешную революцию. Однако мы сегодня знаем, что намеренная неудача тоже может быть товаром и действительно им становится. И чтобы не оставлять критический диагноз неполным, добавим: сам этот диагноз не ускользает от формы товара.

Но тут возникает другое подозрение: не сама ли философия превращает всякую истину в товар? И в самом деле: философская позиция имеет пассивный, созерцательный, критический и в конечном счете потребительский характер. С этой позиции все сущее предстает как выставленные на продажу товары, в пригодности которых нужно удостовериться, чтобы решить, покупать ли их. Предположим, однако, что человек больше не тратит время на процедуру проверки, а берет все, что случайно подвернется ему под руку: знакомых, возлюбленных, книги, разговоры, теории, религии, авторитеты и истины. В этом случае истина теряет свою товарную форму, ведь теперь она не проверяется, а практикуется — так же как мы практикуем дыхание, вдыхая окружающий нас воздух. В некоторых обстоятельствах вдыхаемый нами воздух может оказаться смертельным, но отказ от дыхания тоже смертелен. Следовательно, в обоих случаях отстраненное, созерцательное, критическое, потребительское дыхательное поведение невозможно — мы дышим постоянно, включая то время, когда покупаем новый кондиционер.

Понимание этого ведет к новому направлению философской мысли — по аналогии с антиискусством его можно назвать антифилософией. Этот поворот, начало которому положили Маркс и Кьеркегор, прибегает не к критике, а к приказам. Задача приказа — изменить мир, а не объяснять его; или стать животным, а не продолжать мыслить; или запретить все философские вопросы и молчать о том, о чем нельзя сказать; или превратить собственное тело в тело без органов и мыслить ризоматически, а не логически. Общая цель всех этих приказов — упразднить философию в качестве источника потребительской, критической позиции и тем самым освободить истину от товарной формы. Ведь повиноваться приказу или отказаться от повиновения ему — далеко не то же самое, что принять или отвергнуть учение об истине в результате его критического рассмотрения. Другими словами, основная предпосылка отдающей приказы (анти)философии состоит в том, что истина обнаруживает себя только в том случае, когда приказ выполняется: сначала нужно изменить мир — только тогда он покажет свою истинную сущность; сначала нужно совершить прыжок веры — только тогда религиозная истина проявит себя, и т. д. Или, если снова вспомнить Платона, сначала нужно выйти из пещеры — только тогда мы узрим истину. Речь идет о выборе до выбора, о решении, принятом в темноте и предшествующем возможной критике, поскольку предмет этой критики может появиться лишь в результате этого решения — а именно, в результате решения выполнить приказ. Напротив, решение уклониться от выполнения приказа навсегда оставляет нас в темноте — нельзя даже занять критическую позицию, поскольку неизвестно, чтонам вообще критиковать. Выбор между решением выполнить приказ и отвергнуть его неумолим и неотложен и, следовательно, не оставляет времени для занятия спокойной, критической, потребительской позиции. Иначе говоря, это не просто философское решение — это жизненно важное решение, которое нельзя откладывать, потому что жизнь слишком коротка для этого.

Этот антифилософский поворот в философии не остался без последствий.

Причина, разумеется, не в том, что в последнее время «аффирмативная» установка, внутреннее согласие с всеобщим ослеплением или одобрение господствующего положения вещей вдруг приобрели неоспоримую гегемонию в общественном сознании. Просто современный читатель не верит тому, что утверждается в текстах и прочих медиа, и даже не предполагает, что этому нужно верить, — поэтому у него нет повода критиковать соответствующие утверждения. Вместо этого он либо следует тому, что там утверждается, либо не следует. Тексты сегодня не анализируются — они воспринимаются как руководства к действию, которые можно использовать на практике, если ты к ней готов. Тексты, носящие характер прямых руководств, особенно популярны: книги с кулинарными рецептами, советами садоводам или рекомендациями по дизайну интерьера, книги об оптимальных рыночных стратегиях, руководства по низвержению американской империи с помощью «множеств», по формированию современного образа левого или правого активиста и т. д. Но и другие книги — те, что не содержат столь же четких инструкций, — все в большей степени читаются как руководства к действию. Читатель такой книги, который следует соответствующим инструкциям, чувствует, что всякая критика в ее адрес задевает его лично, и отвергает критическую позицию по отношению к ней. И точно так же он отвергает критику текстов, которым сам не следует, — из соображений приличия и терпимости, чтобы зря не ранить последователей этих текстов. В обоих случаях публика чувствует, что любая критика того или иного текста несправедлива, поскольку ее мишенью оказывается не сам текст, а люди, которые на основании этого текста строили и продолжают строить свою жизнь. Скажем, поскольку разные люди делают разные выводы из чтения Корана, то всякая критика Корана бесполезна и, в сущности, невозможна. А художники, когда в их присутствии критикуют какую-то теорию, часто возражают: может, это и правда дурацкая теория, но я ее усвоил и успешно практикую, поэтому я в нее верю и не желаю впредь выслушивать вашу критику. Если текст как таковой понимается не как место проявления истины, предлагаемой для критического прочтения, а всего лишь как набор инструкций, требующих от читателя не думать, а действовать, то релевантно лишь то, как этот читатель проводит инструкции в жизнь. Но это не может быть предметом для критики, поскольку тут сама жизнь выступает как судья в последней инстанции.

Читатель очерков, собранных в этой книге, заметит, что все их герои являются современными авторами, отдающими приказы. Все они — антифилософы. Однако сами очерки не предлагают никаких руководств и в контексте господствующей ныне постантифилософии могут вызвать разочарование. Вместе с тем эти очерки далеки от идеи возвращения к традиции философской критики. Скорее позицию их автора можно описать как благожелательно описательную. Корни этой позиции — в феноменологии Гуссерля, который относительно рано задался вопросом о том, как нам реагировать на новоявленный приказной тон философии, не повторяя при этом прежних ошибок критической мысли. В итоге Гуссерль отдал следующий приказ: прежде чем начинать мыслить, нужно осуществить феноменологическую редукцию. Она состоит в том, что субъект занимает мысленную дистанцию по отношению к своим жизненным интересам, включая заинтересованность в собственном выживании, и тем самым открывает горизонт мировоззрения, который не ограничивается потребностями его эмпирического Я. Благодаря этой широкой феноменологической перспективе мы приобретаем способность справедливо судить обо всех приказах, поскольку начинаем свободно экспериментировать с их выполнением и отклонениями от них. Причем субъекту феноменологической редукции больше не требуется проводить в собственную жизнь выполняемые им приказы или, наоборот, противостоять им, ведь феноменологическое Я мыслит так, будто оно уже не живет. Носитель такого Я переходит на позицию «как будто» — воображаемую точку зрения бесконечной жизни, в которой все жизненные решения перестают быть неотложными, потому что оппозиция между выполнением приказа и отказом от его выполнения теряется в бесконечной игре жизненных возможностей.

читайте также:

Интервью с Борисом Гройсом

15 Декабря / 2020

В чем заключается работа куратора? Рассказывает Борис Гройс

11 Июля / 2021

От Пруста до Гройса. 10 лучших эссе, вышедших в Ad Marginem

22 Июня / 2021

В 2022 году в репертуаре нашего издательства ожидается серьезное пополнение! В том числе среди книг об искусстве. О том, какие тайтлы ожидать в ближайшие месяцы, рассказывает редактор и переводчик Ad Marginem Алексей Шестаков.

Алексей Шестаков

Редактор и переводчик Ad Marginem

Искусство, прежде всего современное, всегда занимало большое место в каталоге Ad Marginem. И не только в каталоге: обложки серийных изданий первых лет истории издательства, прекрасных девяностых, варьировали мотивы одноименной картины Пауля Клее с причудливой живностью — то ли фауной, то ли флорой, жмущейся к краям полотна, озаряемого несколько инфернальным алым светилом.

Некоторые наши ключевые титулы задали траектории понимания искусства, его развития и существования в обществе, его судьбы, нисколько не утратившие актуальности по сей день: это и «Краткая история фотографии» Вальтера Беньямина, и «Против интерпретации» Сьюзен Сонтаг, и «Camera lucida» Ролана Барта.

Затем было многолетнее сотрудничество с Музеем современного искусства «Гараж», в рамках которого мы осуществили русское издание важнейшей арт-истории последних десятилетий — «Искусство с 1900 года», а также серию «Garage Pro», объединившую книги по новейшей арт-теории и кураторской практике. Партнерство с британским издательством Thames & Hudson, продолжающееся и сейчас, расширило спектр нашей литературы по искусству иллюстрированными обзорами важнейших стилей и направлений (серия «World of Art»), популярными изданиями для самой широкой публики (серия «Art Essentials / Основы искусства»), книгами для взрослых и детей Дэвида Хокни и Мартина Гейфорда и т. д. И, конечно, каждый год мы выбираем, переводим и публикуем на русском языке лучшие детские книги по искусству британских, французских, чешских авторов.

В 2022 году все эти направления получат дальнейшее развитие. Линия академических трудов по искусствознанию продолжится русским переводом одной из главных книг американского историка искусства, специалиста по голландской живописи XVII века Светланы Альперс (урожденная Светлана Васильевна Леонтьева, род. 1936). Эта книга — «Предприятие Рембрандта. Мастерская и рынок» (1988) — написана на основе курса лекций, в котором на обширном документальном и визуальном материале анализируется не столько искусство живописи великого голландца, сколько его предпринимательское искусство, вернее — оба эти искусства в комплексе и взаимовлиянии. Известно пристрастие Рембрандта-живописца к изображению лохмотьев и золота, самого ничтожного и самого дорогого. Углубленное исследование работы его мастерской показывает, что эти «мотивы» — бросовое и ценное — были интересны ему не только как визионеру и коллекционеру, но и как своего рода стихийному экономисту, предвосхитившему в итоге музейно-рыночную парадигму современного искусства и, возможно, как раз поэтому особенно близкому нам сегодня.

Другим образцом междисциплинарного подхода является книга британского искусствоведа Майкла Баксандалла (1933–2008) «Тень и Просвещение», сосредоточенная на понимании тени художниками и учеными XVIII века. В центре внимания автора оказывается зыбкая граница между научным и художественным взглядами на природу, которую непрестанно переходили в обоих направлениях, с одной стороны, живописцы и рисовальщики, а с другой — оптики, физики и математики, сообща способствуя формированию научной картины мира Нового времени.

В ближайшие месяцы выйдет в свет русский перевод «Искусства инсталляции» Клэр Бишоп — достаточно подробный и вместе с тем концептуально стройный обзор полувековой истории нового вида (жанра, формата) искусства, возникшего совсем недавно и во многом определяющего сегодняшнюю художественную сцену. Автор, известный американский искусствовед, создатель концепции партиципаторного искусства, рассматривает инсталляцию сквозь призму опыта, который она предоставляет зрителю, — опыта, значительно расширенного по сравнению с традиционными видами искусства и всякий раз подвергаемого рефлексии, так что именно он оказывается основным содержанием художественного произведения. Новое в искусстве опять-таки рождается на стыке теоретических поисков — прежде всего феноменологии, на которую опирались пионеры инсталляции в искусстве США и Бразилии рубежа 1960-х и 1970-х годов, и непосредственной арт-практики в конкретных социальных условиях, а именно — творчества Ильи Кабакова, пришедшего к идее «тотальной инсталляции» в Советском Союзе 1970-х — начала 1980-х годов.

Линию актуальной истории продолжит книга Дэвида Джослита «Американское искусство с 1945 года». Видный историк искусства, известный куратор и художественный критик, редактор и регулярный автор влиятельного журнала October представил в этой работе, впервые вышедшей в 2003 году, панораму искусства США с того момента, когда оно заняло лидирующее положение в мировом арт-процессе, сохраняемое им и по сей день. Выбор хронологических рамок обзора отнюдь не случаен: именно в первые послевоенные годы, с признанием абстрактного экспрессионизма, американское искусство обрело независимость от европейского и бесспорную культурную идентичность, самой известной декларацией которой стала статья Клемента Гринберга «Живопись по-американски» (1955). Семь глав книги Джослита посвящены ключевым этапам, которые искусство США прошло с тех пор: нью-йоркской школе, живописи цветового поля и постживописной абстракции 1950-х годов, поп-арту, минимализму, постминимализму и раннему перформансу, концептуализму, политике идентичности, апроприации и плюралистическому искусству 1990-х — начала 2000-х годов. 

В ином ракурсе — с точки зрения конкретного медиума — искусство последних десятилетий рассматривается в книге Сьюзен Хадсон «Современная живопись», оригинальное издание которой вышло в той же серии «World of Art» британского издательства Thames & Hudson, что и работа Джослита. Медиум-специфичный подход переживает в последнее время своеобразное возрождение после довольно долгого периода реакции на господство гринбергианской теории в 1950–1960-х годах. Возродилась в новом обличье или, вернее, во множестве новых обличий и сама живопись — традиционнейший из западных медиумов, гегемония которого продолжалась со времен Ренессанса до середины XX века. Затем, как и прочие гегемоны, живопись оказалась под огнем сокрушительной критики и вышла из него, выработав «иммунитет» ко всем проявлениям каноничности — от императива ручного мастерства до монументально-декоративных амбиций. Вместе с тем она впитала в себя элементы всех прочих искусств, с которыми стоит теперь в одном эгалитарном ряду: фотографии, перформанса, инсталляции, даже литературы и архива. Возникла — и продолжает формироваться на наших глазах — новая, текучая и вариативная жанровая структура живописи. Ее контуры и очерчивает автор нашей книги.

Двумя новыми титулами пополнится популярная серия «Основы искусства». В первом из них Натали Радд расскажет о том, как и зачем художники разных эпох — от Средневековья до наших дней — изображали себя. Автопортрет — сравнительно недавний жанр, история которого отражает рост значения индивидуальности и самосознания человека. Первые автопортреты появились тогда, когда художник перестал быть просто ремесленником, создающим красивые предметы быта или религиозного культа, и приобрел исключительный статус самовластного творца. Причины столь высокого положения не могли не заинтересовать и его самого, а потому он стал всё глубже заглядывать в себя. С тех пор автопортрет претерпел впечатляющее развитие: заявив о себе поначалу в качестве персонажей-«статистов» исторических, мифологических и религиозных картин, художники вскоре «вышли из толпы» и стали полноправными героями собственных портретов. Затем, в Классическую эпоху, их образ стандартизировался в виде мастера в пышном одеянии перед мольбертом, после чего начал вновь собирать вокруг себя приметы окружающего мира. В наши дни автопортрет стал невероятно многоликим: с одной стороны, можно сказать, что художники едва ли не всегда изображают самих себя, а с другой — они почти никогда не представляют себя отдельно от своего контекста, а значит — не ограничиваются собственными чертами в зеркале. Новая книга расскажет об этом на примере автопортретов нескольких десятков знаменитых и не слишком известных художников прошлого и современности.

Вторая новинка «Основ» — книга «Как понимать искусство» Джанетты Реболд Бентон — поможет сориентироваться в безбрежном мире художественного творчества, который сегодня сливается с жизнью и всей действительностью почти до неразличимости. Какие ответы давались в разное время на вопрос «Что такое искусство?», какие критерии позволяли отличить искусство от не-искусства в разные времена, какую роль играет в существовании искусства зритель и как его роль менялась на протяжении истории — обо всем этом читателям предстоит узнать и поразмышлять вместе с автором.

читайте также:

Гребер, Иллиес, Альперс: какие книги мы издадим в 2022 году

30 Декабря / 2021

Самые заметные книги А+А в 2022 году

31 Декабря / 2021

Планы на 2022 год: спецпроекты

29 Декабря / 2021

На книжной ярмарке non/fictio№23 мы презентовали литературный фестиваль «Контур» и одноименную газету, исследующую аспекты, в которых развивается литература сегодня. Что же все-таки из себя представляет современная литература? На этот вопрос специально для «Контура» ответили литературные критики.

Лев Данилкин

Писатель, литературный критик

В период становления национальных государств литература была механизмом создания коллективной идентичности, эмансипации наций — и воспринималась как важная, часто патронируемая государством общественная практика. Иерархия авторов и жанров была продуктом сложных договоренностей элит. В последние двадцать лет, в процессе глобализации, сначала подверглась демонтажу иерархия — и центральные роман и эпос поменялись местами с некогда периферийными «автофикшенами» всех мастей; одновременно и сама литература, «обезвреженная», деидеологизированная в духе времени, стала уступать место — в качестве платформы для производства идентичности жителей постнациональных государств — другим художественным практикам. Феномен литературного, о вымышленном существе, текста, способного, как метеорит, потрясти или даже разрушить политический ландшафт, как это было с «Иваном Денисовичем», более невозможен.

Ирония в том, что в последние два года глобализация вдруг оборвалась, и слухи о скором исчезновении национальных государств оказались преувеличенными. Но литература уже «перестроилась» — и, сделавшись формой свободы от государства, «потеряла постоянную работу», осталась на улице с мало впечатляющим пограничные службы нансеновским паспортом. Новым, настроенным на реванш, одержимым укреплением границ национальным государствам удобнее работать с другими поставщиками идентичности — более зрелищными, более технологичными, более мобильными, прежде всего с модерн-артом; именно поэтому музеев и арт-институций становится всё больше, и суммы в них инвестируются по сравнению с издательствами баснословные.

Перспективы литературы — именно в связи с событиями последних двух лет — не выглядят особенно радужными. Энтузиасты, наслаждавшиеся трансграничными полетами на «машинах памяти и воображения», либо вынуждены будут замерзать под забором, либо их снова отправят «работать на государство» — но теперь уже безо всяких переговоров, на его условиях: отвечать за репрезентацию диктатуры под контролем идеологического отдела. «Белоруссизация» — вот как этот процесс называется.

Галина Юзефович

Литературный критик

Возможно, это прозвучит банально, но, на мой взгляд, литература сегодня — это всё то, что претендует на подобное наименование. Опыт Дюшана сто лет назад показал, что в рамках концепции ready-made писсуар вполне может оказаться фонтаном, а сегодня мы легко можем вообразить контекст, в котором литературой окажется текст с упаковки гречки или, допустим, инструкция к роботу-пылесосу. Долгое время слово «литература» имело имплицитный элемент оценки: право зваться литературой еще нужно было заслужить, а само это понятие по умолчанию резервировалось за набором текстов, которые некая экспертная аудитория считала «хорошими» и «достойными». Сегодня, мне кажется, подобный подход безнадежно устарел: мы можем говорить о типах, родах, видах, подвидах и сортах литературы, это осмысленно и продуктивно, но всерьез обсуждать принадлежность к литературе фанфиков, автофикшена, текстов песен, литературной публицистики — это даже не вчерашний, а какой-то позапозавчерашний день. Иными словами, отвечая на вопрос максимально коротко, могу сказать: литература сегодня — это всё то, что желает так называеться и состоит из слов. Последнее, впрочем, тоже опционально: «тихий комикс», в котором слов нет, тоже вполне себе литература.

Евгения Вежлян

Поэт, литературный критик, руководитель программы «Новейшая русская литература» РГГУ

В начале XXI века границей между «старой» и «новой» литературой была граница эпох — советской и постсоветской. Черты новой — постсоветской — литературы определялись системной трансформацией конца восьмидесятых — начала девяностых, в первую очередь экономической, но также и политической: наступил новый, «безцензурный», свободный этап развития литературы. Правда, эта трансформация имела и оборотную сторону: шок, ощущение кризиса. Способы проживания этого ощущения как раз и поляризовали литературное пространство: «старая» литература восприняла этот кризис в алармистском ключе, переживая конец литературоцентризма как травму идентичности или даже биографический крах, а «новая» — как благо, поскольку если мы и правда никому не нужны, то мы автономны и наконец свободны для спокойной «профессиональной» литературной работы, которой советское наследство, пусть только в виде специфического отношения к литературным ценностям, не требуется. Идентичность, ориентирующаяся на отношение к советскому наследству, — это, собственно, и есть то, что задает границу литературы как постсоветской. В конце 2010-х в литературу пришло новое поколение, которое никогда не жило в СССР и которому важнее не отношение к прошлому, даже травматическому, а настоящее с его проблемами, включая и те, которые хоть и уходят корнями в СССР, но существуют как актуальные-для-нас. Как говорится, уже не важно, кто виноват. Важно, как решать… И вот этот «презентизм» — та граница, которая отделяет «новую» литературу от «старой» — сейчас. И даже «новую новую литературу» от «старой новой».

Игорь Кириенков

Шеф-редактор онлайн-кинотеатра «Кинопоиска»

Сотруднику видеосервиса, вероятно, полагается заявить, что сериалы давно перестали быть исключительно аудиовизуальным искусством и вполне могут состязаться с современной прозой. Что же, не будем обманывать ожидания: проект HBO «Мейр из Исттауна» мне кажется вещью куда более литературной, генетически связанной с традицией высокого реализма, чем рядовой участник какого-нибудь премиального шорт-листа, а «Слишком стар, чтобы умереть молодым» Николаса Виндинга Рефна — блистательным экспериментальным нарративом, заслуживающим всех «НОСов» в мире. 

Иными словами, «современная литература» в такой оптике становится зонтичным понятием для целого спектра явлений. Они могут быть оформлены в форме книги, как хитро устроенный докуфикшен Джулиана Барнса, музыкального альбома, как монструозные записи Славы КПСС, или многочасового телешоу, как «Сопрано», — важнее то, как эти произведения работают с условиями нашего повседневного существования. Главное из которых, на мой взгляд, — ощущение цейтнота, вечный недостаток времени на то, чтобы позволить себе погрузиться в чье-то чужое плотное повествование. Собственно, «дробное» против «цельного» и есть, по-моему, основная интрига «современной литературы» — какую бы форму она ни принимала.

Юлия Петропавловская

Главный редактор издательства «Есть смысл»

При общих трендах для меня более ощутимы различия между литературными процессами на Западе и у нас. В то время как современная западная проза мгновенно схватывает общественные настроения и расширяет свою сферу влияния благодаря понятному и довольно популярному сегменту upmarket, не чуждому и языковых экспериментов, наш рынок продолжает сужаться и поляризоваться. Тиражи по-настоящему новаторских текстов, обрабатывающих современную действительность, не превышают двух-трех тысяч экземпляров, а всеобщее признание до сих пор достается традиционным романам, переосмысляющим события прошлого века и использующим паттерны «великой русской литературы». Главными героями в них становятся люди прошлой эпохи, с которыми проще ассоциировать себя довольно консервативным читателям 40+. Очень сложно вывести на рынок новых авторов, пишущих в иной манере, нежели мастодонты 1990-х. Актуальные новинки для миллениалов с хорошо выстроенной композицией и крепким конфликтом можно пересчитать по пальцам, спрос здесь сильно превышает предложение. Хочется сместить фокус современной российской прозы на настоящее: проблемы сегодняшнего (и завтрашнего) дня, новый живой язык, портрет тридцатилетнего горожанина, трансформацию его отношений с окружающей действительностью и другими людьми, чтобы наша проза поспевала за меняющейся реальностью, постепенно становилась интересной и для зарубежного читателя тоже.

читайте также:

На причале: Евгений Тенетов о жизни на северной земле

11 Января / 2022

Рефлексия как хобби: Лейф Рандт о героях «Аллегро пастель»

04 Января / 2022

Гребер, Иллиес, Альперс: какие книги мы издадим в 2022 году

30 Декабря / 2021

В городской черте Архангельска около двухсот пятидесяти островов (некоторые из них обитаемые), его окрестности славятся своей суровой северной красотой. Человек, обитая в этих краях, не может не учитывать географию: на его жизнь влияют температура, свет, воздух, цветовая гамма, соотношение ночи и дня. Ему помогает опыт тех, кто жил здесь до него. С другой стороны, малая родина, со своей историей, природой, локальной идентичностью, может помочь найти себя в эпоху нестабильности и всеобщей тревожности. В этом мы убедились, прочитав роман Эми Липтрот «Выгон», где история побега на один из Оркнейских островов в Шотландии переменила жизнь героини — и принесла автору несколько литературных премий, а также сделала острова одним из самых востребованных туристических маршрутов времен пандемии. Для литературной газеты «Контур» мы попросили Евгения Тенетова, директора Северного морского музея в Архангельске, поразмыслить об этих обстоятельствах. В ответ он прислал «Контуру» это эссе, которое можно читать как главу из ненаписанной книги. 

В Архангельске нет моря. Нет этой желтоватой пены, нет назойливого шума прибоя, соленого едкого запаха, изумрудных водорослей на осклизлых, пятнистых, как гагачьи яйца, камнях. Город стоит в дельте большой реки Северной Двины, как и положено старому порту, в тридцати километрах от моря, в удобной гавани. Так для удобства и безопасности сделано. Двина — на угро-финском «двойная», и здесь двойные стандарты: моря как бы нет, и всё же оно есть. Правда, сейчас куда-то ушло. Ушло, забрав с собой весь сопутствующий скарб: запах тухлой рыбы, крики стивидоров, пароходные гудки и звон склянок, импозантных капитанов вместе с капитанскими женами, шустрыми юнгами, шпанистыми курсантами, «лесом мачт», просоленными роконами, всеми этими зюйдвестками, кухтырями, кокорами, карбасами, шкунами, шняками, шергинскими дедами — «изящными» мастерами-корабельщиками, мальчишками-«зуйками», спорыми и крикливыми женками-«наважницами», голландскими факториями и русскими анбарами, кофием «мезенским», Немецкой слободой и портовой Соломбалой. Стерлись, сгинули куда-то в безвременье с резной сосновой доски: Олюша, Власий, Карп, Жила, Федец, Кондрат, Чешко, Семенец, Григорь и Савица, сгинула, ушла из памяти городской их промысловая ватага. Сверкнула на рыжем закате своей оцинкованной чешуей и пропала в коричневатом Белом море семга, а с ней и большая палтасина, сиг, кумжа, голец, чир, омуль и сушеный на соленом ветру, похожий на полено штокфиш. 

Море ушло, и стало темно. Вот говорят: «Ни черта не видно» — это когда, бывает, отметишь плотницкой чертой расстояние нужное, чиркнешь по доске заточенным концом «чертила», а глядишь — отметина затерлась, замылась, вот и не видно ни черта. Давай черти по-новой! 

***

До моря далеко; иду, закатав джинсы до подколенок. Ступаю по отмели, по илистому топкому дну; ледяная вода еле закрывает ступни, ополовиненные раковины мидий хрустят, как яичные скорлупки. Отмель широкая, краев не видно — на Белом море отлив. Впереди маячит черная надстройка северодвинской субмарины. Ветер приятно обдает лицо запахом хвои и водорослей, сладкая эта смесь немного пьянит, пробирается куда-то глубоко и останавливается холодным сгустком где-то в затылке. На воде плавают чаичьи перья и смятая обертка от «Сникерса». Я никогда не ассоциировал себя с морем, никогда не интересовался кораблями — все эти стеньги, брамсели, штевни и форштевни, — не читал «Моби Дика», терпеть не мог топорные тексты Джека Лондона, не клеил модели, не играл в пиратов. Я сухопутный горожанин; в европейских портах, гуляя по густо уставленным лодками набережным ради кафешек, никогда не заходил в морские музеи, не ставил паруса на яхтах. А море, оказывается, было со мной. Отец служил на подводной лодке, полжизни проработал в пароходстве, дед всю войну сопровождал суда союзников, дважды тонул, бабушкин брат погиб на борту — волной смыло Баренцево море, а второй в своей каюте закончился: сердце встало в море Белом. И никогда в семье у нас об этом не говорили, все эти «ленточки и якоря» никогда не всплывали на семейных посиделках. Не поднимали тосты «за тех, кто в море», не травили моряцких баек. Странно.

Вот это вот всё: море забирает — море и дает здесь и сейчас. Помню, как отец впервые взял меня на пароход, когда мне было лет десять; они там устанавливали новое радиолокационное оборудование. Это был, кажется, ледокол «Диксон». Меня сразу напугали слишком крутые трапы. Но когда полезли выше и холодная двинская вода стала плескаться через сетчатые ступеньки — вот это жуть. Высоко, ветер порывами, того и гляди снесет в эту чернильную бездну. Жуть. «Пойдем на капитанский мостик?» — спросил отец. Хочется сказать: «Пойдем домой», но я кивнул: «Пойдем». Штурвал, гирокомпас на нактоузе, машинный телеграф, штурманский стол со специальными выдвижными планшетами для навигационных карт и тяжелыми черными грузами с якорями, расставленными по углам раскрытой карты. Медная табличка на шпонированной дубовой двери: «Капитан». Они пили кофе с коньяком, а я грыз окаменевшую галету. Им было хорошо. Меня подташнивало от качки. Это главное мое «морское» впечатление детства. Собственно, моря в нем никакого и не было — одно недоразумение, испуг и пустота. Вот уже шесть лет я работаю директором Морского музея, а друзья строят в большом ангаре деревянную шкуну. Нам сорок лет.

В Архангельске моря нет, но без моря здесь нельзя. Вернее, можно, конечно. «Затаись и живи», — гнусавит «АукцЫон» из наушников. Садись в самолет, улетай и снова живи. «Остановите самолет, я слезу!» — вопит «АукцЫон». Где-то там. Черт-те где. Так делают многие, иногда кажется, что почти все. Да, все так делают на севере. Везде на севере. В Норвегии, Финляндии, Швеции, Канаде, старой Британии и на Шетландских островах. Едут с ноутбуками подмышкой с севера на юг. Так не делают разве только в Исландии: там просто нет юга. Там есть только север и только море. Наверное, поэтому в Исландии столько счастливых людей! Они с самого начала приняли север и море в себе. Растворились в нем.

И я остался. Хотя, наверное, должен был уехать. Все же уезжают. Все, все — а кто эти «все», где они? Олюша, Власий, Карп, Жила, Федец, Кондрат, Чешко, Семенец, Григорь и Савица, чего молчите? Дым, пыль, марево. Ничего не разберешь. Где они? Унес их сиверко, закрутил, забуранил, разбросал. Счастливы они? Наверное. Да бог с ними, не о них речь. Интересны те, кто остался или кто вернулся, а еще те, кто приехал и врос через камни в илистую почву. И поплыл.

В Архангельске нет моря, но море здесь всё. Не будь моря, нечего здесь делать человеку. Не будь моря — смерть, пустота. Море тут хозяин, первопричина — бог. Все мы здесь под морем ходим. Но оно стало дальше. Еще мои родители жили с морем рядом, оно было встроено в их жизнь с детства. Всё хорошее всегда было от моря: заграничные шмотки, «Битлы» и «Кровь, пот и слезы» на фирмовых пластах, семга, икра и тресковая печень на первомайском столе, танцы в «Интреклубе моряков», импортное пиво в буфете, талоны на лифчики в «Альбатросе», красивые и ненасытные морячки и финские сапоги. Мои сорокалетние сверстники уже не знают этого. Во всем мире море стало уходить из больших шумных портов где-то в 1970-е годы: началась эпоха контейнерных перевозок, поменялась логистика, на смену лесу пришла нефть. Порт в историческом центре города стал невозможен: нет подъездных путей, нет площадок для складирования разгрузки — негде развернуться. Повсеместно старые портовые зоны превращались в уютные постиндустриальные городские пространства с лодочками и яхточками, пассажирскими пароходиками и кафешками с морской кухней. А настоящие, пахнущие мазутом, грохочущие и ревущие порты уходили глубоко в промзоны. Дух моря, того самого, которое «дает», стал выветриваться, города стали меняться. Посмотрите на старые европейские порты: Гамбург, Марсель, Лиссабон, Берген, Ливерпуль, Мальмё — портовые зоны там сменились променадами. Человеку должно быть удобно.

Иногда весной, когда солнце уже такое жгучее, что не может терпеть человеческий глаз, в город приплывают тюлени, вылезают на рыхлеющие, как сахар, льдины и выпячивают, подставляя солнцу, свои плюшевые животы. Глаза у них блестящие, как пуговицы на старой мутоновой шубе, в которой меня возили на санках по заснеженным архангельским улицам в детский сад. Как сейчас помню: проезжаем магазин «Пингвин», вереницей стоят медленно коченеющие люди с кошелками-авоськами, перетоптываются, перешептываются, бьют пимой о пиму, сучат валенками. Мать оборачивается, не сбавляя ходу, вскидывает голову: 

— Чего дают, женщина? 

— Селедку соловецкую.

читайте также:

Побег на острова и отказ от алкоголя. О героине «Выгона»

20 Июля / 2021

Отрывок из книги Эми Липтрот «Выгон»

05 Февраля / 2021

Лучшие материалы 2021 года в нашем журнале

04 Января / 2022

У художницы Тани Борисовой недавно вышла книга «Привет, Москва!» — увлекательное обозрение столицы, какой она открывается велосипедисту. Книгу издал наш импринт А+А. Мы попросили Таню назвать другие ее любимые книги, вышедшие в импринте. 

Большая инвентаризация искусства, Луиза Локкар

Во-первых, мне очень нравится иллюстратор Луиза Локкар. В этой книге, где много всего происходит, она нашла классный объединяющий прием: имитация трехцветной гравюры. Это очень стильно и нарядно выглядит и выделяет книгу среди подобных ей. А во-вторых, эта книга про искусство, мне кажется, чем раньше человек им заинтересуется, тем лучше. 

Купить

В облаках, Александр Дейнека

Эта книга из репринтной серии А+А, которую я помогала делать, моя самая любимая. Я неровно дышу к советской графике, поэтому вся эта серия для меня услада для глаз. «В облаках» — совершенно прекрасная работа с композицией и ритмом. Каждая картинка — отдельное произведение графического искусства.

Купить

Машинерия портрета, Виктор Меламед

Книга самого актуального преподавателя иллюстрации, художника будет любопытна всем интересующимся графикой. Нестандартный взгляд по-настоящему опытного мастера. Здорово, что у книги вышло уже второе издание. 

Купить

читайте также:

Что нужно знать о Тане Борисовой — художнице и авторе книги «Привет, Москва!»

10 Декабря / 2021

Самые заметные книги А+А в 2022 году

31 Декабря / 2021

Лучшие материалы 2021 года в нашем журнале

04 Января / 2022

В 2021 году в нашем журнале выходили самые разные материалы: интервью с писателями и книгопродавцами, подборки на любой вкус, рецензии на книги, биографии авторов, отрывки из книг и многое другое. Мы отобрали 10 интересных материалов ушедшего года — это тексты самой разной тематики. 

Справиться со страхом и начать писать об искусстве

Начинающему арт-критику обычно очень тяжело, даже если за плечами учеба в специализированном колледже. Начинать очень сложно, а начинать писать об искусстве — сложно вдвойне! Однако искусствовед Гильда Уильямс уверяет: на самом деле причина плохих текстов — это страх. Если справиться со страхом, то и писать об искусстве сразу гораздо легче. Как именно, мы рассказали здесь. 

Выяснить, что ждет литературу в будущем

Дискуссии о смерти литературы идут давно. Вот и мы немного поговорили об этой проблеме на книжной ярмарке Non-fiction. В беседе приняли участие гендиректор Ad Marginem Михаил Котомин, управляющий редактор издательства Виктория Перетицкая, писательница, соосновательница литературного журнала «Незнание» и автор телеграмм-канала «Go fiction yourself» Арина Бойко, шеф-редактор радиосервиса «Storytel» Константин Мильчин и шеф-редактор «КиноПоиска» Игорь Кириенков. Они обсудили автофикшн, theory fiction, minor fiction и другие умные слова, связанные с современным литпроцессом, а мы все записали. Узнать, умерла ли литература и что придет ей на замену, можно здесь. 

Познакомиться с книжным магазином изнутри

В этом году у нас появилась новая рубрика — «Книготорговцы». В ней мы общаемся с работниками российских книжных магазинов (несетевых), обсуждаем с ними любимые книжные места, будущее литературы и самые популярные книги. Вот тут первое интервью рубрики — беседа с «Подписными изданиями». 

Узнать об одиночестве и самоизоляции от Эми Липтрот

Эми Липтрот написала одну из самых пронзительных книг последних лет — автобиографический «Выгон». История о побеге на острова от депрессии, одиночества и алкоголизма полюбилась многим читателям, а мы поговорили с самой писательницей. Эми рассказала, почему жизнь писателя сопряжена с одиночеством, и призналась, что для нее честь печататься на русском языке. Читать по ссылке. 

Почитать интервью с Оливией Лэнг

Беседовали с Лэнг мы тоже в рамках Non-fiction: модератором разговора тогда стала писательница и цифровой артист Ольга Брейнингер. Поговорили об утопиях и дистопиях, связывающих между собой все книги Лэнг, а также о значении искусства, любви и солидарности в условиях хаоса и отчаяния. Ознакомиться можно тут. 

Выбрать любимые эссе у лучших эссеистов…

В многообразии современного мира бывает чертовски сложно ориентироваться и книги тому не исключение. В нашем журнале мы часто публикуем тематические подборки из лучших книг. Вот здесь, например, список лучших эссеистов. В топ попали произведения Ролана Барта, Марселя Пруста, Сьюзен Сонтаг, Вальтера Беньямина и других авторов. 

…и узнать об искусстве у лучших арт-критиков

В другой подборке мы собрали лучших искусствоведов и арт-критиков. Список получился чрезвычайно интересный: в нем как признанные классики вроде Джона Рёскина и вездесущей Сонтаг, так и современные авторы вроде Лео Стайнберга и Оссиана Уорда. 

Прочитать признание Оливии Лэнг в любви Дэвиду Боуи

Часто мы делимся отрывками из книг, которые издаем. Вот здесь, например, текст Оливии Лэнг о «человеке со звезды» и великом рок-музыканте — Дэвиде Боуи. Это отрывок из сборника коротких текстов и эссе «Непредсказуемая погода. Искусство в чрезвычайной ситуации». В нем есть истории самых разных художников и музыкантов — Жана-Мишеля Баския, Фредди Меркьюри, Артура Расселла и других.

Узнать, как создавались обложки для «Выгона» и «Одинокого города»

Над нашими обложками работают самые лучшие дизайнеры! И мы решили, что пора приоткрыть завесу тайны и рассказать, как эти обложки создаются. Для этого в журнале мы открыли новую рубрику — «Почему такая обложка?» В одном из выпусков секретами мастерства делится лауреатка премии «Жар-книга» Анна Сухова. 

читайте также:

Автофикшн и смерть романа: дискуссия Аd Marginem о постлитературе

01 Июля / 2021

Место, где приятно проводить время: разговор с «Подписными изданиями»

16 Апреля / 2021

Разговор с Оливией Лэнг

19 Января / 2021

Любовь в осаде: одни пытаются деконструировать и отменить ее, другие — очистить от следов предыдущих эпох: капиталистической объективации, феодальной романтизации, патриархальной иерархии. Дискуссию, в которой сказали свое слово Салли Руни, Полина Аронсон, Жюдит Дюпортей, Лив Стремквист и многие другие, продолжает роман немецкого писателя Лейфа Рандта. В «Аллегро пастель» главные герои воплощают тип отношений миллениалов — уже разуверившихся в одних практиках любви, но еще не создавших другие. Публикуем интервью Ксении Шашковой с Лейфом Рандтом, взятое специально для газеты «Контур». 

— В одном из своих интервью вы сказали, что большие политические темы не нашли отражения в жизни Тани и Жерома, потому что герои соприкасаются с ними лишь в медийном пространстве, но те никак не влияют на их частную жизнь. Про коронавирус, наверное, так нельзя было бы сказать. Как бы отразились коронавирусные времена на истории любви Тани и Жерома и на их жизни в целом?

Таня — писательница, Жером — веб-дизайнер, поэтому как минимум на их профессиональной деятельности они бы вряд ли отразились. В остальном — они бы стали интенсивнее общаться с некоторыми людьми из своего окружения. Пандемия оказалась бы для обоих скорее приятным временем, пусть и с нотками меланхолии. А весной 2021 года, когда всё как будто вернулось на круги своя, они вспоминали бы период локдауна с теплой грустью.  

— «Аллегро пастель» появился на книжном рынке России. Как вы думаете, в каком лагере окажутся российские читатели: их будут раздражать Таня и Жером или они будут узнавать в них себя?

Я думаю, будут и первые, и вторые.

— А как вы сами относитесь к своим героям: они вас раздражают или вы им сочувствуете?

Оба героя мне очень симпатичны. Кроме того, в ходе бесчисленных дискуссий стало окончательно ясно, что читатели и читательницы, которых мои герои раздражают и которые маниакально пытаются откреститься от их черт, ведут себя намного глупее, чем Таня и Жером.

Новая история любви, почти нормальной любви и ее трансформаций.

Аллегро пастель

Лейф Рандт

Купить

— Как бы вы определили, в чем главное страдание ваших героев и страдают ли они вообще?

Они оба боятся упустить что-то важное и при этом не могут избавиться от любовных переживаний. Кроме того, они страдают, когда недовольны работой. Но в общем-то они достаточно редко впадают в отчаяние. Можно даже сказать, дела у них идут лучше, чем у кого бы то ни было.

— У Жерома и Тани много свободного времени, которое они тратят на спорт, вечеринки, путешествия… Когда свободное время становится проблемой, как вы думаете? 

Жить и творить в мире изобилия возможностей не так-то просто. Именно поэтому многие люди из привилегированных кругов, в которых вращаются Таня и Жером, ощутили во время локдауна снижение уровня стресса в жизни, почувствовали, что могут наконец выдохнуть.

— В какой-то момент Таня объясняет свои поступки страхом близости. Откуда у немецких миллениалов страх близости?

Отчасти он связан со страхом остановиться на одном-единственном человеке, с принятием каких-то окончательных решений. Тот, кто допускает истинную близость, рискует по-настоящему привязаться, а значит, стать уязвимым. 

— Вам не кажется, что гиперконтроль героев над чувствами, мыслями, поступками (даже над потреблением наркотиков!) — это своеобразная немецкая интерпретация концепции осознанности? Есть такой стереотип, что немец всё делает тщательно, и если уж он рефлексирует, то он рефлексирует на сто процентов! Вам не кажется, что поведение Тани и Жерома во многом обусловлено именно национальными чертами, или же эти черты присущи европейскому поколению тридцатилетних в общем?

Я не считаю, что Таня и Жером одержимы гиперконтролем и чересчур много рефлексируют. Они, к примеру, не в состоянии как следует проанализировать свои отношения, они мечтают о романтическом автопилоте, готовом любовном сценарии, и это становится в итоге проблемой. Кроме того, они вовсе не страдают от способности осознавать контекст того или иного события.

Однако я вижу в них много именно немецких черт. Прагматизм, желание не быть выскочкой в сочетании с высокомерием — всё это, по моему мнению, часть немецкого менталитета. А вот подобное потребительское поведение, стремление к самосовершенствованию и любовь к поп-культуре наверняка можно встретить у жителей не только других европейских стран, но и в Америке, Азии, Австралии и Африке. 

— В России сейчас нередко говорят об эпидемии нарциссизма (кругом одни эпидемии). Можно ли сказать, что Таня и Жером отлично иллюстрируют ее? 

Нарциссизм — это такой вездесущий и неточный термин, что я бы не хотел его использовать. У нарциссизма много форм и проявлений. Говорить поэтому об эпидемии нарциссизма, подразумевая под этим, к примеру, что всё больше молодых людей придают значение своей внешности, кажется мне нелепым. Я считаю, что Таня и Жером далеки от патологического, проблемного нарциссизма. 

— В России большая часть молодежи сейчас активно начинает пользоваться услугами психотерапии и учится жить осознанно, рефлексировать. Таня и Жером живут в мире, где рефлексия и осознанность — норма, у них было счастливое детство, и, казалось бы, вот она — земля обетованная. Но «Аллегро пастель» оставляет странное послевкусие: вроде бы это счастье, но какое-то оно пресное и скучное. А что счастье для вас? 

Вот тут я с вами согласен. Объективно герои романа живут абсолютно счастливую жизнь. У них есть время и возможности наслаждаться прекрасным, они здоровы и не испытывают никаких финансовых трудностей. И всё же, когда читаешь роман, в некоторых местах невозможно отделаться от ощущения пустоты, от чувства, что героям чего-то не хватает. Я бы не стал, конечно, обвинять во всем неолиберализм, — это было бы слишком просто. При этом я не считаю, что в другие периоды истории людям жилось значительно лучше.

Что касается моего счастья, то я счастлив, когда пишу, — от этого процесса я получаю огромное удовольствие. Кроме того, счастливым меня делает общение с единомышленниками.

— Считаете ли вы «Аллегро пастель» ироничным экзистенциальным романом? 

Думаю, это подходящее описание. Я много смеялся, когда писал его; это было отличное время. При этом роман всерьез исследует вопрос, как люди определенного круга строят отношения в конкретный исторический период в конкретной стране.

— «Аллегро пастель» часто сравнивают с культовым романом Кристиана Крахта «Faserland» — образчиком немецкой поп-литературы. Читали ли вы Крахта и если да, то как он на вас повлиял?

Мне очень нравятся «1979» и «Желтый карандаш» (в России этот сборник эссе включен в книгу «Карта мира» нашего издательства — прим. ред). В свое время это были мои любимые книги. Мой предыдущий роман, «Планета Магнон», без сомнения, написан под влиянием «1979» Крахта.

— Федор Достоевский считал, что красота спасет мир, а что, по-вашему, спасет мир?

Мир спасет искусственный интеллект в сферах политики и экономики. 

читайте также:

Новые тексты для нового года: итоги-2021 и планы-2022

28 Декабря / 2021

Переводчик «Аллегро пастель» — о книге и ее языке

14 Октября / 2021

Что нужно знать о Лейфе Рандте — любимце литературных премий и авторе «Аллегро пастель»

16 Сентября / 2021

Топ ожидаемых книг Ad Marginem мы уже составили — на очереди такой же, но только от нашего импринта А+А! Главный редактор А+А Кася Денисевич рассказывает о пяти заметных книгах, которые выйдут в импринте в 2022 году. 

Беатрис Фонтане и Даниэль Фольфромм, Весь мир в 100 произведениях искусства

Сотня предметов — от маленького скифского оленя с ветвистыми рогами до пульсирующего красного полотна Марка Ротко — как семь лепестков цветика-семицветика, переносят читателя через запад на восток по всей планете, и через древность — в наши дни. Они рассказывают об искусстве авторском и народном, о красоте и смысле произведений великих имен и безымянных художников.

Давид Бём, А – это Антарктида

А — это Антарктида, а Антарктида — это не просто материк, это тайна, цель и чудо.

Книга Давида Бёма, с одной стороны, о безумстве храбрых: о том, как открытия совершаются ценой жизни, а иногда ее же ценой не совершаются. На одной из страниц мы видим две фотографии: экспедиция Амундсена после долгих вычислений секстантом установила на Южном полюсе палатку и смотрит на развевающийся над ней норвежский флаг. На другой — экспедиция Скотта пришла к полюсу позже Амундсена, они стоят у той же палатки. Негатив этой фотографии был найден месяцы спустя возле тел замерзших на обратном пути полярников.

С другой стороны — это книга о серендипности, то есть о случайных находках, о чудесах природы и удивительных животных. О том, какого цвета снег, с каким звуком раскалывается айсберг, и о том, какого размера сердце синего кита (с легковой автомобиль). Да и вообще о том, что такое низ, а что такое верх — и, соответственно, какой из полюсов сверху, а какой снизу земного шара.

Луиз Веркор и Пьер д’Онно, Волосы. Почему их цвет, длина и форма всегда имеют значение

Родителям подростков хорошо знакомо состояние, в котором уже совершенно всё равно: сплит, томбой или шэгги, неоновый зеленый или седой серый и так далее. На самом деле история человечества доказывает, что стрижка, прическа и цвет волос очень важны и были важны всегда. С их помощью утверждали власть, выражали религиозную покорность, унижали непокорных, пробуждали любовь и бунтовали против системы. Плюс ко всем полезным знаниям и аргументам в спорах с родителями, из книги можно узнать, как замедлить рост бровей. Следует нанести на лоб кровь летучей мыши или жабы. Более простой способ: втереть сухие кошачьи экскременты, смешанные с крепким уксусом. 

Катя Гущина, 100 причин, почему плачет Лев Толстой

Лев Толстой был сильным, выносливым, храбрым, принципиальным и упорным. Он побывал на войне, не побоялся анафемы, отказался от богатства. В общем, всеми традиционно приписываемыми мужчинам благодетелями великий русский писатель и философ обладал сполна. И тем не менее он всё время плакал: от обиды и счастья, от стыда и любви, от сострадания и злости. Катя Гущина собрала 100 причин, по которым Лев Николаевич, он же Лёва-рёва, проливал слезы, и составила из них смешной и трогательный графический роман-биографию. Проект этой книги мы нашли благодаря прошлому сезону конкурса ABCD books и работали над ним полтора года. Это было замечательное приключение, и мы очень ждем его продолжения уже с готовой книгой.

Мэри Ричардс, Дэвид Швейцер, Роз Блейк, История музыки для детей

Новый плод сотрудничества молодого иллюстратора Роз Блейк, которая работала над «Историей картин для детей» Дэвида Хокни, собравшей множество наград и которую мы выпустили на русском в позапрошлом году. Два других автора, композитор Дэвид Швейцер, вместе с Мэри Ричардс управляют детским оркестром в Лондоне. Их «История музыки» — глубокое, необычное и доходчивое обозрение культуры звука: от древнего ритмизованного крика до 4’33 тишины Кейджа, от первого нотного стана до современных приложений для айпада, от министра императора Хуан-ди, настроившего бамбуковые флейты по пению божественной птицы Феникс, до Билли Айлиш, которая записала свой первый альбом дома с братом Финнеасом. Но главное — авторы постоянно задают главные вопросы: Что такое музыка? Зачем человек ее создает? Почему она нам нравится и почему раздражает? Как мы ее слушаем и что мы слышим?

читайте также:

Гребер, Иллиес, Альперс: какие книги мы издадим в 2022 году

30 Декабря / 2021

Планы на 2022 год: спецпроекты

29 Декабря / 2021

Редакция Ad Marginem выбирает лучшие книги 2021 года

24 Декабря / 2021

В этом году в нашем издательстве вышло большое количество самых разнообразных книг — от нон-фикшена до новой литературы. Останавливаться мы не планируем: рассказываем о самых примечательных книжных новинках в 2022 году.

Смерть домохозяйки и другие тексты

Сара Даниус

Сара Даниус — знаковая фигура в культуре современной Швеции: профессор эстетики и литературоведения, член Шведской академии и первая женщина — постоянный секретарь Шведской академии, культурная журналистка и автор ряда крупных научных трудов. Более двадцати лет она регулярно писала эссе самого широкого тематического диапазона для газеты Dagens Nyheter и других изданий. Литература и философия, художественное стекло и керамика, мода и модная фотография — вот лишь некоторые из ее тем. Все тексты Сары Даниус, вне зависимости от предмета исследования, отличаются глубиной анализа, отточенностью и выверенностью формулировок, ясностью и легкостью стиля, сочетанием широты ракурса с вниманием к мельчайшим деталям и непременно юмором, а потому они будут интересны самой широкой аудитории.

Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства, 1929-1939

Флориан Иллиес

Флориан Иллиес — немецкий художественный критик, публицист, писатель. Автор бестселлера «1913. Лето целого века» и его продолжения «1913. Что я на самом деле хотел сказать». Новая книга Иллиеса «Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства 1929-1939» — искусная экспозиция любовных драм на фоне десятилетия политической и культурной напряженности. Пока Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар едят чизкейк в кафе Kranzler Eck в Берлине, Генри Миллер и Анаис Нин проводят бурные ночи в Париже, а Фрэнсис Скотт Фицджеральд и Фрида Кало с головой погружаются в европейские дела, Бертольдт Брехт и Хелен Вайгель, Томас и Катя Манн отправляются в изгнание. Все это происходит, когда нацисты приходят к власти в Германии, сжигают книги и начинают преследование евреев. В 1933 году «ревущие двадцатые» резко остановились.

Заря всего. Новая история человечества

Дэвид Гребер и Дэвид Уэнгроу

Последняя книга Дэвида Гребера, работу над которой он завершил за три недели до своей смерти, была написана в соавторстве с археологом Дэвидом Уэнгроу и является, пожалуй, одним из самых масштабных проектов в библиографии Гребера. 

Опираясь на новаторские исследования в области археологии и антропологии, авторы показывают, как история станет гораздо более интересной, если мы научимся сбрасывать наши концептуальные оковы и воспринимать то, что есть на самом деле.

«Заря всего» коренным образом меняет наше понимание человеческого прошлого, предлагает пересмотреть сложившиеся социально-экономические структуры и открывает путь к новым формам свободы и способам организации более справедливого общества. 

Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

Теодор Адорно

Minima Moralia, «Малая этика», названная так вслед за «Большой этикой» Аристотеля, за первые полгода после публикации собрала около шестидесяти рецензий в одной только немецкоязычной прессе. За первые пять лет издатель Петер Зуркамп продал 100 000 копий — невероятный успех для философской книги.

В отличие от написанной широкими мазками «Диалектики Просвещения», Minima Moralia — это настоящий tour de force, Адорно в его концентрированном виде. Афористическая манера философствования, унаследованная у Монтеня, Ларошфуко, Шопенгауэра и Ницше сочетается здесь со столь характерными для Адорно пессимизмом и «левой меланхолией» – безусловными следами великих катастроф XX века.

Когда мы перестаем понимать мир

Бенхамин Лабатут

Чилийский писатель Бенхамин Лабатут написал антиутопический научно-фантастический роман, действие в котором происходит не в будущем, а в настоящем. Лабатут погружает читателя в извилистое течение судеб таких светил науки прошлого столетия, как Фриц Габер, Александр Гротендик, Вернер Гейзенберг и Эрвин Шрёдингер, показывая, как они боролись с самыми глубокими экзистенциальными вопросами. 

«Когда мы перестаем понимать мир» — книга о непростых связях между научными и математическими открытиями, безумием и разрушением. 

Предприятие Рембрандт: мастерская и рынок

Светлана Альперс

Светлана Альперс — знаменитый американский теоретик искусства русского происхождения. Ее подход — это переосмысление устоявшегося взгляда на европейскую живопись. «Предприятие Рембрандт: мастерская и рынок» — это попытка найти ответ на вопрос, что делает Рембрандта Рембрандтом,  исследование его творчества в контексте культуры того времени, нидерландской картографии и торговли.

Сборник избранных статей

Марк Фишер

Британский философ, теоретик культуры, писатель, издатель и активист Марк Фишер (1968-2017) — голос современности, кажется, уже не нуждается в представлении. В следующем году мы издадим сборник его избранных статей и интервью, вошедших в монументальный том «K-punk». В сборнике будут представлены одни из самых провокационных и влиятельных постов из его знаменитого блога k-punk, а также тексты о политике, активизме, и хонтологии культуры. 

Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами

Стюарт Джеффрис

Новая книга Стюарта Джеффриса, автора биографии Франкфуртской школы «Гранд-отель “Бездна”», посвящена истории постмодернизма. 

Постмодернизм олицетворял все, что отвергал модернизм: веселье, изобилие, безответственность. Но под блестящей поверхностью постмодернизма — секрет: это был фиговый лист для капитализма нового типа и плацдарм для «постправды», перевернувшей западные ценности. Но откуда взялись эти идеи и как они повлияли на мир? В своей книге Стюарт Джеффрис рассказывает историю одной опасной идеи и пытается ответить на вопрос: «закончился ли постмодернизм, как утверждают некоторые радикальные движения начиная уже с 2008 года, или мы все еще остаемся в его объятиях?»

Феминистский город

Лесли Керн

«Феминистский город» — книга об урбанистике нового поколения. 

Лесли Керн через историю, личный опыт и популярную культуру раскрывает то, что было на виду: социальное неравенство, встроенное в наши города, дома и районы. Керн предлагает альтернативное видение феминистского города. Принимая во внимание страх, материнство, дружбу, активизм, а также радости и опасности одиночества, Керн отображает город с новых точек зрения, прилагая интерсекциональный феминистский подход к истории города, и предполагает, что город, возможно, также является нашей лучшей надеждой на формирование новой урбанистики. 

Собирая мох: естественная и культурная история мхов

Робин Уолл Киммерер

Робин Уолл Киммерер — профессор биологии, посвятившая свою научную карьеру изучению экологии мхов. «Собирая мох» — в меньшей степени научный труд и в большей — сборник эссе, который расскажет, как живут мхи и как их жизнь переплетается с жизнью бесчисленного множества других существ – от лососей и колибри до секвойи и деревенских жителей. Киммерер ясно и искусно объясняет естественную и культурную историю мхов, в то же время размышляя о том, чему эти удивительные организмы могут нас научить.

читайте также:

Планы на 2022 год: спецпроекты

29 Декабря / 2021

Новые тексты для нового года: итоги-2021 и планы-2022

28 Декабря / 2021

Миллер пишет «Тропик рака», а Беньямин — завещание. Отрывок из новой книги Флориана Иллиеса

26 Декабря / 2021

Лучший способ проводить уходящий год — это вспомнить, что нас ждет в наступающем. А ждет многое — у нашего издательства большие планы. В том числе спецпроекты: литературный фестиваль, шоурум и конкурс новых книжных проектов. Рассказываем о них подробнее.

Литературный фестиваль «Контур»

В новом году мы запускаем собственный литературный фестиваль. Он получит название «Контур» (не в последнюю очередь благодаря одноименной книге Рейчел Каск — главной новинке 2021 года на русском) и станет ежегодным. 

Посвящен фестиваль будет новой литературе: как меняется литературный канон прошлого, в каких аспектах развивается литература сегодня, зачем она вообще нужна современному человеку?

Первую часть фестиваля мы, вообще-то, уже провели: она состоялась на книжной ярмарке non/fictio№23. В рамках первой части фестиваля с читателями общались Лейф Рандт и Флориан Иллиес. А еще мы презентовали газету «Контур», где свои тексты опубликовали Рандт, Галина Юзефович, Лев Данилкин, Оксана Васякина, Кио Маклир, Изабель Грав и Бригитта Вайнгарт — а также вышел препринт новой книги Иллиеса «Любовь в эпоху ненависти». 

Но самое интересное еще впереди — в рамках второй части. Она пройдет в гибридном формате с 4 по 6 февраля 2022 года. На фестивале выступят:

Оливия Лэнг — писательница, автор бестселлера «Одинокий город», автофикшен-романа «Crudo». 

Рейчел Каск — писательница, автор трилогии «Контур», сборника эссе «Coventry», романа «Second place» и ряда других книг художественной прозы и автобиографических очерков.  

Эми Липтрот — писательница, автор «Выгона», ее вторая книга «The Instant» выйдет в 2022 году. 

Лонг Литт Вун — антрополог и писательница, автор книги, исследующей возможности жизни между цивилизацией и природой «Путь через лес. О грибах и скорби». 

Подробности — в нашем материале и на официальном сайте. 

Новый конкурс ABCD books

В 2022 году проект А+А, импринт нашего издательства, проведет конкурс проектов иллюстрированных non-fiction книг. Искать будут, как и на прошлом конкурсе, авторов, художников, продюсеров, иллюстраторов, сценаристов, исследователей и институции — способных делать инновационные, важные, умные и красивые книги.

В 2022 году все будет по-другому: на конкурсе появятся экспертный совет, консультационная система, а также формы сотрудничества, создания и продвижения книг в России и мире.

«Моим первым делом в A+А будет второй раунд конкурса. Он будет больше и лучше, и мы планируем по его результатам выпустить пять книг, — обещает главный редактор импринта Кася Денисевич. — Наши партнеры – издательство Strelka Press, Дом Творчества Переделкино, программа “Книги в городе” и Новая московская международная детская книжная ярмарка MICBF. Все включились моментально, все приготовили специальные номинации и инструменты, которые помогут сделать по-настоящему хорошие книги. Потому что, как я теперь понимаю, пять книг – это очень много. Но дальше только больше».

Увлекательное обозрение российской столицы, какой она открывается любителю кататься на велосипеде.

Привет, Москва!

Таня Борисова

Купить

По результатам ABCD books в 2020 году А+А сделали три книги: «Привет, Москва» Тани Борисовой, «100 причин, почему плачет Лев Толстой» Кати Гущиной (выйдет весной 2022 года) и «20 архитекторов ХХ века» Анны Поленовой и Полины Фадеевой (тоже ждем следующей весной). 

Шоурум в Казани

А еще летом 2022 года мы открываем в Казани свой шоурум совместно с казанским книжным магазином «Смена». Он откроется в баре «Любитель» на Профсоюзной улице, будет много всего интересного, подробности появятся позже. 

Книжный магазин «Смена» открылся одновременно с одноименным культурным центром, появившимся в 2013 году. Сегодня «Смена» регулярно организовывает фестивали и является важной точкой на региональной карте России. 

Кстати, в одном из выпусков рубрики «Книготорговцы» мы поговорили с ребятами о любимых местах, забавных ситуациях и будущем книжной индустрии. 

читайте также:

Миллер пишет «Тропик рака», а Беньямин — завещание. Отрывок из новой книги Флориана Иллиеса

26 Декабря / 2021

Новые тексты для нового года: итоги-2021 и планы-2022

28 Декабря / 2021

«Ad Marginem — это что-то про ад»: разговор со «Сменой»

16 Июня / 2021