... моя полка Подпишитесь

23 Апреля / 2021

Как страх мешает писать об искусстве? Отвечает Гильда Уильямс

alt

В своей книге-руководстве «Как писать о современном искусстве» искусствовед Гильда Уильямс прямо говорит: причина, по которой молодые арт-критики создают плохие тексты об искусстве — это страх. Журнал Ad Marginem разобрался, почему это так и что с этим делать. 

Страх рождает йети

Мысль о том, что страх убивает хорошие тексты, принадлежит не Уильямс, а Стивену Кингу, на которого искусствовед и ссылается. Хотя маэстро ужасов имел в виду хоррор-литературу, для арт-критики мысль Кинга справедлива вдвойне, уточняет автор книги. 

Чем же напуган начинающий арт-критик? Уильямс выделяет несколько поводов для страха. Чаще всего молодые авторы боятся прозвучать глупо или нелепо, неправильно что-то понять, показаться необразованными, упустить главную мысль, уйти от темы, судить чересчур прямо, сделать неверный выбор, а еще разочаровать руководителя или озадачить художника, которому посвящен материал. 

По этим причинам и появляются «самые беспредметные пресс-релизы, самые заумные академические эссе и самые сбивающие с толку сопроводительные тексты», уверена Уильямс. Пишут их, конечно же, стажеры и студенты факультетов искусств. 

Из-за страха в их текстах появляются аляповатые конструкции, которые автор книги называет «йети». Это многозначительные и лишенные конкретики, расплывчатые замечания об искусстве, порой противоречащие самим себе. Уильямс приводит примеры: «интригующий и одновременно тревожный», «грубый, но утонченный», «успокаивающий и вместе с тем будоражащий». 

«Подобно одноименному чудищу с огромными лапами, «йети» неуловимы и, как только к ним присмотришься, растворяются в пустоте. Обычно слабый текст терпит провал вовсе не потому, что автор смело выражает свой незрелый художественный опыт. Нет, неоперившегося критика настолько тяготит эта задача — вдумчиво написать о своем личном опыте, — что, как правило, он отступается, даже за нее не взявшись».

Выискивая пути к спасению, неопытный арт-критик неизбежно начинает свой текст издалека. Он использует шаблоны и обращается к актуальным вопросам — этого, с точки зрения Уильямс, как раз делать не стоит. Вместо этого она советует молодым авторам быть смелее и писать простыми словами. 

Что же делать?

Уильямс перечисляет разные ошибки, которые чаще всего встречаются у новичков. Она рекомендует помнить о том, что никто не может с первого раза написать хороший текст об искусстве. А вот еще несколько советов Уильямс новичкам:

— не использовать арт-жаргон. Это скучно и утомительно. Лучше насытить текст описаниями;

— писать, глядя на само произведение;

— не отвлекаться от мысли и не пытаться «объять необъятное»;

— не «пришивать» концовку к тексту;

— писать о тех художниках, чье творчество вам по-настоящему нравится;

— обосновывать идеи, опираясь на факты. А еще — на само произведение;

— опускать ненужные слова;

— не «падать ниц» перед искусством;

— помнить об аудитории текста. 

Книга-руководство по написанию увлекательных текстов о современном искусстве.
Как писать о современном искусстве 
Гильда Уильямс
Читать

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
21 Апреля / 2021

«Чем бумажнее и стильней, тем статуснее»: разговор с магазином «Пиотровский»

alt

Журнал Ad Marginem продолжает рубрику «Книготорговцы», в которой мы задаем вопросы российским книжным магазинам. В этот раз о постоянных посетителях и будущем книготорговли рассказывает Михаил Мальцев — директор независимых книжных магазинов «Пиотровский» в Перми и Екатеринбурге. 

Михаил Мальцев

alt
Директор независимых книжных магазинов «Пиотровский»

Почему вы решили открыть книжный магазин?

Моя жизнь складывалась таким образом, что в ней всегда ненавязчиво присутствовали книги и художественные альбомы. Дедушка был художником, и у него была хорошая коллекция немецких альбомов — например, огромный Босх, с раскладывающимися вставками-репродукциями. Я в него часами залипал.

Мой папа всегда был очень читающим человеком, любит по букинистам пройтись и ко мне в магазин заглядывает. Плюс в советском обществе чтение всегда было общественно одобряемой практикой. В читающих детях угадывались будущие люди с высшим образованием. Респект, статус.

В моем детстве существовала довольно энергичная циркуляция официальной литературы (детские библиотеки, школа) и неофициальной (семья, соседи, друзья) — это тоже было заметно. В общем я всегда принадлежал этому миру, мне в нем комфортно, и, я думаю, понятно уже, почему я продаю книжки. А работа в книжном началась с взятия взаймы денег у тестя и знакомства с Борисом Куприяновым.

«Пиотровский» в Перми. Фото: Михаил Мальцев

Опишите своего постоянного посетителя.

Худощав(а), бледная кожа, слегка небрежно одевается, курит, выпивает, обладает хорошим чувством юмора, страдает из-за несовершенства мира. 

Какую книгу вы бы ни за что не стали продавать?

Я книгу стараюсь не фетишизировать, для меня это по-прежнему удобный инструмент. Я могу в процессе чтения как-нибудь загнуть ее неправильным образом или исчеркать пометками, например. Меня не ужасает тот факт, что люди выбрасывают книги. В отличие от животных, которые привязаны к территории, книге проще найти новый дом.

Меня не пугают книги типа «Майн Кампфа». Скорее, я считаю, что, может, все было бы не так плохо, прочти ее большее количество немцев до 1933 года, или иностранцев после, — ведь автор достаточно откровенно описывает свои планы. 

И тем не менее, мы все время говорим про какой-то отбор, который мы производим в магазине. Дескать, в этом смысл нашего существования и заключается — отделять зерна от плевел, мух от котлет.

Но современное российское книгоиздание слишком специфично. С одной стороны, есть независимые [книжные], где издатель, как сапер, который не может ошибиться дважды. С другой — одна монополия, где критерий слишком очевиден, поскольку граница между шлаком и чем-то более-менее приличным слишком очевидна. Выходит, нам остается не так уж много работы.

«Пиотровский» в Екатеринбурге. Фото: Михаил Мальцев

Самая популярная книга Ad Marginem в «Пиотровском»?

«Надзирать и наказывать» Мишеля Фуко и «Благоволительницы» Джонатана Литтелла,  я думаю. Но мы лично советуем «Когда я был настоящим» Тома Маккарти. Если вы не читали и вам хочется прочесть что-то современное, чтобы убедиться, что литература жива — читайте ее. 

Ваше любимое книжное место в России и мире?

«Пиотровские», «Фаланстер», пермские букинисты, книжные магазины во Французском квартале в Новом Орлеане. В Лондоне очень развеселил книжный магазин тире магазин секс-игрушек (здорово было бы что-то такое сделать в России).

Какое будущее у книготорговли?

Статусное потребление, что в нашей стране более-менее неизменно. Повторюсь: книга — это статусный маркер интеллигенции и, естественно, чем бумажнее и стильней, тем статуснее. Я думаю, что книжникам нужно всегда держать в уме сцены из книжных магазинов в фильмах Вуди Аллена.

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
20 Апреля / 2021

«Всегда знал, что никогда не женюсь»: Энди Уорхол о любви и одиночестве

alt

Легкое пренебрежение к сексу, чуть аутсайдерская поза и рассуждения об одиночестве — все это можно встретить на страницах культовой автобиографической книги «Философия Энди Уорхола (от А к Б и наоборот)». В своем литературном манифесте Уорхол рассуждает о моде, славе, отношениях, деньгах, времени и не только. К переизданию книги журнал Ad Marginem вспоминает, как писал о любви один из главных художников ХХ века. 

О любви к магнитофону

Не женился я до 1964 года, до тех пор пока не приобрел первый магнитофон. Мою жену. Мой магнитофон и я женаты уже десять лет. Когда я говорю «мы», я имею в виду магнитофон и себя. Многие этого не понимают. 

Приобретение магнитофона действительно положило конец любой эмоциональной жизни, которая у меня могла бы быть, но мне было приятно видеть, что она окончена. С тех пор ничто уже не становилось проблемой, потому что проблема означала всего лишь наличие хорошей кассеты, а когда проблема превращается в хорошую кассету, она перестает быть проблемой. Интересная проблема стала интересной записью.

О шестидесятых

Я не знаю, был ли я когда-нибудь способен на любовь, но после 60-х я никогда больше не думал на языке «любви». При этом я был, как бы сейчас сказали, очарован некоторыми людьми. Один человек в 60-е обворожил меня больше, чем кто-либо за всю мою жизнь. И очарованность, которую я испытал, была, вероятно, очень близка к какому-то роду любви. 

О ностальгии

Труман Капоте как-то сказал мне, что некоторые виды секса — это полное, абсолютное проявление ностальгии, и, я думаю, это правда. В других видах секса ностальгия лишь присутствует в разной степени, от малой до значительной, но, я думаю, можно с уверенностью сказать, что секс предполагает некую форму ностальгии по чему-либо, неважно, по чему.

Иногда секс — ностальгия по тем временам, когда тебе хотелось секса. Секс — ностальгия по сексу.

О браке

Мама всегда говорила, чтобы я не беспокоился о любви, а просто обязательно женился. Но я всегда знал, что никогда не женюсь, потому что не хочу иметь детей, не хочу, чтобы у них были те же проблемы, что у меня. Я не думаю, что кто-нибудь еще этого заслуживает.

Об одиночестве

Я не вижу ничего ненормального в одиночестве. Мне хорошо одному. Люди сильно преувеличивают значение своей любви. Она не всегда так важна. То же относится к жизни — ее значение люди тоже преувеличивают. Личная жизнь и личная любовь — как раз то, о чем не думают восточные мудрецы.

О сексе

Когда люди узнавали о сексе в пятнадцать лет, а умирали в тридцать пять, у них, очевидно, возникало меньше проблем, чем у моих современников, которые узнают о сексе лет в восемь и доживают до восьмидесяти. Это слишком долгое время для интрижки с одной и той же скучной идеей. 

В своей автобиографической «Философии» Уорхол делится с читателями мыслями о славе, отношениях, деньгах, сексе, еде, моде, работе, времени, Нью-Йорке и о том, что значит быть современным.
Философия Энди Уорхола (от А к Б и наоборот)
Энди Уорхол
Читать

Об объектах любви

Ты можешь быть так же верен месту или вещи, как человеку. Сердце может дрогнуть, когда приближаешься к любимому месту, особенно если летишь туда на самолете.

О сексуальном кино

Мне никогда особенно не хотелось снимать кино просто о сексе. Если бы я захотел снять действительно сексуальный фильм, я бы снял, как цветок рождает другой цветок. А лучшая любовная история — просто два попугайчика в клетке.

О покупке любви

Любовь может покупаться и продаваться. Одна из суперзвезд постарше плакала каждый раз, когда тот, кого она любила, выгонял ее из своей квартиры, а я всегда говорил ей: «Не беспокойся. Ты когда-нибудь станешь очень знаменитой и сможешь его купить». Так оно и случилось, и теперь она очень счастлива.

О семейной жизни

Семейная жизнь представлялась такой замечательной, что, казалось, и жить не стоит, если тебе не посчастливилось обзавестись мужем или женой. Незамужним и неженатым брак казался красивым, ловушки казались чудесными, и всегда предполагалось, что секс тоже будет замечательным, — никто даже не находил слов для описания, потому что «надо было испытать самому», чтобы понять, насколько это хорошо.

Это было похоже на заговор женатых: не разглашать, что состоять в браке и заниматься сексом — это не обязательно стопроцентное удовольствие; а они ведь могли бы снять камень с души одиноких людей, если бы были откровенны.

При этом всегда тщательно скрывалось, что, если ты женат, тебе может быть недостаточно места в постели и, возможно, утром придется мириться с плохим запахом изо рта партнера. 

О непонимании

Очень легко быть неверно понятым, когда говоришь с влюбленными, потому что они все воспринимают более остро. Помню, однажды на званом ужине я разговаривал с парочкой, казавшейся безмерно счастливой. Я сказал: «Вы выглядите самой счастливой парой, которую я когда-либо видел». Это бы еще ладно, но я пошел дальше и совершил еще одну ошибку, добавив: «Наверное, ваш роман похож на идеальную любов- ную историю из книжки. Я точно знаю, вы любите друг друга с детства». Они помрачнели, отвернулись и избегали меня весь вечер. Позднее я выяснил, что он ушел от жены, а она — от мужа, что они оставили свои семьи, чтобы жить вместе. 

О расслаблении и юморе

Самая лучшая любовь — это любовь, когда-не-думаешь-об- этом. Некоторые могут заниматься сексом и им действительно удается опустошить свой ум и заполнить его сексом; другие никогда не могут позволить своему уму опустеть и заполниться сексом, поэтому, когда они занимаются сексом, они думают: «Неужели это действительно я? Неужели я действительно это делаю? Это очень странно. Пять минут назад я этого не делал. И через некоторое время я уже не буду это делать. Что сказала бы мама? Кто только это придумал?» Так что людям первого типа — тем, кто позволяет уму опустеть, заполниться сексом и не-думать-об-этом, — повезло больше. Людям другого типа надо найти что-то иное, чтобы расслабиться и затеряться в этом. Для меня что-то иное — это юмор. 

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
16 Апреля / 2021

Место, где приятно проводить время: разговор с «Подписными изданиями»

alt

Журнал Ad Marginem запускает новую рубрику «Книготорговцы» — в ней мы беседуем с российскими книжными магазинами. В первом выпуске на вопросы отвечает петербургский магазин «Подписные издания», который мы любим за неповторимую атмосферу и, конечно, те самые фотосессии по мотивам обложек книг. 

Что есть «Подписные издания»?

Мы — семейный книжный в центре Петербурга. Занимаемся интеллектуальной литературой — прозой на русском и иностранных языках, книгами по истории искусства, психологии, философии, социальным наукам. В «Подписных» есть клуб семейного чтения и детская комната, кафе, кофейня «Знакомьтесь, Джо!» от петербургской команды «Большекофе». Мы выпускаем газету «Книги у моря» и издаем публицистику, мемуары, художественную литературу.

Сам магазин был основан еще в 1926 году. Однако в старые помещения, которые «Подписные» занимали в советское время, мы вернулись только в декабре 2020 года — когда открыли залы на втором этаже. 

Опишите постоянного посетителя «Подписных»?

Какого-то единого собирательного образа нет. К нам, к счастью, ходят очень разные люди. Кстати, однажды для одной из наших почтовых рассылок мы делали подборки книг для разных условных типажей посетителей «Подписных»: там были, скажем, респектабельный искусствовед, тиктокер на моноколесе, бабушка, выбирающая книги для внучки и так далее. Получилось мило и забавно, но относиться к этому серьезно не стоит.

Расскажите забавные случаи, связанные с книгами Ad Marginem.

Когда выходила книга «Как художники придумали поп-музыку», мы планировали, что ее автор, Майк Робертс, проведет у нас презентацию. К сожалению, встреча не состоялась из-за пандемии, но ждали мы ее с нетерпением: в молодости Майк пел в модном бойз-бэнде! Мы посмотрели все клипы, ходили и напевали золотые хиты, а книгу тоже очень полюбили. Очень надеемся, что Майк до нас еще доедет: мы чувствуем в нем родственную душу!

А еще мы смешно снимали эту книгу для нашего инстаграма! Там была довольно сложная композиция, наши сотрудники изображали поп-артистов 80-х, а один из персонажей кидал в сторону фотографа виниловую пластинку — так, чтобы она была на переднем плане. Наша Лина в итоге сделала этот снимок за один дубль, получилось супер, но, увы, пластинка прилетела ей прямо в голову. А на что вы готовы ради удачного кадра?

Самая популярная книга Ad Marginem в этом месяце?

И в этом месяце, и в любом другом главный бестселлер – это документальная проза Флориана Иллиеса «1913. Лето целого века». Это абсолютно беспрецедентная в нашем магазине история: кажется, скоро отпразднуем десятилетний юбилей этого издания, а оно по-прежнему из недели в неделю стабильно входит в наш топ-10 продаж. Насколько нам известно, этот феномен наблюдается только в «Подписных». А мы и рады, потому что книга потрясающая.

Какое будущее у книготорговли?

Будущее будет прекрасным, особенно у тех книжных, которые быстрее других поймут, что формат «взял книгу — пробил на кассе — вышел» больше не интересен гостям. Классный книжный — это такое место, где просто приятно проводить время, много времени. К нам часто приходят на целый день: посидеть в кофейне, почитать, посмотреть альбомы, поработать. В детский зал приходят всей семьей. Это такой вид досуга — прийти в «Подписные издания». Это определенное комьюнити, которое сформировалось вокруг нашего пространства. И это, безусловно, то, чем мы больше всего гордимся, и то, за что мы очень благодарны нашим гостям.

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
15 Апреля / 2021

Онанизм, Аристотель и бордели — что мы узнали из «Истории сексуальности» Филиппа Брено

alt

В 2021 году на русском языке вышел французский научпоп-комикс «История сексуальности: от приматов до роботов». Его авторы, исследователь Филипп Брено и художница Летиция Корин, с юмором рассказывают о сексуальных предпочтениях, практиках и табу древних греков, вавилонян, римлян, обитателей средневековой Европы, англичан викторианской эпохи и так далее. Журнал Ad Marginem собрал самые интересные факты из книги. 

Рамсес II отрезал пенисы поверженным врагам

Когда египетскому фараону Рамсесу II исполнилось 30 лет, он возглавил поход на Дамаск. В 1274 году состоялась битва при Кадеше, во время которой египтяне бились с хеттами. Войска фараона в этом сражении победили. После битвы египтяне столкнулись с трудностями: они не знали, как сосчитать число погибших врагов. Тогда фараону принесли отрезанные пенисы мертвых хеттов и пересчитали их. 

Клеопатра изобрела первый вибратор. Он работал при помощи пчел

Египетская царица Клеопатра использовала губную помаду из муравьиных яиц и толченых червецов. За это ее даже прозвали Хейлон — «толстогубая». Впрочем, это не самое своеобразное нововведение Клеопатры: по легенде, правительница Египта изобрела первый вибратор. Устройство представляло собой свернутый в трубочку папирус с пчелами внутри.

В Древней Греции бесплодие диагностировали при помощи костра

В Древней Греции бесплодие считалось позором. Если в нем подозревали мужчину, тот старался всеми способами оправдаться — например, взяв в свидетели друга. После этого, правда, оправдываться уже приходилось жене, на которую автоматически переходило подозрение. 

Древние греки придумали весьма экстравагантный способ диагностики бесплодия у женщин. По свидетельству Гиппократа, пациентке приходилось садиться над костром из свежесрезанных листьев. Если женщина была не беременна, считалось, что дым от костра выйдет через ее открытый рот.

В Афинах приветствовали педерастию. Но не гомосексуальность

Древнегреческое общество достаточно гомофобно реагировало на длительные любовные отношения между двумя мужчинами. Считалось, что мужчина не имеет права уподобляться женщине: геев-проституток, к примеру, открыто презирали. 

Однако на связь взрослого мужчины и юноши греки смотрели благосклонно. В Афинах это называли педерастией. Взрослый мужчина (эраст — «любящий») становился не только любовником, но и наставником мальчика («эромена» — «любимого»). Он обучал юношу различным тонкостям — в том числе интимным — и делал его гражданином. Как только на лице эромена появлялся первый пушок, отношения заканчивались. 

Как менялись сексуальные обычаи и практики, представления о полах и их взаимоотношениях, гендерные роли и взгляд человека на собственное тело со времен появления первых людей и до нашего времени.
История сексуальности. От приматов до роботов. Комикс-исследование
Филипп Брено, Летиция Корин
Читать

Аристотель мешал движению за права женщин

Первое движение за женскую эмансипацию возникло не где-нибудь, а в Древней Греции. Его возглавила Аспасия, возлюбленная отца-основателя афинской демократии Перикла. Древнегреческим мужчинам, впрочем, свободомыслие женщин не нравилось: они называли такое поведение истерией и всячески осуждали. 

Больше всех отличился Аристотель: он гневно критиковал античных суфражисток и на тысячелетия утвердил превосходство мужчины над женщиной. Философ утверждал, что женщина — это низшее существо, «недоделанный» мужчина. Взгляды Аристотеля считались истиной до XIX века. 

В Древнем Риме женщины не получали удовольствие от секса

В Древнем Риме возник еще один образец поведения, который просуществовал в западном обществе не одну тысячу лет. Считалось, что добропорядочной римской гражданке не пристало получать наслаждение от секса. Девушек воспитывали так, чтобы они производили на свет римских граждан, а не испытывали наслаждение от процесса. Удовольствие и «активность» во время полового акта — удел проституток, были уверены древние римляне. 

Право первой ночи — миф

Считается, что в Средневековье феодал обладал правом первой ночи в отношении жен и дочерей своих вассалов — то есть мог заняться с ними сексом в первую ночь после свадьбы. Это миф, уверен Брено: информации о таких злоупотреблениях нет в архивах. Наоборот, известны случаи, когда сеньоров обвиняли в злоупотреблении властью и сексуальных домогательствах. 

Онанизм — не то, чем кажется

Сегодня слово «онанизм» отождествляется с мастурбацией. Но это не совсем верно. Слово придумал в 1710 году лондонский шарлатан доктор Беккерс, чтобы лучше продавать брошюры о вреде мастурбации. 

Он сообразил, что книгу будут покупать чаще, если в ней ссылаться на Библию. В Священном писании, однако, мастурбация не упоминается. Беккерс обратился к сюжету об Онане, младшем сыне родоначальника одного из колен Израилевых. 

Онан был вынужден заниматься сексом с вдовой своего умершего брата. Он не хотел, чтобы от этого родились дети, и поэтому вынимал пенис перед семяизвержением. Таким образом, онанизмом логичнее называть не мастурбацию, а прерванный половой акт. 

В Англии XIX века борделей было в 2 раза больше, чем церквей и школ

В Европе XIX века проституция стала законной, а бордель — местом отдыха и проведения досуга. Проституцию считали «неизбежным злом», и число публичных домов непрестанно увеличивалось. Например, в Англии насчитывалось свыше пяти тысяч борделей, а вот церквей и школ было всего 2150. В Париже к концу столетия жили 155 тысяч проституток — и это если не считать подпольных, которых было гораздо больше. 

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
13 Апреля / 2021

Грэм Харман — о Сократе, «Крестном отце» и силе метафоры

alt

В своей последней книге спекулятивный реалист Грэм Харман рассказывает, почему его учение — объектно-ориентированная онтология — претендует на роль «теории всего». Философ отметает прочие «всеобъемлющие» доктрины вроде теории струн, спорит с Гуссерлем, Юмом и другими мыслителями, объясняет, почему философия невозможна без искусства, и рассказывает, что такое мир объектов, независимых от человеческого присутствия. 

Журнал Ad Marginem выбрал десять цитат из книги Хармана «Объектно-ориентированная онтология: новая «теория всего» — о театре, золотом веке немецкой идеалистической философии, независимости и многом другом.

О Сократе

Хотя Запад справедливо гордится своей научной традицией, уходящей в глубь веков, в Древнюю Грецию, величайшим интеллектуальным героем этого раннего времени, вероятно, был Сократ (469–399 годы до н. э.), утверждавший, что никакого знания не существует. Действительно, в диалогах Платона мы часто встречаем Сократа, откровенно заявляющего, что он никогда не был ничьим учителем и единственное, что он знает, — это то, что он ничего не знает. Даже знаменитое имя, данное Сократом своей профессии, philosophia, означает любовь к мудрости, а не обладание ею.

О задачах философии

От философии мы ждем рассказа о свойствах, присущих каждой вещи (everything), но также мы хотели бы, чтобы она поведала нам о различиях между разными видами вещей. Мне кажется, что все модерные (modern) философии слишком спешат начать со второй задачи еще до того, как они последовательно выполнят первую.

О видах знания

В конечном счете есть лишь два способа поведать кому-то о том, чем является та или иная вещь: вы можете или рассказать о том, из чего она сделана, или рассказать о том, что она делает. По сути, это два единственных имеющихся у нас вида знания о вещах, и если человечеству суждено исчезнуть или погибнуть, не оставив больших хранилищ со знаниями, то может статься, что это и не так уж плохо. 

О силе метафоры

Общепризнано, что едва одетое тело куда более эротически заряжено, чем обнаженное: именно поэтому производители нижнего белья зарабатывают целые состояния, а у колоний нудистов куда больше общего с политическими декларациями, чем с амурными интригами. То же самое относится к любовным запискам и письмам, которые начинают становиться неуклюжими и даже скучными в случае своей излишней откровенности. 

Угрозы почти всегда более действенны, оставаясь туманными, как в знаменитой фразе Марлона Брандо из «Крестного отца»: «Я собираюсь сделать ему предложение, от которого он не сможет отказаться».

Почему бы не заменить эту угрозу ее буквальным эквивалентом? «Если он не даст моему другу главную роль в фильме, я отрублю голову его скаковой лошади и кину ее ему на кровать, когда он будет спать. Проснувшись, он будет невероятно шокирован». Хотя воплощение этой угрозы в фильме оказывается откровенно гротескным и ужасающим, оно остается менее зловещим, чем расплывчатое заявление о «предложении, от которого он не сможет отказаться».

О театре как основе искусств

Театральная структура метафоры дает веские основания предполагать, что театр лежит в основе всех прочих искусств. По этой причине я бы осмелился предположить, что изначальным произведением искусства была маска, но хрупкость материалов, из которых их изготавливали, — настолько отличная от прочности наскальных рисунков и ювелирных изделий — обусловила их разрушение и, как следствие, отсутствие достаточного числа доказательств. 

Об объектах

В общем, никогда не бывает так, что все детали истории вещи записаны в самой этой вещи. Мир, как и любой объект в нем, о многом забывает. <…> Первая задача при анализе любого конкретного объекта состоит в том, чтобы установить его границы во времени и пространстве. 

О Гегеле и Шеллинге

Можно сказать, что золотой век немецкой идеалистической философии закончился в день смерти Гегеля 14 ноября 1831 года, хотя, вероятно, это не было столь очевидно вплоть до поздних берлинских лекций более молодого Ф. В. Й. Шеллинга. Они оказались настолько не впечатляющими, что их покинули такие поначалу преисполненные энтузиазма слушатели, как Фридрих Энгельс, Сёрен Кьеркегор и Михаил Бакунин.

Последовательное изложение «объектно-ориентированной онтологии» — учения, которое претендует на роль теории, объясняющей все
Объектно-ориентированная онтология: новая «теория всего»
Грэм Харман

О независимости

Значимый объект должен перед своим успехом испытать некоторый провал, поскольку по-настоящему независимый объект должен некоторым образом не совпадать по фазе со своей окружающей средой, а не просто быть ускоряющей ее действенность безупречно работающей запасной частью.

О качестве и количестве

Существует качественное, а не только количественное различие между разными событиями. Наиболее громкие и драматичные из них — не обязательно важнейшие. Суждения и действия индивидов зачастую более важны, чем структурная аналитика, принятая в социальных науках. Даже самые шумные и яркие конфликты зачастую должны сначала пройти несколько этапов развития, прежде чем их основной смысл получит свою окончательную форму. 

О правых и левых

Доминирующее политическое разделение эпохи модерна (modern era) — на правых и левых — восходит к противоположным сторонам в ассамблее времен Французской революции. Даже если нам кажется, что некоторые политики с трудом помещаются в рамки этого раскола между левыми и правыми, и даже если временами мы мечтаем о более удовлетворяющей нас карте политического спектра, оппозиция левого и правого продолжает доминировать в нашем политическом воображении. Первая делает упор на изменениях к лучшему и на податливости человеческой природы, вторая стремится сохранить те хрупкие институты, что уже у нас есть, одновременно уверяя, что главные человеческие страсти и пороки не претерпели существенных изменений с самой зари человеческой истории.

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
09 Апреля / 2021

Кабуки, Уорхол и живопись — Оливия Лэнг о Дэвиде Боуи

alt

В своем сборнике коротких текстов и эссе «Непредсказуемая погода. Искусство в чрезвычайной ситуации» Оливия Лэнг рассказывает истории художников и музыкантов — Жана-Мишеля Баския, Фредди Меркьюри, Артура Расселла и других. Отдельное эссе в рубрике «Любовные письма» писательница посвятила кумиру целого поколения, «человеку со звезды» — Дэвиду Боуи. Журнал Ad Marginem публикует этот текст полностью. 

Искусство, сказал однажды Дэвид Боуи корреспонденту The New York Times, «всегда было для меня стабильной питательной средой». Стабильность — последнее, что приходит в голову, когда думаешь об Изможденном Белом Герцоге, который сидит взаперти в комнате с опущенными жалюзи в Лос-Анджелесе или Берлине, живя на кокаине и пугая себя до полусмерти вылазками на территорию черной магии. Но искусство пропитывало все, чем он когда-либо занимался, помогало ему в трудные минуты и служило источником вдохновения как одна из немногих констант его беспокойной жизни. 

Искусство было единственной предметной квалификацией в его свидетельстве об образовании, и, подобно многим представителям глэм-рока и протопанка, он посещал еще и художественную школу. Но там он не задержался и в начале 1960-х оставил Кройдон-колледж ради того, чтобы попробовать себя в качестве рок-звезды. Когда это не сработало, Боуи полностью забросил музыку и провел пару лет, выступая вместе со своим любовником, фантастическим мимом Линдси Кемпом, который стал его учителем. Кемп познакомил его с театром кабуки и другими явлениями, оказавшими на Боуи сильное влияние, и помог будущему музыканту придать своим песням захватывающее визуальное, пластическое измерение, привнести в однодневную поп-культуру высокое искусство. 

После выхода летом 1971 года альбома «Hunky Dory» Боуи нанес визит другому герою, Энди Уорхолу, этому непревзойденному магу двадцатого столетия.

Встреча с Уорхолом открыла перед Боуи возможность толерантного и щедрого смешения высокой и низкой культуры, готовность черпать вдохновение из любых источников.

Боуи появился на «Фабрике» в широченных белых брюках, туфлях Мэри Джейн с ремешком на подъеме и низко надвинутой на длинные белокурые волосы широкополой шляпе. Он спел для хозяина посвященную ему песню «Энди Уорхол» («Свяжи его, пока он крепко спит, / Отправь его в приятный круиз»), но, говорят, тот был не в восторге. Потом исполнил бесконечно серьезную пантомиму, в которой показал, как вырывает свое сердце и разбрасывает свои внутренности по полу, что было полной противоположностью холодному стилю «Фабрики» и привело Энди в замешательство. 

Возможно, она была пророчеством о том, чему суждено было случиться: о разрушительных последствиях громкой славы, почти культа; об ощущении того, что тебя преследуют твои собственные творения, загоняя туда, где возникает угроза для физического и душевного здоровья. Боуи никогда не боялся показаться смешным или потерпеть неудачу, выставить себя напоказ, зайти в своих исканиях так далеко, что другой счел бы это невозможным или безрассудным. Обложки альбомов Боуи несли на себе отпечаток явлений, оказавших на него воздействие: в «Heroes» или «Low» это немецкий экспрессионизм, а в «The Man Who Sold the World» — роскошь в духе «Чаттертон-плюс-Красавчик-Браммелл». 

Сборник коротких текстов о жизни и искусстве на фоне тревожных событий минувшего десятилетия.
Непредсказуемая погода. Искусство в чрезвычайной ситуации
Оливия Лэнг

Как и многие другие рок-звезды, он начал коллекционировать искусство и в числе прочего приобрел пару работ Тинторетто, Рубенса и Фрэнка Ауэрбаха. А в какой-то момент — дело было в 1980-е годы — и сам начал заниматься искусством. У него случился творческий застой, и, чтобы выйти из депрессии, он решил поменять сферу деятельности, прибегнув к живописи как к средству вновь обрести себя. Сначала это было просто хобби, передышка и временное освобождение от музыки, позднее же стало плодотворным способом решения проблем и преодоления преград. 

Всегда смелый в своих начинаниях, в 1994 году Боуи сделал эту часть своего творчества достоянием публики, впервые показав экспрессионистские, исполненные меланхолии и странной застылости картины в лондонской Flowers East Gallery в рамках благотворительного проекта своего друга Брайана Ино «Дети войны». К этому времени он уже стал частью арт-истеблишмента. Вошел в редколлегию журнала Modern Painters, где на одной из первых встреч робко предложил взять интервью у художника Бальтюса, с которым в тот момент жил по соседству в Швейцарии. За этим последовал ряд серьезных, содержательных интервью с другими современными художниками, такими как Трейси Эмин, Рой Лихтенштейн и Джулиан Шнабель. В 1997 году он сыграл Уорхола в фильме Джулиана Шнабеля «Баския».

Многие отмечали отсутствие у Боуи актерских способностей, но в том, как хорошо он перевоплотился в Энди с его странно отрешенной манерой речи и неуклюжим изяществом, есть что-то жутковатое. Это выражение любви, возвращающее его к собственным юношеским амбициям.

Он никогда не переставал сотрудничать с другими, никогда не переставал кочевать между различными видами искусства. Одной из его последних великих песен стала «Where Are We Now» — печальный гимн старению, пережитым утратам и пережитой любви. В клипе, снятом Тони Оуслером, действие происходит в мастерской художника, том месте безжалостных и беспорядочных трансформаций, которое на многие годы стало для Боуи духовным домом. «Покуда существую я, покуда существуешь ты», — поет он с печальным, изборожденным морщинами лицом, полным достоинства, несмотря на то что в этот момент оно проецируется на нелепую куклу. 

Его фотография уже несколько лет стоит на моем письменном столе — скриншот двух кадров из фильма Николаса Роуга «Человек, который упал на землю» (1976). Этот фильм стал квинтэссенцией истории самого Боуи, о которой он всё время рассказывал: странствующий инопланетянин, застрявший на Земле или затерянный в космосе, единственный в своем роде, одинокий и магнетический. На первом кадре он лежит в постели, подперев голову тонкой рукой, прядь рыжеватых волос падает на худощавое кошачье лицо. «Что ты делаешь?» — спрашивает субтитр. «Пытаюсь выжить, вообще-то». На втором кадре он опустил голову, подложил под нее руку и улыбается сам себе. О, я просто в гостях. 

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
07 Апреля / 2021

«Чтение спасло мою жизнь»: 6 вопросов Элисабет Осбринк

alt

Журнал Ad Marginem продолжает рубрику «Q&A c автором»: мы задали шесть вопросов шведской писательнице Элисабет Осбринк — автору биографии «1947. Год, в который все началось». Эта книга, вышедшая на русском языке в 2019 году, рассказывает об одном годе в истории человечества, когда в мире шла эмансипация женщин, Европа восстанавливалась после войны, колонии получили независимость, а где-то не за горами уже были слышны отзвуки холодной войны. 

Что такое, с вашей точки зрения, литература? Как она выглядит сегодня?

У меня нет какого-то конкретного определения, кроме того, что значила литература для меня во время взросления — чтение спасло мою жизнь. Я читала, чтобы увидеть другие жизни, кроме своей, которая была одинокой и печальной на протяжении многих лет. Я читала, чтобы убежать в другую реальность, влюбиться, встретить других людей, прочувствовать жизнь во всем ее многообразии. Литература дала мне надежду на лучшую жизнь. 

Что вы почувствовали, когда узнали, что ваша книга выйдет по-русски?

Для меня это большая честь. Русский язык прекрасен и традиционно сильно влияет на жизнь русского читателя. А сколько потрясающих писателей! Быть частью этого, даже в самой малой степени, — фантастика.

Когда вы поняли, что слово обладает силой?

Я очень рано осознала силу языка — мой отец был политическим беженцем, он бежал от венгерского коммунистического режима в Швецию. Он также пережил Холокост. На собственном опыте испытал ложь и манипуляции этих двух идеологий. Он очень любил поэзию. Так что с самых ранних лет я понимала, что в любой момент язык можно превратить в оружие. Я всегда это знала. 

Как вы пишете? Есть ли у вас особые рабочие приемы или писательские ритуалы?

Когда я работаю над книгой, просыпаюсь в 5 утра и сразу начинаю писать. Не включаю радио, не проверяю почту, не захожу в интернет. Только мои внутренние мысли, кружка кофе и письмо. Очень важно защитить свои мысли от внешнего мира. Позже днем я погружаюсь в реальность, читаю новости и т. д. 

Ваша любимая книга или автор?

Работы двух поэтесс: датской поэтессы Ингер Кристенсен и польской поэтессы и лауреата Нобелевской премии по литературе Виславы Шимборской. Они очень близки мне по духу. 

Достоевский считал, что красота спасет мир, а что, по-вашему, спасет мир?

Если бы я могла выбрать одно слово, то выбрала бы слово «толерантность». Мы не должны любить или уважать всех, но мы должны научиться принимать то, что нам не нравится или то, что мы не уважаем. Отсюда вытекают другие вещи: свобода слова, политическое разнообразие, права каждой/-го выбирать свой путь в жизни. Толерантности, возможно, трудно просвещать, но она необходима.

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
06 Апреля / 2021

«Назначил дедлайн»: как комикс «Мертв по собственному желанию» рассказывает о самоубийстве близкого человека

alt

В 2020 году у норвежского комиксиста и иллюстратора Стеффена Квернеланна, известного в России по комиксу «Мунк», на русском языке вышел графический роман «Мертв по собственному желанию» — предельно личная книга, посвященная самоубийству отца автора. Рассказываем о комиксе, где рассуждения о жизни, смерти и жизни после смерти дополняются личными фотографиями. 

Стеффен Квернеланн — мастер детали, и он весьма жестоко пользуется своим мастерством. Например, показывает себя в юности, радостного молодого человека, готовящего выставку в галерее современного фотоискусства, и добавляет: «Даже не подозреваю, что через каких-то несколько месяцев мой отец покончит собой». 

«Мертв по собственному желанию» —  осмысление Квернеланном собственной жизни через призму смерти отца. Эта оптика становится основополагающей для романа: жизнь, помноженная на тяжесть утраты, переплетается здесь с самоубийством и избавлением от страданий — и непонятно, что реальнее. 

Отец художника, талантливый инженер Одд Квернеланн, покончил с собой в 1981 году — самому автору комикса тогда было 18 лет. Отец не предстает в романе идеализированным персонажем — Квернеланн скрупулезно прорабатывает его фигуру, показывает его во всей противоречивости человеческого характера. 

Квернеланн-старший в книге поистине соткан из противоречий. Он страдает алкоголизмом и при случае отпускает гомофобные и расистские шуточки в присутствии старшего сына (который скрывает свою гомосексуальность). Он находится на грани развода с женой и часто уезжает за город, где отдыхает в компании бутылки водки. При этом Одд Квернеланн — любящий и заботливый отец, харизматичный и обаятельный человек, на все руки мастер (это особенно восхищает его младшего сына, который даже комикс об отце рисовал за его старым чертежным столом). 

История о самоубийстве отца Стеффена Квернеланна и том, как это повлияло на жизнь автора.
Мертв по собственному желанию
Стеффен Квернеланн
Купить

Почему же отец покончил собой? — задается вопросом автор графического романа. И сразу же отвечает: Квернеланн-старший страдал от депрессии и сильной тревожности. В этот момент исследование меняет курс: от изучения собственной травмы, полученной после смерти близкого человека, Квернеланн переходит к эмоциям тех, кто находится в глубокой эмоциональной яме. 

Здесь же автор выдает один из самых сильных эпизодов во всем романе — рассказчик натыкается на книжку о депрессии, которую когда-то штудировал отец, и читает места, которые тот подчеркнул шариковой ручкой. Из подчеркнутых отрывков становится ясно: старший Квернеланн не хотел уходить из жизни — он болезненно искал причины жить, пытался найти их в семье и незавершенных делах, страшно страдая от одиночества. Отец рассказчика пробовал оправдать свою депрессию и находил облегчение от того, что она эндогенна — то есть не связана с внешними факторами, а происходит сама по себе. 

Ответа на вопрос, что же послужило причиной трагедии, Квернеланн не дает. Вместо этого он проводит читателя по истории болезни отца, предоставляя ему самому решать, что привело Квернеланна-старшего к самоубийству, которое, возможно, получилось бы избежать.

Виновато ли детство отца, лишенное любви и ласки? Или же причина в личной жизни Одда Квернеланна, в браке на грани развода? И есть ли эта причина вообще? Автор романа предоставляет читателю самому найти ответы на эти вопросы, снимая с себя полномочия всезнающего рассказчика. Единственное, что знает Квернеланн — что его отец умер, только его смерть — это факт. 

«Отец назначил себе дедлайн, — с горечью признает Квернеланн, — Должно быть, он был очень несчастен». 

Но и этот дедлайн, осознанный уход из жизни в смерть, становится объектом скрупулезного наблюдения и изучения комиксиста. Квернеланн приходит к выводу, что не может понять своего отца, потому что в нем самом нет стремления к саморазрушению. 

Как говорит сам Квернеланн, «всепоглощающая скорбь охватывает всякого, кто потерял близкого человека» — от воспоминаний о смерти отца не скрыться. Как он умер? Мучался ли? Плакал ли перед смертью? Рассказчик не может не спрашивать себя об этом и раз за разом переживает травматический опыт потери. Несмотря на все эти трудности,  Квернеланн, а вернее, его персонаж-прототип, старается жить дальше — он сам становится отцом и растит маленького сына.

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
02 Апреля / 2021

«Напеваю под нос, когда пишу»: 6 вопросов Оливии Лэнг

alt

Журнал Ad Marginem продолжает рубрику «Q&A с автором», в которой мы спрашиваем разных авторов об одном и том же. В новом выпуске Оливия Лэнг, чью книгу «Непредсказуемая погода. Искусство в чрезвычайной ситуации» мы выпустили к ярмарке Non/Fictio№, рассказала о писательских ритуалах, хейтспиче и любимых книгах.

Что такое, с вашей точки зрения, литература? Как она выглядит сегодня?

Вглядываться глубоко в реальность. Говорить правду. Создавать нечто прекрасное из поврежденного. Двигать форму вперед, в новые пространства.

Что вы почувствовали, когда узнали, что ваша книга выйдет по-русски?

Я очень обрадовалась! До сих пор не могу поверить. Я восхищаюсь русской литературой, особенно Чеховым.

Когда вы поняли, что слово обладает силой?

Очень хороший вопрос! Думаю, что узнала о враждебной силе языка в детстве — моя мама была лесбиянкой. В то время гомофобия была широко распространена, и это заставило меня очень хорошо понять, как язык может быть использован в качестве нападения.

А когда я была тинейджером, делала фэнзины. То, что с помощью пишущей машинки, ножниц и клея можно создать свой собственный физический объект, меня всегда воодушевляло. Я могла сказать, что хотела. У меня был полный контроль.

Как вы пишете? Есть ли у вас особые рабочие приемы или писательские ритуалы?

Я как-то странно напеваю себе под нос, когда пишу. Это один из способов поиска правильного ритма предложений. Я об этом не задумывалась, пока это не заметил мой муж. Еще я слушаю одни и те же альбомы по кругу. Это должна быть какая-нибудь «скучная» музыка: что-то вроде Брайана Ино или Арво Пярта.

Ваша любимая книга или автор?

Дневники Вирджинии Вулф. Они такие неровные и чудные. Очень давно не перечитывала их от корки до корки, но люблю читать иногда урывками.

Достоевский считал, что красота спасет мир, а что, по-вашему, спасет мир?

Доброта. Солидарность. Коллективные действия. Борьба с изменениями климата.

Вам может понравиться:

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
30 Марта / 2021

Ольга Гаврикова — о книге Стайнберга и его методе

alt

В своей книге «Другие критерии. Лицом к лицу с искусством XX века» Лео Стайнберг поднимает теоретические и методологические вопросы изучения искусства прошлого и настоящего, подчеркивает необходимость новых критериев оценки художественных произведений, вынесенную на повестку дня модернизмом, и показывает, какими эти критерии могли бы быть. Публикуем текст Ольги Гавриковой, переводчика книги — о Стайнберге, его методе и подходах и о том, почему его взгляд так актуален сегодня.

Интересующиеся американским искусством середины XX века и творчеством Пикассо, конечно, знают имя Лео Стайнберга и наверняка слышали выражение «другие критерии». Названный так сборник — заметная книга в истории искусства, и ее перевод на русский язык, вроде бы, обязателен и не вызывает вопросов. Однако для настоящего времени и места я нахожу в этой книге актуальность, превосходящую дежурную «обязательность».

Прежде всего, другими эти самые «другие критерии» делает не амбициозное желание их автора обнаружить нечто новое, мимо чего прошли другие. С первых же страниц перед нами появляется человек, лишенный столь примитивных устремлений; человек, не стесняющийся неудобных вопросов об искусстве, своего субъективизма в подходах к искусству и даже жизни; человек, который постоянно обращается к читателю (от своего имени, от имени художников, критиков или даже воображаемых фигур), и делает это не заискивающе-популистски, но и не сухо риторически; человек, чья речь пестра и открыта, а мысль богата на неожиданные повороты. Одним словом, Человек, красноречиво заговаривающий с другим Человеком, ожидая ответа.

Стайнберг — гуманист, который не просто занят в «гуманистической дисциплине» (как назвал историю искусства Эрвин Панофский еще в 1940 году), предполагающей ученость, воспитанность, разумность; он не просто разыскивает, по его словам, «гуманистическое содержание»,  человеческий интерес в абстрактных и вещных образах, в «формальных аспектах» искусства середины ХХ века, почти исключивших антропоморфную форму, но самим своим подходом к материалу и читателю остается человеком (с каким бы «культурным и даже моральным упадком», как выражался Гринберг, ни имел дело). Отсюда его человеческие ценности: богатство идей и пристрастий, а также принятие их текучести и многообразия («Я постоянно рискую спроецировать свой современный опыт на прошлое, что любой уважаемый историк искусства сочтет предосудительным», и тем не менее «бдительно защищать историю искусства от современного воображения невозможно», как невозможно и «убежать от себя»); терпимость и ответственность, о которых , пусть он не говорит о них прямо, красноречиво свидетельствует, на мой взгляд, сама глубина и продуманность изложенных им идей.

Гуманистическая позиция Стайнберга объясняет и его человеческие слабости: спорность, пристрастность, порой даже хитрость.

Стайнберг напоминает нам, что «мир произведений искусства не существует сам по себе, как животное царство, и объекты нашего исследования обязаны своим существованием нашему восхищению». Вроде бы, у сегодняшнего дня нет проблем с высказыванием своего мнения или, что случается даже чаще, с выпячиванием своего эго, но далеко не всегда это ведет к созданию «других критериев», по-настоящему других точек зрения или других идей, гуманистически уважающих все прочие.

Предлагаемые Стайнбергом подходы «другими» являются. Вот лишь несколько его характерных в этом отношении формул: вопрос о том, что такое картина, оборачивается «не столько вопросом, сколько гипотезой»; «картины де Кунинга и Франца Клайна оказываются в одной упряжке с произведениями … Рембрандта и Джотто: все они … предстают живописцами иллюзии»; «мифическое разделение на устремленных в будущее одиночек-новаторов, которых мы зовем художниками, и брюзгливую, безликую, ничего не понимающую массу под названием „публика“» относительно; можно «быть художником, не переставая быть американцем»; то, что у Пикассо, на первый, автоматический взгляд, монструозно, геометрически огрублено и плоско, иной раз оказывается пространственным и тактильным осматриванием-ощупыванием, взглядом-объятием. Примеры можно продолжать.

«Другие критерии» — это напоминание о том, что быть человеком означает постоянный мыслительный и творческий процесс.

В заключение хочу посоветовать обратить особое внимание на главу о Джаспере Джонсе, тексты о Пикассо и статью о Родене. Книга Стайнберга выпущена в 1972 году, но она кажется совсем небесполезной в наше псевдогуманистическое время.

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
26 Марта / 2021

Максим Фетисов — о новой «теории всего»

alt

Книга Грэма Хармана, одной из ключевых фигур в движении «спекулятивного реализма», «Объектно-ориентированная онтология: новая “теория всего”» — попытка целостного и последовательного изложения его собственного учения, «объектно-ориентированной онтологии». Максим Фетисов, переводчик книги, — о теории Хармана и о том, в чем заключается задача философии во времена «постправды» и «альтернативных фактов».

Спекуляция (а для некоторых — кошмар) о «мире без нас» — вещь для философии не новая. Попытки представить его себе (каков он, да и существует ли вообще) в истории новой философии случаются регулярно. Диапазон решений тоже известен. Традиционно-метафизические: да, мир существует, мы в нем тоже, и есть сущности и абсолютные достоверности, эту данность гарантирующие. К метафизическим примыкают решения эмпирико-скептические: мир есть набор восприятий, идей-впечатлений, это можно сказать про него наверняка, остальное — вопрос привычек и конвенций. Наконец, решения критические: не стоит тратить время на то, про что ничего нельзя сказать с достоверностью. Да, «мир сам по себе» существует, но, что он такое и каков он, мы не знаем, поэтому давайте попробуем выяснить, как он дан нам в опыте. К решениям критическим примыкает «сильный» идеализм: сама идея о «мире самом по себе» есть побочный продукт наших мыслей, поэтому давайте не будем задерживать наше сознание (и нас самих) на их собственном пути к самим себе. 

В первой половине прошлого века эти решения перестают (почему-то) считаться удовлетворительными (обычно так всегда происходит на сломе эпох). И, сначала Эдмунд Гуссерль, а затем его ученик Мартин Хайдеггер возвращают «самим вещам» достоинство, отобранное предшествующей историей западной метафизики. Если Гуссерль показывает, что сознание обязательно направлено на какой-либо предмет, то Хайдеггер предлагает пойти дальше: не всякий предмет, с которым мы встречаемся на протяжении нашей жизни, обязательно должен предстать перед нашим сознанием, наоборот, очень много и таких, которым этого совсем не нужно. Да и сознание как таковое вместе с вершиной его деятельности, наукой и научным познанием, представляют собой относительно небольшой регион нашего опыта, где нам часто приходится сталкиваться с вещами куда более важными и страшными. Так почему у них должны быть какие-то привилегии?

Следующий этап возвращения к «самим вещам» наступает уже в первом десятилетии текущего столетия. Его подробности описаны уже достаточно, а Харман с его объектно-ориентированной онтологией предлагает один из вариантов такого возвращения, иронически называемый им, в пику адептам современного естествознания, новой «теорией всего». В ней — всё относится к объектам, независимо от того, существуют ли они во «внешнем мире» или только в нашем воображении. По этому это довольно демократичный универсум: объекты в нем совершенно равнозначны, отличаясь только длительностью своего существования.  Мы сами в нем также являемся объектами, а наши встречи с другими людьми и объектами также составляют свой класс объектов, не лучше и не хуже прочих. Однако масштаб и возможные результаты подобных встреч (например, научные открытия, социальные и политические события, войны, путешествия и т.п.) представляют собой не такую уж и значительную часть всей огромной вселенной межобъектных взаимодействий (так Харман развивает интуиции Хайдеггера, своего, пожалуй, главного философского вдохновителя).  

Все объекты обладают абсолютно реальным существованием. Это значит, что ни один объект не может быть сведен ни к своим составным частям, ни к своим действиям и последствиям. Объекты всегда реальнее и того и другого в том смысле, что всегда содержат в себе некий избыток, не постигаемый науками, которые всегда изучают ту или иную вещь, либо разлагая ее на составные части, либо рассматривая то, что она делает. По этой причине, особенно в наше время «постправды» и «альтернативных фактов», философии нет смысла тратить время на «установление истины» — этим вполне успешно может заниматься наука и научное познание. Задача же философии — онтология, то есть размышления о том, что такое «реальность» и как она устроена. Это знание нельзя получить напрямую, для него есть только обходные пути, например, искусство, но только в его поиске и может состоять подлинная цель философствования, и именно по этому пути предлагает пойти Харман в систематическом изложении своей концепции. Еще одна версия для нашего «плоского мира», опутанного сетями коммуникаций, всевозможных транзакций, а заодно — надзора и наблюдения. 

Вам также понравится

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!