... моя полка Подпишитесь

02 Декабря / 2025

КНДР: Культ личности, японский автопром и «Хрюшка дармоед»

alt

Продолжая разговор о Восточной Азии и Дальнем Востоке, начатый вместе с запуском hide books, невозможно пройти мимо Корейской Народно-Демократической республики. Как живет недосягаемая Северная Корея, и что важно понимать, если достигнуть её всё-таки удалось? Что увидит турист из России в Пхеньяне и окрестностях, как принимают иностранцев в КНДР, сколько стоит доступ в интернет? Специально для Журнала Ad Marginem мы попросили япониста Николь Сукиасянц рассказать о недавней поездке на родину чучхе.

alt
Николь Сукиасянц
Японист, лектор НИУ ВШЭ, аналитик ИКСА РАН, член СМУ ИКСА РАН, автор тг-канала Pax Japonica.

КНДР остаётся одной из самых закрытых стран мира. Если говорить о въездном туризме, то Пхеньян сейчас выдаёт туристические визы только гражданам России. Для жителей европейской части страны это новое направление, но для Приморья — уже обыденность: там родители несколько лет подряд отправляют детей на «информационный детокс» в лагерь «Сондовон».

Начиная с лета 2025 года из Москвы запустили не только регулярные поезда, но и прямые авиарейсы. Однако для полного погружения в предстоящую атмосферу лучше лететь из Владивостока северокорейскими авиалиниями Air Koryo. По версии рейтингового сайта Skytrax, это единственная в мире авиакомпания, получившая рейтинг 1/10. На борту советского 50-летнего Ту-154 с выцветшими интерьерами вас встретят серьёзные стюардессы со свежим выпуском Pyongyang Times на английском и корейском языках. За 120 минут напряжённого полёта вы успеете послушать национальные корейские песни, рассмотреть своих северокорейских соседей по креслу (их легко узнать по красному значку с вождями у сердца) и даже перекусить: выдадут небольшой ланч-бокс со знаменитым «гамбургером», который, по слухам, придумал Ким Чен Ир в 2009 году.

После прилёта (вместе со всеми заполненными декларациями) вас пригласят пройти паспортный контроль и досмотр ручной клади. Особое внимание уделяется литературе: неважно, везёте ли вы с собой книгу Стивена Кинга и Гэнки Кавамуры или распечатанные листы с рабочими задачами, — товарищ пограничник подробно расспросит вас о любом бумажном носителе информации. Важно внести любую печатную продукцию и всю технику в декларацию и увезти их обратно, чтобы не «развращать умы местных».

На выходе из чистой зоны вас встречают ваши гиды, которые будут находиться с вами днём и ночью, в отеле и за его пределами. Всего сопровождающих четверо: старший гид с прекрасным русским языком; второй гид, который делает вид, что плохо понимает по-русски; третий гид, который по-русски не говорит, но создаётся впечатление, что он всё понимает; и оператор, снимающий всё на камеру и затем продающий часовой фильм с монтажом в стиле свадеб начала 2000-х за 45 долларов.

Когда у вас нет интернета, такое сопровождение даже удобно — иначе передать свои запросы невозможно. Даже в одном из немногих отелей, где размещают иностранцев, — в «Янгакто» — уровень понимания (или желания понять) очень низкий. Сама 47-этажная «Янгакто» получила негативную известность после громкого инцидента с Отто Уормбиром, американским студентом, похитившим пропагандистский плакат на закрытом пятом этаже гостиницы и арестованным северокорейскими спецслужбами. Кнопки пятого этажа до сих пор нет в лифтах, но при большом желании туда можно попасть по пожарным лестницам и обнаружить пустующие помещения, где раньше явно располагалось техническое оборудование.

Гостиница предполагает, что отдыхающие, лишённые возможности выйти за её пределы (а она находится на острове), будут развлекать себя во вращающемся ресторане, кафе с растворимым кофе «Нескафе» из 1980-х, боулинге, караоке и бассейне, где можно взять купальник напрокат. И конечно, в холле есть возможность соприкоснуться с цивилизацией — подключиться к интернету: 10 минут стоят 1,7 доллара, но поскольку сдачу не дают, — 2 доллара. Интернет хороший, доступны все приложения — порой ловишь диссонанс после постоянной возни с VPN в России.

За пределами гостиницы с точки зрения визуальной эстетики Пхеньян напоминает сталинский, а иногда даже позднесталинский СССР. Эта эстетика прослеживается во всех монументальных — а других там нет — общественных зданиях, в живописи, скульптуре, музыкальной культуре и местном кинематографе, который можно увидеть по телевизору в некоторых номерах отеля.

На фоне этих безусловно реальных декораций, которые перво-наперво стремятся показать иностранцам, ещё сильнее удивляет обычная жизнь — та, которую здесь совсем не ожидаешь увидеть. По улицам на чёрных военных номерах ездят японские «Тойоты» и немецкие «Майбахи», гид разгуливает с кошельком Bulgari и листает на местном маркетплейсе лоты с Chanel и Shiseido, в валютных магазинах стоит целая серия фигурок Labubu, а по улицам — совсем как в Москве — проносятся айтишники на стильных электросамокатах.

Передвигаться иностранцам разрешено исключительно на автобусе и, как позже стало понятно, — по одним и тем же показательным улицам. О свободных прогулках по Пхеньяну речь не идёт. Но если долго уговаривать гидов и хорошо себя вести, то они нехотя согласятся отпустить нас на короткую пешую вылазку по одной из малолюдных улиц. Настолько короткую, что она будет походить скорее на технический перерыв, чем на прогулку: пару минут по пхеньянскому асфальту, вдох городской дымки — и обратно, под присмотр, в автобус. Проблему качества воздуха в городе, разумеется, никто не подтвердит — даже если аккуратно попытаться обвинить во всем китайский смог. «Это туман», — невозмутимо ответят гиды.

Кроме того, Пхеньян оказался городом без местной валюты для иностранцев: для туристов там существует отдельная экономическая реальность, полностью завязанная на доллары, юани и евро. За валюту решат любой ваш запрос от возможности приобрести агитационный плакат ручной работы и надувную ядерную ракету за 40 долларов до супа из собаки или супа из «сладкого мяса» за 15 долларов.

Для тех, кто привык изучать историю перед поездкой, посещение северокорейских музеев — почти аттракцион: идёшь и отмечаешь фальсификации, лакуны и сюжетные дыры, которые здесь выдают за исторический канон. Самой яркой, конечно, оказалась история с великим Тангуном. В начале 1990-х КНДР торжественно объявила, что обнаружила могилу мифического прародителя корейцев — потомка небесного божества и основателя первого корейского государства. На месте «находки» под Пхеньяном возвели огромный мавзолей, внутри которого стоят два лакированных гроба, напоминающие бабушкин сервант. Снимать внутри нельзя, но висит табличка (в том числе на русском), которая уверяет: «По новейшим научным методам установлено точно», что Тангун жил и умер пять тысяч лет назад — и даже указан конкретный год.

Что же было после Тангуна? Разумеется, сразу Ким Ир Сен и Ким Чен Ир. Ни короля Седжона Великого — создателя корейского алфавита, ни адмирала Ли Сунсина — победителя японцев в Имджинской войне — в КНДР не упоминают вовсе, будто их и не существовало.

Период японской оккупации (1905–1945) и на Севере, и на Юге признан болезненным. Но акценты расставлены по-разному: в КНДР говорят о запрете корейского языка; в Южной Корее — о «женщинах для утешения», одной из самых травматичных страниц эпохи. В КНДР же об этом не вспомнили ни словом.

В центре Пхеньяна стоит монумент, формально посвящённый поддержке со стороны Красной армии. Но в официальной версии подаётся иной сюжет: корейцы под предводительством великого Ким Ир Сена будто бы сами сошли с горы Пэкту, чтобы освободить Родину, а советские войска лишь «немного помогли». То же самое происходит и в Музее Корейской войны — там полностью умалчивается роль китайской армии в поддержке КНДР. Историю интерпретируют так, чтобы она логично вписывала рождение государства и культ его основателя.

Любопытно, что каждый музей и любой объект в Пхеньяне настолько огромен, что разным группам показывают разные части экспозиций. Где-то существует зал, посвящённый КНР, но он исключительно для китайских делегаций. Есть и отдельное пространство о советской помощи — однако без специального запроса туда и не попадёшь.

Лики Ким Ир Сена и Ким Чен Ира будут сопровождать вас везде и всегда. Пожалуй, единственным неожиданным местом, где их не оказалось, стал буддийский храм Похёнса на горе Мёхян — в условиях отсутствия религии он превращён в исторический музей.

Особенно это ощущение присутствия «великих» усиливается в Музее метро. Он огромный, с бесконечными залами и коридорами, но содержательно заметно, насколько отчаянно его пытаются заполнить хотя бы чем-то. Четырнадцать из пятнадцати залов посвящены исключительно Ким Ир Сену и его «решающему участию» в каждом этапе работ — в каждом зале выставлена его личная деревянная указка. И лишь один небольшой зал отдан другим участникам проекта.

Центральным элементом любой туристической программы становятся памятники двум Кимам и монумент идеологии чучхе. Накануне посещения гиды превращаются почти в церемониймейстеров: шаг влево — нельзя, шаг вправо — нельзя; как стоять, как кланяться, что можно фотографировать, а главное — чего нельзя. За соблюдением ритуала следят особенно внимательно. Снимки, к счастью, никто не проверял — главное правило: не «обрезать» великих на фото, не делать селфи и не позировать вызывающе.

Отдельная часть программы, которая заслуживает внимания, это Международная выставка дружбы, или музей подарков вождям. Он расположен далеко от Пхеньяна, в горах Мёхян, охраняется часовыми с автоматами. Внутри снимать категорически нельзя — телефоны забирают при входе. Экспозиция поражает масштабом: сто сорок залов, более ста тысяч подарков. Главная идея очевидна — показать, насколько мировое сообщество «почитает» северокорейских лидеров. Подарков так много, что уже через полчаса перестаёшь различать их. Самые масштабные от СССР, но есть и три «японских» зала, в которых ну совсем не ожидаешь увидеть подарки от Палаты представителей и Палаты советников парламента Японии, кабинета Синдзо Абэ и других почитателей идеи чучхе — в 1978 году в Токио даже был создан Международный институт исследований идей чучхе.

Идеологический ландшафт КНДР сегодня производит почти сюрреалистическое впечатление. О марксизме ни слова; социализм — присутствует лишь фоново, как если бы его упоминали из чувства жанра. Центральной идеологемой становится идея чучхе, но она живёт не как целостная философская система, а как универсальный, почти рекламный слоган. «Опора на собственные силы», «самостоятельность», «самодостаточность» — набор формул, которые повторяются в каждой экскурсии, на каждом стенде, но никогда не раскрываются концептуально.

На фоне этого особенно ярко видна гиперконцентрация визуального и содержательного мира вокруг двух первых Кимов. В стране буквально не существует пространства, которое не было бы структурировано изображениями Ким Ир Сена и Ким Чен Ира — их улыбками, жестами, сюжетами из «жизни и борьбы». Канон сталинской эпохи был куда разнообразнее: там были герои труда, пионеры, рабочие, колхозницы, лётчики — большой пантеон. В КНДР пантеон сузился до фигуры Отца и его Наследника.

Но можно говорить и о разрыве внутри самой династии. Ким Чен Ын заметно «обесцвечен»: он присутствует на картинах, его встречают со слезами простые корейцы, но не доминирует. Иностранец легко может решить, что он — просто текущий представитель династии, но не её сакральный центр. Всё внимание и вся идеологическая нагрузка сконцентрированы на Ким Ир Сене как на единственном подлинном основании мира.

В книжных магазинах для иностранцев продают много переведённой литературы — в основном сочинения вождей, труды идеологического содержания, но есть и прекрасные сказки Ким Ир Сена, которые учат морали самых маленьких. Например, такая: приведём её без правок.

Рассказ великого вождя Генералиссимуса Ким Ир Сена
«Хрюшка Дармоед»

Давным-давно разные животные: в одном доме жили Вол, Конь, Куры, Кошка, Собачонка и Свинья-хрюшка.
Однажды хозяин дома ска домочадцам:
— Я дам именинный обед, придётся забить скотину, что даром ест хлеб в нашем доме.
«Кто в нашем доме даром ест хлеб?» — гадала сметливая Кошка, узнав секрет.
Кошка прямо побежала к Волу и сообщила ему об этом. Вол велел всем собраться. Моргая своими огромными глазами, он сказал: давайте решим, кто из нас ест хлеб и ничего не делает.
Услышав это, животные некоторое время сидели в раздумьях
Первым заговорил долговязый Конь:
— Я вожу на своей спине хозяина и работаю. Мне нечего беспокоиться, — сказал он и даже зафыркал, встряхивая своей гривой.
Вслед за ним трудолюбивый Вол, качая головой, сказал:
— И мне нечего беспокоиться, потому что я пашу поле и делаю самую трудную работу в этом доме…
Затем, взмахивая крыльями, заявила Кур:
— Мы каждое утро будим хозяина, приносим ему яиц. Так что и нам тоже жить… — и встряхивал своим красным гребешком.
Выскочила Кошка:
— А я ночью сторожу зерно и ловлю мышей. Видите, я тоже тружусь для хозяина, поэтому не мне умирать за…
От удовольствия она даже провела лапами по своим пушистым усам.
Потом выступила, помахивая хвостом, востроухая Собачка:
— Я тоже делаю своё дело — сторожу дом и извещаю хозяина, ежели к дому подходит чужой человек. Знать, мне тоже жить…
Но Хрюшке, которая до сих пор слушала других, нечего было им сказать.
Пыхтя, она еле поднимается и льёт горькие слёзы:
— Ой-ой, что же мне делать? Я-то ничего не делала, только ела да спала! Значит, умереть придётся мне…
Животные с укором смотрели на Хрюшу-дармоеда, которая, пошатываясь, уходила от них.
Так они решили преподнести на стол хозяину ленивую Хрюшку.

ЧИТАЙТЕ КНИГИ HIDE BOOKS

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
28 Ноября / 2025

Ad Marginem на non/fictio№27

alt

С 4 по 7 декабря 2025 года в московском Гостином дворе пройдёт двадцать седьмая международная ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction. Специально к старту крупнейшего книжного фестиваля страны собрали гайд по новинкам, специальным предложениями и мероприятиям Ad Marginem: как в Гостином дворе, так и на других площадках.

Новинки к ярмарке

Эксклюзивно на ярмарке: знаменитая книга-проект о пассажах, фланёре, Бодлере и зарождении современности в Париже XIX века.
Философия
Книга Пассажей
Вальтер Беньямин
Эксклюзивно на ярмарке

Впервые на русском! Историософский труд, нагляднее всего отражающий ХХ век — незавершённый opus magnum Вальтера Беньямина, посвящённый зарождению современности (modernité) в Париже середины позапрошлого столетия, — был реконструирован по сохранившимся в архиве рукописям автора и опубликован лишь в 1982 году. Книга представляет собой своего рода аннотированную антологию культуры и повседневности французской столицы периода бурных урбанистических преобразований и художественных прорывов, за которые Беньямин окрестил Париж «столицей девятнадцатого века».

Сборник текстов японоведа и контрразведчика, посвящённых культуре и литературе Японии.
Критика
Три дома напротив соседних два
Роман Ким
Предзаказ

Роман Ким — писатель, японовед и сотрудник советской контрразведки, который знал Японию изнутри и видел её жизнь одновременно глазами исследователя и разведчика. Он наблюдает «дьявольски энергичную» новую Японию — слом старых устоев, духовные поиски молодёжи, резкую смену моды, политические конфликты и предвоенное напряжение. В книге собраны его тексты о культуре, литературе и общественной жизни страны.

Первая книга Фуко, заложившая основы критики психиатрии.
нон-фикшн
Психическая болезнь и психология
Мишель Фуко
Готовится к изданию

Переработанное эссе Фуко, в котором он соединяет материалы своей ранней работы и тезисы знаменитой диссертации «История безумия в классическую эпоху», показывая, что отчуждение безумия началось не с освобождения «сумасшедших», а с момента, когда их стали обозначать и лечить как больных.

Сборник малой прозы одной из самых влиятельных интеллектуалок XX века.
Художественная литература
Отчет. Рассказы
Сьюзен Сонтаг
Заказать онлайн

Сборник рассказов Сьюзен Сонтаг, впервые переведённых на русский язык и позволяющих взглянуть на одну из главных мыслительниц ХХ века с новой — очень личной — стороны.

Беспокойная натура привела Вальтера Беньямина зимой 1926-1927 года в Москву, встреча с которой сыграла важную роль в его судьбе.
Мемуары и биографии
Московский дневник
Вальтер Беньямин
Готовится к изданию

Переиздание мемуаров Вальтера Беньямина о поездке в СССР и увиденном там, а также об отношениях с актрисой Асей Лацис. Издание выходит в новом оформлении дизанеров Анны Ивановой и Евгения Григорьева. «Московский дневник» дополняют русские переводы других работ Беньямина, связанных с Москвой, и послесловие Сергея Фокина, в котором этот корпус текстов рассматривается в контексте советской культуры того периода.

Интеллектуальный триллер о жизни и смерти восточногерманского букиниста.
Романы
Праведные убийцы
Инго Шульце
Готовится к изданию

Интеллектуальный триллер о жизни и смерти восточногерманского букиниста, ставший полем для рефлексии об эпохальных переменах в стране. В своём тексте-головоломке о сломе эпох и меланхолии немецкого «посткоммунистического состояния» автор предлагает порассуждать о том, может ли человек, оказавшийся в эпицентре тяжёлых исторических событий, остаться верным своим принципам.

Также ищите другие новинки последнего месяца:

Мода 2.0. История индустрии с 2008 года — историческая панорама модной индустрии глазами концепт-стора КМ20.
Малые святости — допечатка бестселлера о простых мелочах жизни.
Жесты — одно из последних феноменологических исследований Вилема Флюссера.
Через линию — эссе Юнгера о преодолении нигилизма.
Сны — сборник сновидений Теодора Адорно.
Мятежный дух. Малая философия ферментации — размышление о социальном, политическом и экологическом потенциале ферментации.
Поэтика грёзы — книга Гастона Башляра о созидательной силе воображения.

Новинки А+А

Откуда взялся троллейбус в Москве и как он устроен?
детям
Зачем троллейбус сбросил рога?
Таня Борисова
Предзаказ

История дружбы троллейбуса и водителя-оленя Бобки, где их желание работать вместе приводит к переменам и росту обоих. Параллельно книга рассказывает об устройстве троллейбуса и особенностях его работы. Книга подготовлена к изданию в сотрудничестве с Музеем Транспорта Москвы.

Иллюстрированная книга-прогулка по Ташкенту.
Детям
Привет, Ташкент!
Юлия Дробова
Заказать онлайн

Иллюстрированная книга-прогулка по Ташкенту — солнечному городу, где стены домов украшают мозаики, а жители празднуют Навруз — старинный праздник прихода весны. Крошечная горлица, коренная жительница столицы, расскажет о достопримечательностях города, о его особенностях и традициях, а ещё о знаменитых на весь мир ташкентцах: гимнастах и фотографах, шахматистах и художниках.

О фотографии — для детей и их родителей.
Детям
Я — фотограф
Ольга Аверьянова
Готовится к изданию

Все мы фотографируем! Порой кажется, что так было всегда. Но это заблуждение. Фотография — магия, наука и искусство — так думали на заре её истории. Сегодня — это просто касание пальцем кнопки смартфона. Или все-таки нет? Для детей и их родителей в книге можно найти ответы на этот и другие вопросы. Почитаем и посмотрим.

Эксклюзивный мерч

Специально к ярмарке мы напечатали лимитную линейку мерча — вместительные, плотные и очень красивые шопперы сразу в трёх дизайнах!

Классический чёрный шоппер Ad Marginem.
Белый шопер hide books #1 с иллюстрацией к книге Романа Кима «Три дома напротив соседних два».
Белый шопер hide books #2, вдохновлённый обложкой готовящейся книги «Через новую Сибирь».

Шоперы можно будет купить отдельно, приобрести вместе с акционным набором или получить в подарок при покупке от 5000 рублей.

Акции

Стенд Ad Marginem (С-2)

— Акция «счастливый час»: скидка 10% на все
4 декабря: 11:00–12:00
7 декабря: 19:00–20:00

— Акции к презентациям новинок:
4 декабря: 17:00–20:00 — скидка 10% на книги серии hide books
6 декабря: весь день — скидка 10% на книги Вальтера Беньямина; всю ярмарку — специальная цена 200 рублей на «Города»
7 декабря: 17:00–20:00 — скидка 10% на книги про моду

— Новинка Романа Кима «Три дома напротив соседних два» — по цене предзаказа за 650 рублей

— Вселенная Инго Шульце. К выходу книги «Праведные убийцы» — скидка на авторов, упоминаемых в новинке
5 декабря: скидка 10% на книги Адорно, Хоркхаймера, Арендт, Витгенштейна, Рота, Флюссера и Юнгера

— К выходу нового издания «Московского дневника» Вальтера Беньямина
Комплект из трёх дневников иностранцев в России: Вальтер Беньямин, Альфред Барр и Роберт Байрон за 1600 рублей

— Читаем Сонтаг каждый день! К выходу книги Сьюзен Сонтаг «Отчёт. Рассказы»
Специальная цена 300 рублей на все книги Сьюзен Сонтаг (кроме «О фотографии», «Болезнь как метафора», «Смотрим на чужие страдания» и дневников)

— Наборы за 1000 рублей
> Два тома дневников Сьюзен Сонтаг: «Заново рождённая» и «Сознание, прикованное к плоти»
> Три книги из серии карманных изданий

— Наборы за 2000
> Философия hide: «Пост-Европа» + «Философия туриста» + шоппер hide books
> Искусство hide: «Великий образ не имеет формы» + «Невозможная нагота» + шоппер hide books

— Наборы за 5000
> Семь книг hide books + шоппер hide
> «Мода с 1900» + «Мода 2.0. История индустрии с 2008 года» + шоппер Ad Marginem
> Все книги Мишеля Фуко + шоппер Ad Marginem

— Шопперы
Дарим шоппер Ad Marginem при покупке от 5000 рублей

Стенд A+A (G03)

— Дорожное движение!
При покупке книги Тани Борисовой «Зачем троллейбус сбросил рога?» — специальная цена 400 рублей на книги «Билет для зайца» и «Почему зебра переходит дорогу?»

— Архитектура для детей
При покупке книги Юлии Дробовой «Привет, Ташкент!» специальная цена 500 рублей на книги «Архитектура глазами голубя» и «Алексей Щусев»

— Книги серии «Платон и Ко» за 100 рублей

— Книги серии «Big Idea» за 300 рублей

— Счастливый час к презентации «Зачем троллейбус сбросил рога»
4 декабря: 19:00–21:00 — скидка 10% на все книги A+A

События на non/fiction

Презентация книги Романа Кима «Три дома напротив соседних два»
4 декабря, 18:15–19:00, Литературное кафе

Издательство Ad Marginem и книжный магазин «Жёлтый двор» представляют «Три дома напротив соседних два» — сборник очерков япониста и контрразведчика Романа Кима о Японии 1920-х и 30-х годов.
В своих очерках Ким описывает культурную лихорадку, охватившую новую Японию, и её приготовления к войне. Его волнует «дьявольски энергичная» общественная жизнь страны: европейское влияние и духовные искания молодёжи, головокружительные виражи моды, литературные скандалы и классовые конфликты.
О загадочной фигуре Романа Кима и культуре межвоенной Японии расскажут составитель книги Платон Жуков и японист-филолог Андрей Ясинский.

Спикеры:
Платон Жуков — редактор и составитель книги, сооснователь книжного магазина «Жёлтый двор»
Вита Карниз — директор книжного магазина «Жёлтый двор»
Андрей Ясинский — японист, филолог

Презентация книги «Зачем троллейбус сбросил рога?»
4 декабря, 20:00–20:45, Территория познания

Книга рассказывает историю дружбы двух героев: троллейбуса и водителя троллейбуса оленя Бобки. Оба персонажа проходят через трансформацию, на которую их подталкивает желание работать вместе и улучшаться. Кроме основной истории, книга рассказывает об устройстве троллейбуса и специфике его работы. Автор и иллюстратор Таня Борисова расскажет, как издательство А+А работало над обликом книги и дорабатывало концепцию до готовой истории.

Спикеры:
Таня Борисова — иллюстратор и дизайнер, преподаватель РГХПУ им. С. Г. Строганова, финалистка Болонской ярмарки детской книги и лауреатка других российских и международных премий в области иллюстрации
Олег Газизов — научный редактор книги, культуролог, историк, куратор выставочных проектов, сотрудник научно-исследовательской службы Музея транспорта Москвы.
Модератор:
Поля Юдина — PR издательства Ad Marginem

Презентация «Книги Пассажей» Вальтера Беньямина
6 декабря, 18:15–19:00, Зал 1

Главный эксклюзив издательства Ad Marginem на ярмарке non/fiction — первое русскоязычное издание «Книги Пассажей», знаменитого незавершенного opus magnum Вальтера Беньямина о зарождении современности в Париже ХIX века.
Эта антология — сочинение-призрак, которое, согласно некоторым знатокам, является самой цитируемой работой в мировой философии за последние полвека. Впервые она увидела свет лишь в 1982 году в виде целого корпуса выдержек из литературы и прессы и гигантского собрания авторских фрагментов так и не написанного сочинения.
На презентации поговорим о необычной структуре книги, ее ключевых темах и их пересечениях с другими трудами Беньямина, а также об авторском замысле этого фундаментального незавершенного проекта.

Спикеры:
Вера Котелевская — филолог, переводчик, доцент кафедры теории и истории мировой литературы Института филологии, журналистики и межкультурной коммуникации ЮФУ
Вера Мильчина — кандидат филологических наук, историк литературы, переводчик. Ведущий научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований им. Е. М. Мелетинского РГГУ.
Модератор:
Александр Иванов — основатель Ad Marginem, философ, издатель.

Презентация книги «Мода 2.0. История индустрии с 2008 года»
7 декабря, 18:00–19:00, Амфитеатр

КМ20 — главному модному концепт-стору России — в прошлом году исполнилось 15 лет. За это время он зарекомендовал себя как пространство, в котором всегда представлены образцы самого передового фэшн-дизайна. Основательница проекта Ольга Карпуть решила запечатлеть весь проделанный путь и выпустить книгу вместе с издательством Ad Marginem и дизайн-студией ABCdesign.
Об этой книге и истории актуальной моды с 2008 по 2024 год расскажут авторы и дизайнеры издания.

Спикеры:
Ольга Карпуть — основательница КМ20
Антон Гулевский — PR-директор КМ20
Павел Вардишвили — журналист, соавтор книги
Александра Боголюбская — байинг-директор КМ20
Модератор:
Оля Шевченко — шеф-редактор BURO, фэшн-журналист, автор телеграм-канала «Мода — любая погода»

Параллельная программа

Одновременно с ярмаркой non/fiction мы проведём целую серию событий в московском Ad Marginem Warehouse и на Зимнем книжном фестивале «Смены» в Казани!

Москва

Японист Николь Сукиасянц о поездке в КНДР
5 декабря, 18:30, Ad Marginem Warehouse

Японист и ведущая канала «Pax Japonica» Николь Сукиасянц расскажет о поездке в Корейскую Народно-Демократическую республику: как живёт современная КНДР, что важно знать иностранцу, отправляясь в эту страну, и как опыт такой поездки открывает новый взгляд на Восточную Азию и Дальний Восток — узнаем на встрече в Ad Marginem Warehouse.

Концерт «по краям звука #2»
5 декабря, 20:30, Ad Marginem Warehouse

ТОПОТ dark trio — это новая формация, где музыка продиктована неуютными обстоятельствами, системой творческих ухищрений и поставленным ребром вопросом. Она как обратная сторона луны — неочевидная и таинственная. К трио присоединится Николай Рубанов — саксофонист легендарной группы АукцЫон, параллельно глубоко погруженный в авангард и импровизацию*.
Выступают:
Константин Сухан — труба.
Антон Колосов — бас-гитара.
Виктор Дрыжов — перкуссия.

* опыт импровизационного музицирования и слушания преображает музыкальный язык и даёт возможность пережить момент созидания новой музыки в новой форме.

Концерт «по краям звука #3»
6 декабря, 18:00, Ad Marginem Warehouse

Этот дуэт выкристаллизовался в рамках эклектической саунд лаборатории Won James Won, где Тихон Кубов и Сергей Потанин записали дебютное эмбиентно-шумовое полотно Daily Decay, релиз которого намечен на 2026 год. На выступлении тандем совместит непредсказуемые аналоговые пульсации ритмик-нойза с потусторонним шелестом кассетных устройств и щедрыми наслоениями искажённых сэмплов.

Выступают:
Тихон Кубов aka WOMBA — московский импровизатор и поэт, участник различных музыкальных формаций и конструктор альтернативных звуковых пространств.
Сергей Потанин aka flonumz — модульный экспериментатор и синтезист, разведывающий пограничные области электронной музыки.

Лекция Веры Котелевской к выходу книги Теодора Адорно «Сны»
7 декабря, 15:00, Ad Marginem Warehouse

«Сны» — сборник сновидений, которые Адорно методично записывал на протяжении последних 25 лет жизни. Переводчица книги Вера Котелевская поговорит о неожиданном амплуа одного из важнейших философов ХХ века и о новом взгляде на наследие Адорно, вырастающем из путешествия по его подсознанию.

Вера Котелевская — филолог, переводчик, доцент кафедры теории и истории мировой литературы Института филологии, журналистики и межкультурной коммуникации ЮФУ.

Казань

Зимний книжный фестиваль «Смены»

«Мода 2.0. История индустрии с 2008 года»: Презентация книги о хронике современной моды
6 декабря, 15:00

«Мода 2.0. История индустрии с 2008 года» — это хроника современной моды, рассказанная через призму одного из самых влиятельных пространств российского фэшн-ландшафта — московского концепт-стора КМ20. Это не просто документ времени, но визуальная и текстовая панорама моды, медиа и культуры за последние полтора десятилетия, рассказанная изнутри теми, кто создавал её контуры. На дискуссии авторы и создатели книги обсудят, как с 2008 по 2025 годы менялась индустрия и как КМ20 оставался на переднем крае этих перемен: от глобальных трендов до локальных культурных сдвигов, от первых коллабораций с Vetements и Raf Simons до цифровой эпохи и новых форм самовыражения. Совместно с издательством Ad Marginem, концепт-стором КМ20 и дизайн-студией ABCdesign

Участники:
Александра Боголюбская — байинг-директор концепт-стора КМ20;
Антон Гулевский — фэшн-журналист, PR-директор концепт-стора КМ20;
Ольга Карпуть — основательница концепт-стора КМ20;
Дмитрий Мордвинцев — дизайнер, руководитель студии ABCdesign.

«Бруно Таут. Письма из СССР». Презентация итогов пятой Волжской переводческой резиденции
7 декабря, 13:00

За несколько дней до фестиваля Дом творчества Переделкино совместно со «Сменой» запустит пятую Волжскую переводческую мастерскую. В рамках резиденции переводчики из Москвы и Петербурга вновь встретятся с коллегами из Татарстана. Работа мастерской будет посвящена переводу книги «Письма из СССР» Бруно Таута — немецкого архитектра и градостроителя, чьи постройки сохранились в Германии, Японии, СССР и Турции. Одним из главных аспектов своей деятельности сам Таут считал функциональность построек, будучи приверженцем функционализма и экспрессионизма в архитектуре. Совместно с Домом творчества Переделкино, издательствами «Смена», Ad Marginem и libra.

Участники:
Юлия Колпенко — переводчик с немецкого языка, модератор переводческих мастерских в Creative Writing School, тьютор резиденции.
Александр Филиппов-Чехов — переводчик, директор издательства libra, куратор переводческой резиденции Дома творчества Переделкино, шеф-редактор журнала «Иностранная литература».
Переводчики из Казанского федерального университета, участвующие в резиденции

ПРИОБРЕТАЙТЕ КНИГИ И МЕРЧ AD MARGINEM, А+А и HIDE BOOKS

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
18 Ноября / 2025

«Взять в фокус расстояние и различие». Исследователи культуры — о Глиссане

alt

Философская линейка книг Ad Marginem недавно пополнилась книгой Эдуара Глиссана (1928–2011) — мартиниканского писателя и общественного деятеля, одного из основоположников постколониальной мысли. Тексты этого сборника просвечивают кристалл Отношения, — нестойкой, всякий раз изобретаемой заново связи, которая играет в философии Глиссана роль движущей силы бытия, показывая его разные грани: утраты и обретения, раны и слияния, сомнения и открытия. Специально для Журнала Ad Marginem мы попросили трёх российских исследователей культуры, участвовавших в презентации книги Глиссана в рамках Московской книжной недели, рассказать о том, почему эта книга оказывается актуальной и сегодня.

alt
Александра Володина
Философ, преподавательница, исследовательница современного искусства и культуры.

Глиссан знаком нам в первую очередь как значимая фигура постколониальной мысли, однако в этом представлении есть некоторая внутренняя напряжённость, если не противоречивость. Теоретик, работающий с незападным социокультурным или философским контекстом (и изнутри него), автоматически оказывается в категории «постколониальная теория» по географическому признаку, хотя его идеи, методы и образы могут быть не менее важны и для иных областей знания и более широких контекстов. С другой стороны, аргументируя ценность его текстов их «общемировой» значимостью, мы попадаем в ловушку универсализации: кто сказал, что важные идеи должны обладать актуальностью для всех, а не представлять собой ситуативное (situated) знание, рождённое изнутри конкретной живой локальности и предназначенное именно для неё?

Однако, отдавая себе в этом отчёт, я всё-таки шагну в эту ловушку и отмечу, что тексты Глиссана для меня чрезвычайно важны в контексте исследований инвалидности и ненормотипичной телесности. Ключевым здесь видится его эссе «В защиту непрозрачности». В нем Глиссан размышляет о принудительном представлении себя как субъекта, о вынужденной прозрачности, видимости и перформировании себя, которых требует от нас общество, пускай даже руководствуясь самыми чистыми побуждениями и платя нам за этот жест уважением и признанием (или хотя бы их возможностью). Чтобы произошла встреча с Другим, Другой должен представить себя чужому пониманию. Но оправдано ли такое требование? «Мы требуем права на непрозрачность для всех», — призывает Глиссан в завершающей фразе эссе. Права не быть тождественными себе в некоей определённой идентичности, права не говорить на всем понятном универсальном языке (и тут мы возвращаемся к моей «ловушке»), права на презумпцию непрозрачности. Этот призыв созвучен идеям исследователей, активистов и художников, работающих с проблематикой инвалидности. Инвалидность — ситуация, в которой видимость и предъявленность может быть невозможна или нежеланна: например, в силу того, что идентичность человека с инвалидностью зачастую оказывается приписанной извне, а не предметом свободного выбора. А ненормотипичный телесный опыт требует иных языков для его выражения и не всегда может быть передан конвенциональными средствами (и должен ли он вообще быть выражен и передан?..).

Тексты Глиссана также дороги мне тем удивительным изяществом, с которым он обращается с концептуальным аппаратом Делёза и Гваттари. Это авторы с непростым стилем; он может быть трудным для понимания и в то же время заразительным — легко использовать делезианские понятия в качестве художественных образов, но сложно с их помощью размышлять над собственным живым материалом. Глиссану это удаётся: например, в его размышлении о круговых и стреловых кочевниках, которое развивает и нюансирует фигуру номада — концептуального персонажа Делёза и Гваттари.

alt
Даниил Небольсин
Кандидат философских наук, исследователь культуры, преподаватель, редактор издательства SOYAPRESS, коллажист.

Глиссан принципиально важен для современных исследований культуры: во-первых, он радикально обновляет ставший обиходным с XIX века взгляд на культуру как на живой организм. Культура в понимании Глиссана — не замкнутое в себе существо с чёткой идентичностью-«ядром» и предопределённым жизненным циклом, а метаболическое существо, чья жизнь зависит в первую очередь от взаимодействия с окружающей средой и другими организмами. Разумеется, при таком подходе нет смысла говорить о культуре в единственном числе: культуры всегда множественны и не могут существовать по отдельности. Глиссан, возможно, наиболее яркий и убедительный противник культурного изоляционизма: даже в ситуациях конфликта и декларативного разрыва он старательно прочерчивает развивающиеся живительные связи между культурами, в том числе если эти связи становятся напряжёнными. Стремясь отгородиться и замкнуться в «своём», мы лишь обманываем себя и в конечном счёте лишаем себя даже «своего».

Позиция Глиссана расходится с представлением о культуре как архиве, который нужно только хранить и оберегать, а также с представлением о культуре как истоке или основании наших действий. В его эстетике фундаменты сменяются горизонтами, а мнимо упорядоченное материковое мышление — архипелаговым. В такой перспективе культура существует только в те моменты, когда она приводится в действие, обновляется, искажается и не стоит на месте: как это формулирует сам Глиссан, «Поэтика Отношения (как часть эстетики мир-хаоса) предугадывает, предполагает, открывает, собирает, распыляет, продолжает и трансформирует осмысление элементов и форм движения». Особенно важно, что эти категории не описывают действия в предзаданной среде: для Глиссана очень важно схватывать культуры в меняющихся и нестабильных пространствах. Описываемый им мир подчёркнуто хаотичен, и Глиссан не боится этого хаоса: это особенно впечатляет при чтении его работ.

Масштабы влияния Глиссана на современные культурные формы и теории ещё предстоит описать, но для меня особенно важно то, как этот автор повлиял на переосмысление взглядов на язык: сейчас он всё чаще трактуется не как строгая структурирующая система, а как пластичный ресурс, всегда используемый вместе с другими ресурсами (и, опять-таки, зависимый от влияний и контаминаций). Это отлично манифестируется в наиболее важной современной поэзии: к примеру, когда Дон Ми Чои включает в свои англоязычные тексты масштабные непереведённые фрагменты и документы на корейском, которые производят мощный эффект именно за счёт их непрозрачности и столкновения языковых и культурных сред.

alt
Анна Родионова
Исследовательница литературы, поэтесса, преподавательница, соосновательница медиа о тексте, пространстве и природе «гало».

В «Поэтике Отношения» Эдуара Глиссана многое обращает на себя внимание, но начать я бы хотела с пары слов о переводе, в котором удалось сохранить, кажется, принципиально важный для Глиссана аспект: многообразие; соединение, с одной стороны, концептов, сшивающих всю книгу и очень прихотливо собранных, с другой стороны, красочных, почти художественных вставок. Ризоматичность его письма (которую он наследует от литературы плантаций и Делёза) сочетается со структурностью: в конце каждой главы есть итоги, а сама книга выглядит педантично собранной из сегментов, расширяющих друг друга.

Однако есть множество других причин читать «Поэтику Отношения» Эдуара Глиссана, помимо её несколько гипнотического стиля. Одна из них, которая с самого начала меня привлекла, — это сочетание артикулированных социальных проблем с непрозрачностью, той самой, о которой Глиссан много пишет и которая позволяет его текстам избежать дискурсивного господства, несмотря на обращение к объёмным понятиям и масштабным историческим картинам. Как совместить тревогу о социальной и политической несправедливости с чутким взглядом, оставляющим место для того, что не может быть высказано прямо? Кажется, Глиссан знает, как. Или, по крайней мере, знает его письмо.

Это внимание к непрозрачности, я думаю, до сих пор открывает возможности и для эпистемологических, и для эстетических находок в «Поэтике Отношения», несмотря на то, что оригинал книги был опубликован более тридцати лет назад, в 1990 году. Например, идеи Глиссана хорошо встраиваются в существующий пласт постгуманитаристики — современной гуманитарной теории, которая ставит под вопрос тезис о человеческой исключительности и ищет способы писать, говорить и думать с учётом нечеловеческих других вокруг нас. Потому ряд идей Глиссана может быть продуктивно прочитан в контексте современных экологических тенденций. Дело тут даже не в прямых высказываниях, которые подчёркивают связь письма и планеты (вроде этого: «в круговороте поэзии, в её действии и влиянии угадывается уже не какой-то конкретный народ, а будущее планеты Земля»), но и в том, что само Отношение в глиссановском смысле обусловлено, как об этом пишет Мозес Мерц, восприятием и познанием всевозможных других. Действительно, «это латентная, открытая, намеренно многоязычная поэтика, сопряжённая со всем спектром возможного». С этой идеей рифмуется часто повторяющаяся в современных экопоэтических эссе и манифестах мысль о том, что новейшая поэзия не может быть нечувствительна к другим, а поэт — своего рода «радикальный эпистемолог» (см. Джоан Ретоллак), открытый радикально иному опыту.

Это, как я думаю, также может быть близко идеям Глиссана. Он пишет, что нам не обязательно полностью понимать что-либо, чтобы этически взаимодействовать с этим. Специфическая трактовка понимания (comprendre) как того, что связано с поимкой и поглощением, позволяет читательницам и читателям Глиссана пересмотреть тотальность своего восприятия и взять в фокус расстояние и различие, которые возникают между нами и кем-то (или чем-то) ещё, подумать о них не как о препятствии, но как о необходимом элементе взаимодействия. И хотя Глиссан пишет главным образом о других культурах, непрозрачность применима не только к ним: её можно распространить на животных, биологические среды и технологии.

Ещё одна особенность «Поэтики» Глиссана, над которой я много думаю и которая важна как для исследований литературы, так и для непосредственно письменных практик, — сопряжение наблюдений за поэтикой отдельных авторов и жанров с материально-дискурсивными основаниями, их происхождением, т. е. тем самым опытом иного, что обычно упускают из вида (например, мир плантации и письмо Фолкнера, Сен-Жон Перса). Глиссан много подчёркивает то, как разная включённость в ландшафт обуславливает письмо. Например, на земле плантаций появлялась отстранённо-описательная, эстетизирующая пейзаж литература колонистов и путешественников, но там же возникала литература рабов — марронаж, практика уклончивости, ускользания, в котором не было места описаниям, потому что ей не была доступна привилегия дистанции.

В общем, книга Глиссана точно будет важна тем, кто готов всматриваться и вслушиваться в непрозрачность и «трудность» — свою и чужую.

Сборник текстов одного из основоположников постколониальной мысли.
Философия
Поэтика Отношения. Поэтика III
Эдуар Глиссан
Купить онлайн
Эстетика земли? В голодной африканской пыли? В иле затопленной Азии? Среди эпидемий, скрытой эксплуатации, среди мух, облепивших кожу рахитичных детей? В ледяном безмолвии Анд? […] Да. Но это должна быть эстетика потрясения основ, вторжения. Нужно вдохнуть силу горечи и сладости в любовь к земле, которая то вызывает насмешку, то служит поводом для сектантской нетерпимости.
— Эдуар Глиссан

читайте книги ad marginem

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
18 Ноября / 2025

Сильвен Тессон: сердце искателя приключений

alt

alt
Даниил Житенёв
Главный редактор издательства Silene Noctiflora

В 1920 году главный, наряду с Луи-Фердинандом Селином, бродяга французской литературы XX века Пьер Мак Орлан написал знаменитое эссе «Краткое руководство для настоящего искателя приключений». Этот текст, позже очень впечатливший Ги Дебора, был попыткой бывалого солдата, матроса, художника и поэта, вдоволь избороздившего и моря, омывающие старушку Европу, и парижское социальное дно, раз и навсегда проститься с беспокойной жизнью вынужденного скитальца, а также поставить вопрос о возможности и смысле авантюры как таковой. В «Кратком руководстве» Мак Орлан обозначил две разновидности искателей приключений: активные и пассивные. Если первые непосредственно участвуют в походах, войнах, несутся сломя голову к дальним берегам за сокровищами или медленно изнывают от жары в пустыне в рядах колониальной пехоты, то вторые предпочитают обо всём этом лишь фантазировать, попутно пишут роман или повесть, часто используя в качестве материала те впечатления и переживания, которыми щедро поделятся с ними активные двойники. Но существуют и счастливые случаи, когда активный и пассивный искатель приключений сочетается в одном человеке. К таковым сам Мак Орлан относит, к примеру, Джека Лондона и Джозефа Конрада. Стоит сразу оговориться, что для французского писателя это были уходящие натуры, соответствующие эпохе, когда приключение в ещё не до конца расколдованном мире было в принципе реализуемо. Но старый вояка и завсегдатай кабачков Монмартра здорово бы удивился и расплылся в улыбке, узнав, что и спустя сотню лет находятся ещё такие редкие типажи. К их числу, без сомнения, относится и Сильвен Тессон, соплеменник Мак Орлана, не только в силу обладания паспортом Пятой республики, но и по принадлежности к породе настоящих авантюристов.

«Дурная литература проповедовала нам бегство. Разумеется, пускаясь в странствия, мы бежим в поисках беспредельности. Но беспредельность нельзя найти. Она созидается в нас самих. А бегство никого никуда не приводило», — писал Антуан де Сент-Экзюпери. Мудрому лётчику, изведавшему столько дорог, можно верить. Путешествие — это вызов. Мы поверяемся им. Становится ли приключение частью ландшафта нашего опыта? Хватит ли у нас наблюдательности, терпения, духа и элементарной эрудиции откликнуться на то, что откроется нам в пути? Если нет, то мы превращаемся в потребителя рекреационных услуг. Да, поиск новых впечатлений и испытание себя на прочность — это то, чем долгое время руководствовались сердца искателей приключений. Теперь, в эпоху реактивной авиации и быстрого интернета, никого не удивишь простым, хоть и насыщенным описанием экзотических стран, а дорога к ним не становится испытанием, часто сопряжённым с риском для жизни. Казалось бы, и эпоха приключенческой литературы осталась в прошлом. Можно было бы остановиться на этом утверждении, но всё несколько сложнее. Сегодня к писателю предъявляются иные требования. Его перемещения в пространстве обязаны сочетаться и с тонкой работой по осмыслению себя в том месте, где он оказался, а не превращаться в рассказы (часто приправленные небылицами) о трудностях, связанных с достижением заветной географической точки.

В наше время, как принято говорить, в эпоху постистории, где события, идеи, личности и свершения ушедших времён становятся лишь занятными (или не очень) фактами прошлого, теряют свою былую символическую силу, кое-кто осмеливается бросить вызов текущему положению дел и вдохнуть в прежде могучие стихии новую жизнь. Это можно сделать, лишь совместив свой опыт с тем, что уже было когда-то или, осмелимся сказать, существует всегда.

Сильвен Тессон отправляется в путь не только для того, чтобы преодолеть самого себя. Часто он идёт по забытым дорогам, чтобы приобщиться к опыту тех, кто уже некогда пробирался по ним. И в какой-то мере пытается осмыслить этот опыт теперь. Это смело. Французский путешественник будто одержим идеей того, что нужно непременно оказаться на месте тех или иных свершений, чтобы приблизиться к их переживанию и пониманию. Это убеждённость в существовании некой цельности, связывающей пространство и события, которые развивались с ним в сопряжении. Можно ли назвать это метафизикой географии? «Я верю в капиллярное проникновение географии в наши души… Жить в географии — значит сокращать расстояние между телом читателя и абстракцией текста», — пишет Тессон в книге «Лето с Гомером». Следуя этой максиме, он изучал пути странствия полумифических беглецов из ГУЛАГа, двигаясь от Сибири до самой Индии. Стремился приобщиться к метафизике одиночества и отшельничества в уединённой избушке у замёрзшего Байкала. Затем мчался в сопровождении французских и русских товарищей на мотоцикле «Урал» по заснеженным дорогам, повторяя маршрут отступления Великой армии Наполеона из Москвы в Париж. Вместе с бойцами Иностранного легиона передвигался на быстроходных пирогах по тропическим рекам Французской Гвианы. На ледяных утёсах Тибета с фотографом Венсаном Мюнье выслеживал снежного барса и в долгих засадах вёл неспешные и вкрадчивые диалоги с природой этих диких мест. Размышления на вершинах затем легли в основу книги и составили повествовательную ткань поистине завораживающего документального фильма. Даже для написания своей работы о Гомере он отправляется на маленький островок Тинос в Эгейском море, чтобы приблизиться к постижению тайны появления основополагающего европейского эпоса, прочувствовать его архитектонику, ведь, по словам Тессона, «нужно проникнуться той физической материей, из которой Гомер изваял свои поэмы».

Остроумные и нетривиальные рассуждения об «Илиаде» и «Одиссее» от французского писателя-путешественника.
Античность
Лето с Гомером
Сильвен Тессон
Купить онлайн

Погружение в мир «Илиады» и «Одиссеи» — это тоже путешествие, путь к истокам европейской культуры. И именно Одиссей открывает в ней династию настоящих искателей приключений. Впрочем, философ Владимир Янкелевич называет его «ложным путешественником», ставшим таковым в силу обстоятельств. И как же это созвучно с тем, о чем писал в своей небольшой книжечке откровений уже упомянутый нами Мак Орлан! Многие авантюристы выбирали свой путь не по доброй воле, но значительно на нем преуспели, по крайней мере, по части разнообразных злоключений. И здесь греческий герой тоже оказался первопроходцем.

Нам повезло получить в проводники по гомеровским текстам очень наблюдательного, опытного и остроумного пилигрима. Тессон не только путешественник и писатель, но и великий читатель. Тысячи прочитанных страниц соответствуют тысячам преодолённых километров. Не будем забывать, что французы издавна известны своими карманными изданиями. Кажется, Сильвен с ними никогда не расстаётся. Отправляясь на зимовку в домик у Байкала, он берет с собой целую библиотеку, список книг которой советуем изучить отдельно всякому, кто решит провести полгода в отшельничестве. И, по мнению этого человека, «Илиада» и «Одиссея» есть исток и венец литературы как таковой.

Что же открывает нам Тессон во время путешествия по страницам великих творений Гомера, написанных 2500 лет назад? В первую очередь, то, что они удивительно современны, вернее сказать, вневременны. «Сквозящие в этих поэмах темы — война и слава, величие и кротость, страх и красота, память и смерть — это то самое горючее, что подпитывает пылающий огонь вечного возвращения», — так говорит Тессон, который «верит в неизменность человека» вопреки прогрессистским убеждениям нынешних социологов. И если человек и вправду неизменен, то Гомер остаётся для нас воспитателем. Он учит видеть мир в его многообразии и сложности, в котором следует соблюдать границы, а нарушение равновесия становится тяжелейшим преступлением. Он говорит о том, что свобода человека раскрывается в следовании судьбе, а целеустремлённость и верность есть высшие добродетели; о том, что чрезмерность губительна для нас и для мира.

Это простые уроки, которые тяжело усвоить. Простые правила, которым трудно следовать. Потому их нужно повторять. Ведь нет ничего нового под Зевсовым солнцем. Тессон вслед за Гомером указывает нам на то, что одна из главных угроз в жизни человека — это потеря памяти. Помните искушение моряков Одиссея в плену у лотофагов? В забытьи они едва не потеряли себя! Тема идентичности и своеобразия становится одной из главных в комментариях Тессона к поэмам Гомера, наряду с рассуждениями о судьбе, верности и порядке.

То здесь, то там заметки на полях к гомеровским произведениям писателя-путешественника приобретают острополемический характер по отношению к существующим в современном Западном мире интеллектуальным модам. В самом деле, чего только стоят фрагменты, где ставится под сомнение прогресс, критикуется массовая миграция и современные демократии или утверждается важность существования границ и дистанции, традиций и корней? Настороженное отношение к технике, обществу потребления вкупе с экологизмом и приданием особой важности идентичности и традиции сближают Тессона с «новыми правыми». Прибавим сюда и литературные предпочтения писателя, в которых Эрнсту Юнгеру, Дриё ла Рошелю, Фридриху Ницше и Юкио Мисиме отведено особое место. «Уолдену» он предпочитает «Уход в Лес». Французский журнал Valeurs помещает его имя среди «правых анархистов» наряду с Луи-Фердинандом Селином, Леоном Блуа, Жаном Распаем и Марселем Эме. Всё это даёт некоторым повод записать Тессона в «реакционеры», призвать к бойкоту его произведений и даже в его увлечении альпинизмом увидеть политическую подоплёку. С другой стороны, писателя упрекают в «ностальгии по СССР», считают «иконой левых» за участие в акциях в пользу бездомных, антиконсьюмеризм, защиту окружающей среды и отмечают положительные рецензии на его книги в L’Humanité. При этом же сам писатель проявляет открытость и широту взглядов, свойственную людям, способным видеть мир во всей его полноте, сразу двумя глазами: левым и правым. Тессон раздаёт автографы в книжных магазинах, которые принято считать левыми, но посещает и легендарный правый парижский магазин La Nouvelle Librairie, даёт большое интервью Revue Éléments Алена де Бенуа. В конечном счёте, сохранять верность себе и своим убеждениями вне зависимости от идейно-политических поветрий и кривотолков в прессе — это ли не лучший компас для того, кто смело путешествует по собственной судьбе?

Да, больше века назад фантазёр и острослов Мак Орлан поставил под сомнение возможность приключения, подчеркнув, что оно существует лишь в нашем воображении. Тессон же дарит нам надежду на то, что далеко не всё потеряно и нас ждёт ещё много удивительных дорог. Действительно, чтобы путешествовать по ним, не всегда нужно выходить из дома, иногда достаточно лишь книги. Но как часто и прочитанная книга заставляет срываться с места? И не от пустоты внутренней, а от полноты, когда странствие не превращается в пресловутое «бегство», о тщете которого предупреждал нас Экзюпери.

читайте книги ad marginem

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
12 Ноября / 2025

Прогулка в лесу жестового языка

alt

Ad Marginem выпустило «феноменологический набросок» Виллема Флюссера — книгу «Жесты», посвящённую феноменологии конкретных действий: говорить, писать, мастерить, любить, разрушать и т. д. К выходу книги и специально для Журнала Ad Marginem мы попросили Полину Синеву — ведущую tg-канала «О репрезентации глухих в массовой культуре» — рассказать об отличиях между «языком жестов» и «жестовым языком», личном билингвальном опыте и современном русском жестовом языке. А уже 14-го ноября в Ad Marginem Warehouse мы проведём встречу «Жест(ы) в музейных пространствах: теория и практика» и узнаем о том, как жестовый язык становится частью музейного пространства — как в событийных программах, так и в художественной репрезентации.

alt
Полина Синева
Сценарист, шоураннер, сурдопедагог, ведущая tg-канала «О репрезентации глухих в массовой культуре».

База, которую стоит знать о жестовом языке

Язык жестов и жестовый язык — это разные вещи. О языке жестов подробно пишет, например, Виллем Флюссер в «Жестах». Это телесные жесты, язык тела. А жестовый язык — это лингвистическая система со своей структурой и грамматикой.

Есть жестовый язык, а есть дактильная азбука. Русская дактильная азбука — это воспроизведение одной рукой букв русского алфавита. Посредством дактиля мы называем имена собственные, географические названия, понятия, у которых нет жестовых эквивалентов. При этом дактиль считается частью жестового языка.

Жестовый язык в каждой стране свой. В России — русский жестовый язык, во Франции — французский жестовый язык и так далее.

Жестовый язык — отдельный самостоятельный язык. Наряду с ним существует калькирующая жестовая речь (КЖР), или калька. Она подчинена строю русского языка и поэтому называется «речью», а не «языком». Для примера. Фраза «У тебя есть пропуск?» будет по-разному строиться на жестовом языке и кальке: На РЖЯ: Пропуск ты есть? (иная структура жестовой фразы: на первом месте объект). На КЖР: У тебя есть пропуск? (повторяет структуру русского языка).

Жестовый язык: личный опыт

Я — глухая с детства билингва из сообщества глухих и слабослышащих, то есть говорю на русском и русском жестовом языке. Маленькой я не задумывалась об этом. Я говорила на русском жестовом языке и кальке с родителями и одногруппниками в детсаду и школе и на русском языке — с двумя бабушками, педагогами и другими слышащими. Одна из бабушек знала чуть-чуть дактильную азбуку. Мир для меня был автоматически разделён на тех, кто знает жестовый язык, и кто не знает. И до сих пор разделён.

У меня два жестовых имени. Их мне дали в спортлагере и на работе. Первое — «синий» — от моей фамилии «Синева», его я использую. Второе — «синяк» — от искажённой трактовки моей фамилии, я не использую его.

Я училась в двух школах с разными методами обучения. В первой специальной школе в обучении использовался «устный метод». Это значило говорить голосом, читать по губам и использовать остатки слуха с помощью слуховых аппаратов. Если речь совсем была непонятна, можно было использовать дактильную азбуку в помощь. Жестовый язык на уроках запрещали. Много внимания уделяли слуховым занятиям. Ведь если ты хорошо говоришь голосом, то внешний мир будет уважать тебя, если будешь «махать руками», то не будут считать за человека.

Если ты говорил с одноклассниками на переменах на кальке (калькирующей жестовой речи), это было ещё терпимо, а если говорил на русском жестовом языке и, что ещё хуже, использовал сложнопереводимую лексику (безэквивалентную), это считалось очень некультурным.

Во второй специальной школе в педагогическом составе было несколько глухих и слабослышащих учителей, и в обучении использовался русский, русский жестовый язык и калька, то есть билингвистический метод. Тогда я почувствовала облегчение: не надо было считывать по губам и расшифровывать смысл сказанного, информация давалась на жестовом языке и кальке. Оставалось только усваивать материал.

Когда я поступала в первый вуз, мой выбор был ограничен из-за того, что только в четырёх вузах были спецгруппы для глухих с переводом на жестовый язык. А когда я позже захотела учиться в вузе среди слышащих, где не было спецгруппы, с переводом лекций мне пришлось разбираться самостоятельно.

Сейчас примерно половина круга моего общения — глухие и слабослышащие, а половина — слышащие. С теми, кто не знает жестового языка, я общаюсь либо через переводчиков, либо через технику — расшифровку, переписку в чатах.

Поскольку я работаю со слышащими, то регулярно взаимодействую с разными переводчиками жестового языка. Достаточно много переводчиков могут перевести с русского языка на русский жестовый, но очень мало — с русского жестового языка на русский. Для меня это критично, потому что я читаю лекции на русском жестовом языке и кальке.

На кинопроектах с глухими персонажами, где я работала на разных позициях, особенно ясно видно, что верно подобранный жестовый язык наиболее полно раскрывает образ глухого персонажа. Например, глухой с детства персонаж из сообщества будет иначе строить фразы, чем слабослышащий из семьи слышащих.

Помню, как в детстве на улице заговаривала с мамой на жестовом языке, а она цыкала на меня: потом поговорим, не нужно показывать жесты, не привлекай внимания. Сейчас я практически не встречаю тех, кто стесняется говорить на жестовом языке в общественных местах, все спокойно говорят, и слышащие уже меньше глазеют.

С наиболее яркой дискриминацией жестового языка со стороны слышащих столкнулась где-то лет десять назад, когда ездила с переводчиком жестового языка на «слышащее» мероприятие аниматоров. Меня вызвали на сцену и назвали «девушкой, не говорящей на нашем, человеческом языке».

Когда езжу одна в метро, то иногда встречаю глухих пассажиров, которые разговаривают между собой на жестовом языке. Иногда они замечают, что я понимаю их. Они замолкают или спрашивают прямо: «Вы глухая?» Я честно говорю «да». Но иногда они не замечают, и прикольно наблюдать, как говорят на разные темы.

Я как-то наблюдала за группой юных спортсменов, которые увлечённо обсуждали, как им встречаться с девушками, и мне было жаль выходить на своей остановке: так интересно было узнать, чем закончится история с их знакомыми.

Обожаю игру, которую условно можно назвать «фигура из дактильных букв». Например, очень давно в школе я узнала про фигуру «часы». Это четыре дактильные буквы «ч», «а», «с», «ы» — можно посмотреть их в табличке с дактильной азбукой. И вот эти буквы складываются в дактиль и пантомиму, и вырисовывается понятный образ. Дактилемму «ч» подносишь к другой руке и как бы заводишь ключик, потом складываешь в дактилемму «а» и стучишь по ладони, типа проверяешь часы. Потом дактильную букву «с» подносишь к уху — как бы слушаешь, есть ли звон. И дактилемма «ы» с киванием головой — звон есть, часы работают. Это самый приличный пример фигуры, есть неприличные. Фантазия у глухих богатая.

Жестовый язык: наука

О русском жестовом языке как об отдельном языке я задумалась в студенчестве, когда начала встречать людей, изучающих жестовый язык и культуру глухих, — например, Г. Зайцеву, А. Комарову, В. Палённого, В. Базоева, а также читать труды Л. Выготского. Всё это дало мне новый ракурс на жестовый язык, и я начала уважать его, а значит, и себя как глухую.

Жестовый язык в России довольно поздно стал объектом науки. И чтобы обсудить современное состояние русского жестового языка, предлагаю вспомнить о том, что происходило с ним в недавнем прошлом. На статус и место русского жестового языка в жизни общества очень повлияли методы обучения в европейских, а затем и в русских школах глухих.

Условно говоря, есть два метода обучения глухих: немецкий (устный) метод, который поддерживает развитие устной речи, и французский («мимический») метод обучения, который поддерживает и национальный, и жестовый языки в обучении. Исторически так сложилось, что в XIX веке на Миланском конгрессе слышащие педагоги утвердили устный метод обучения глухих как основной, а жестовый язык запретили, и он надолго остался в тени. Запрет только ухудшил жизнь глухих: они-то продолжали между собой общаться на жестовом языке, а найти переводчика или работу стало тяжелее из-за отсутствия официального статуса жестового языка. В России жестовый язык тоже долгое время был в подполье.

Известна заметка Иосифа Сталина, опубликованная в 1950 году в газете «Правда» о том, что жестовый язык — не язык и даже не суррогат языка, а глухие люди — неполноценные. Но вскоре вождь умер, а в 1957 году вышел фактически первый словарь жестового языка И. Гейльмана. С тех пор жестовый язык медленно начал выходить из подполья. В 1990-е годы термин «русский жестовый язык» ввела в обиход профессор и исследователь жестового языка, культуры и истории глухих Г. Л. Зайцева, и она же первой в России провела билингвистический эксперимент на базе специальной школы № 65. В этой школе жестовый язык был одним из основных языков обучения.

В 1995 году «язык жестов» признаётся «средством межличностного общения». На телевидении появляется перевод новостей на кальке для глухих. В 2012 году жестовый язык ратифицируют, и он приобретает юридическую силу. В 2025 году в указе «Об утверждении Основ государственной языковой политики Российской Федерации» жестовый язык назван «неречевым языком общения»: имеется в виду, что это не звучащий язык, однако формулировка требует доработки.

Благодаря официальному статусу жестового языка увеличилось количество вузов, где обеспечивают перевод на жестовый язык, а также число переводчиков жестового языка.

Но в школах глухих жестовый язык пока не включён в ФГОС как один из языков обучения. Фокус в исследованиях русского жестового языка теперь смещается с описания языка на глубокий лингвистический анализ. А направления, по которым проводятся исследования жестового языка, таковы:
— фундаментальная лингвистика: синтаксис и порядок слов, лексикология и лексикография;
— морфология: анализ того, как образуются новые жесты (словообразование).

В планах у лингвистов — фокус на исследованиях социолингвистики: например, исследование различий в РЖЯ между разными городами; как влияет на жестовый язык советская и постсоветская школа для глухих.

Не хватает большого корпуса русского жестового языка по аналогу с национальным корпусом русского языка, который мог бы стать основой для серьёзных лингвистических исследований. Нужно масштабироваться: собрать и записать разные диалекты жестового языка по всей стране с носителями жестового языка разного возраста. Например, жест «колбаса» в Москве и Новосибирске будут разными. Даже в Питере, который рядом с Москвой, есть свои местные жесты.

Сейчас исследованиями жестового языка занимаются:
Центр образования им. Г. Л. Зайцевой, МГЛУ, МГУ им. Ломоносова, РАН, УМЦ, НИУ ВШЭ (Москва). Скажем, Ксения Кутович исследует в аспирантуре РАН, как взаимодействуют друг с другом русский жестовый и русский языки у глухих, слабослышащих и CODA (слышащих детей глухих родителей);
НГТУ (Новосибирск);
СПГУ им. Герцена (Санкт-Петербург);
КФУ (Казань);
НГЛУ им. Н. А. Добролюбова (Нижний Новгород).

Русский жестовый язык исследуют и за границей. Например, профессор Вадим Киммельман в Бергенском университете исследует немануальные маркеры в разных жестовых языках (положения и движения других артикуляторов: тела, головы, рта, бровей, глаз и век).

Самое интересное в русском жестовом языке для меня — так называемая безэквивалентная лексика жестового языка (БЭЛ). Это жесты, которые сложно перевести на русский язык одним словом с точностью до 100%. Например, жест «сначала развернуть кулак в пространстве, а потом поднести к носу». Его этимология — «постучал в дверь, и никто не открыл».

Есть tg-каналы, где глухие и слабослышащие носители обмениваются друг с другом разными идиомами и маркерами жестового языка, сравнивают их и пытаются угадать смысл.

Жестовый язык: культура и искусство глухих

Жестовый язык пронизывает все сферы жизни глухих, и культуру в том числе. Существует международный день жестовых языков, день переводчика жестового языка и так далее. Каждый год в сентябре отмечается неделя глухих. Это время, когда популяризуют жестовый язык.

Проводятся конкурсы сторителлеров, визуальной миниатюры VV (от англ. Visual Vernacular), собирается фольклор глухих, рисуются комиксы из жизни глухих, снимаются клипы с жестовыми песнями. Много глухих, слабослышащих и CODA-блогеров, которые на жестовом языке ведут видеоблоги на разные темы.

В последние годы бурно развиваются программы на жестовом языке для глухих в музейных институциях — экскурсии по выставкам, кинопоказы с дискуссиями и так далее. Глухой художник Александр Мартьянов (1960–2021) в своих картинах размышляет о русском жестовом языке и его месте в жизни глухого.

Жестовый язык настолько важен для глухих, что из-за разного восприятия его роли и ценности в обучении и воспитании в сети периодически вспыхивают «языковые» холивары. Они ведутся между защитниками жестового языка и защитниками русского языка, и они никак не могут договориться между собой, хотя очевидно, что билингвизм — это самый перспективный путь развития.

Жестовый язык послужил яблоком раздора даже в театре глухих. Исторически в Театре мимики и жеста (который создали в 1960-х годах прошлого века) спектакли игрались на калькирующей жестовой речи, которую понимали не все глухие зрители. В 1990-е годы для своего обновления Театр мимики и жеста вместе с Щукинским училищем набрал курс студентов. После окончания часть группы осталась с руководителем курса А. В. Мекке. Одна из причин — разные взгляды на то, на каком именно жестовом языке играть в спектаклях. В студии Мекке спектакли игрались на жестовом языке, понятном глухим. Так театр стал ближе к зрителям.

Сейчас главные популяризаторы жестового языка — клипы на жестовом языке (один из самых известных — «Перемен» Цоя с исполнителем А. Знаменским) и переводчики жестового языка на концертах слышащих.

Прогнозируют, что технологический прогресс избавит человечество от глухоты, и жестовый язык отпадёт за ненадобностью. Но язык — это определённый взгляд на мир, и я не могу представить свою жизнь без жестового языка. Жестовый язык будет жить, пока будет интерес к нему.

Рекомендуемые книги о русском жестовом языке

— Г. Зайцева «Жестовая речь. Дактилология» (2001);
— М. Фрадкина «Говорящие руки» (2001);
— В. Базоев, В. Палённый «Человек из мира тишины» (2002);
— Г. Зайцева «Жест и слово» (2006);
— Сборник «Современные аспекты жестового языка» (2006);
— Сборник «Билингвизм. Роль жестового языка в языковом и когнитивном развитии детей с нарушением слуха» (2017);
— А. Комарова «Сообщество глухих и жестовый язык» (2022);
— «Введение в лингвистику жестовых языков. Русский жестовый язык» (2023);
— Альманахи «Исследуя сообщество глухих» (2024, 2025).

Словарь русского жестового языка

Книга «Жесты» (1991) философа и теоретика медиа Вилема Флюссера (1920–1991) посвящена феноменологии конкретных действий: говорить, писать, мастерить, любить, разрушать и т. д. Из этих действий, или жестов, складывается повседневное, активное бытие-в-мире, а за их анализом угадывается силуэт бытующего феноменолога.
философия
Жесты. Феноменологический набросок
Виллем Флюссер
Купить онлайн

Читайте книги ad Marginem

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
12 Ноября / 2025

Иранская интеллигенция 1960-х: разбитое зеркало прогресса

alt

«Гарбзадеги» и «Путешествие в Израиль» — знаковые книги Джалала Але-Ахмада, иранского писателя, общественного деятеля, журналиста и критика европоцентризма. По следам выхода «Путешествия в Израиль» и в преддверии лекции, посвящённой кругу иранской интеллигенции 1960-х годов, которая состоится в Ad Marginem Warehouse, мы попросили Георгия Иванова — востоковеда, переводчика и руководителя научно-популярного востоковедческого журнала «Южная луна» — коротко рассказать о том, какие настроения царили в Иране 1960-х годов в то время, когда Джалал Але-Ахмад писал свои книги.

alt
Георгий Иванов
Востоковед, исследователь восточного мистицизма, переводчик, основатель и руководитель научно-популярного востоковедческого журнала «Южная Луна».

Вторая половина XX века стала для Ирана временем стремительного социального и культурного перелома. На фоне модернизационных реформ, проводимых шахом Мохаммедом Реза Пехлеви, возникло уникальное интеллектуальное движение, которое соединило в себе европейскую философию, исламскую этику и антиколониальный пафос. 1960-е годы оказались моментом, когда идеи иранской интеллигенции начали формировать мировоззренческую основу будущей революции 1979 года.

Время надежд и трещин в фундаменте

1960-е годы в Иране — эпоха бурного развития стиля и глубоких противоречий. При шахе Мохаммеде Реза Пехлеви страна рванула вперёд с почти кинематографическим размахом: «Белая революция» с её земельными реформами, расширением прав женщин и грандиозными проектами индустриализации создавала иллюзию модернистского чуда. Однако за этим глянцем скрывалась иная реальность: всевидящее око тайной полиции САВАК, коррупция, растущая социальная пропасть между элитой и народом.

Дети двух миров: между кафе и Кораном

Иранская интеллигенция 1960-х не была единым сообществом. В тегеранских кафе, на литературных вечерах и в подпольных кружках сталкивались марксисты, либералы, исламисты и националисты. Поэт Ахмад Шамлу и философ Али Шариати по-разному искали ответ на мучительный вопрос: как принять плоды прогресса, не утратив культурную душу?

Ахмад Шамлу
ОБЕТ

Свыше краёв твоего тела я люблю тебя.

Дай же мне зеркала́ и жаждущих мотыльков,
сияние и вино,
высокое небо и вольные своды моста,

птичек и радугу дай мне,
и последний путь
за завесу, где бьёшься ты, — бейся же снова.

Свыше краёв своего тела
я люблю тебя.

В той далёкой дали,
где пророчеству тел положен предел,
где пламя, совет, трепыханья, мольбы утихают
всецело,
и пребывают все смыслы и формы, и фразы,
поэтому дух —
что в конце странствий у тела —
до того, как слетятся стервятники, телу положит конец.

Свыше любви
я тебя люблю,
свыше завес и красок.

Свыше наших изваяний
дай мне обещание встречи.

Апрель–май 1963. Ширгах

Перевод с персидского Кирилла Корчагина — специально для рубрики «Страна перевода: Иран» пятого номера журнала «Перевод».

Идейный шторм: от «опьянения Западом» до шиитского мессианства

Главная дилемма эпохи — напряжение между «западничеством» и «возвратом к истокам». Ключевым понятием этого времени стал термин «гарбзадеги» — «опьянение Западом». Антиколониальный пафос, вдохновлённый идеями Бандунга и третьего мира, причудливо переплетался с шиитским мессианством, превращая религию в язык социальной справедливости.

Центральной фигурой эпохи стал Джалал Але-Ахмад (1923–1969) — писатель, эссеист, автор манифеста «Гарбзадеги». Он видел в западном влиянии болезнь, а в возвращении к исламским и персидским корням — путь исцеления. Его идеи стали интеллектуальным топливом будущей революции.

Режим терпел интеллигенцию лишь до поры до времени: цензура уничтожала книги, агенты САВАК следили за кафе и галереями. Тем не менее культурная жизнь кипела, и именно в этой атмосфере родились идеи, изменившие Иран навсегда. Иранская интеллигенция 1960-х годов стала зеркалом эпохи — треснувшим, но правдивым. Её представители стремились осмыслить модернизацию не как подражание, а как внутреннюю трансформацию. Их тексты подготовили почву для переосмысления роли культуры и религии в обществе. Сегодня их наследие напоминает: никакая модернизация не имеет смысла без культурного самоосознания.

Наш поражённый Западом лидер качается на волнах, под ногой его нет тверди, статус его неясен. Он не может занять определённую позицию ни по одному вопросу. У него кружится голова, и его мотает из стороны в сторону. Собственная воля отсутствует: он подчинён волне событий. Он ни с чем не борется. Минует самую опасную скалу благодаря лести и угодливости. Соответственно, ни один кризис или чрезвычайная ситуация не представляют для него угрозы. Правительство уйдёт — будет новое, в этой комиссии не вышло — тогда на том семинаре, в этой газете не прошло — тогда на телевидении, в этом департаменте не получилось — тогда в том министерстве, если не посол — то министр. Словом, как бы ни менялась ситуация и как бы ни тасовались правительства, вы снова увидите того же самого поражённого Западом руководителя, неподвижного, как гора Ухуд.
 
— Джалал Але-Ахмад. Из «Гарбзадеги»

Краткий глоссарий

Белая революция: серия реформ шаха Мохаммеда Реза Пехлеви, направленных на модернизацию, но усиливших социальное неравенство.

САВАК: тайная полиция Ирана (1957–1979), символ репрессий и цензуры.
Гарбзадеги: термин, означающий «опьянение Западом» — утрату культурной идентичности.

Шиитское мессианство: идея о приходе скрытого имама как символе справедливости и сопротивления угнетению.

Али Шариати: иранский мыслитель, соединивший ислам с идеями социальной революции.

Ахмад Шамлу: поэт-модернист, чьи стихи стали символом свободы и сопротивления.

Джалал Але-Ахмад: писатель, критик и мыслитель, чьи идеи предвосхитили иранскую революцию.

Ахмад Шамлу
СПЯЩИЕ
           На двадцатую годовщину отважного восстания в Варшавском гетто

От тех, кто лицом к лицу смотрят на смерть открытыми глазами,
от знаменитых братьев
в тёмном квартале
                                каждое тело дремало.

От тех, кто выкрикивал мятежные глаза в узлы своих пустых кулаков,
от печальных сестёр
в тёмном квартале
                                каждое тело дремало.

От тех, кто оставался чужим с запахом тёплого хлеба и гамом весёлых мелодий,
потому как между колыбелью и могилой им вряд ли бы выпал случай,
от сыновей страха, охваченных отчаянием,
в тёмном квартале
                                каждое тело дремало.

О братья!
Вы низошли к свечам,
возможно, звёздные глаза
                                слились с пустотой,
свидетельствуя, между этими статуями полутруда и полусмерти
в коридорах иблисова сна.

Образ такой ему бы найти,
что имел бы фамильное сходство с Яхве.

Они смерть превратили в песню,
эту смерть,
столь могучи великолепны их голоса,
что весна,
как какие-то ошмётки,
наползла на адскую жилу.

О братья!
Эти зелёные колосья
в преддверии жатвы — песня так сладко пропетая,
что жнец,
                презирая себя,
                                скорбно губу прикусил.

К факелам вы снизошли, ведь во всём гетто молчания
не появилось ничего божественного,
                                                                кроме лица палача.

Они от одной смерти к другой всё больше схожи.
Они от смерти с бессмертьем имеют сходство.
Скользящая тенистость
как смерть
в области грусти, что Бог предал тишине —
их движение вечно.

7 марта 1963

Перевод с персидского Кирилла Корчагина — специально для рубрики «Страна перевода: Иран» пятого номера журнала «Перевод».

Читайте книги:

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
10 Ноября / 2025

Китай, который мы не знаем: три ошибки русского читателя

alt

Запуская проект hide books, издательство Ad Marginem поставило амбициозную задачу: представить русскому читателю современную философскую и критическую литературу Восточной Азии и Дальнего Востока, переосмыслив привычные западноцентричные взгляды на мир. Специально для журнала Ad Marginem и в поддержку hide books мы попросили филолога-китаиста и редактора журнала «Перевод» Юлию Дрейзис рассказать о том, какие главные ошибки допускает русский читатель, думая о Китае, и как их избежать.

alt
Юлия Дрейзис
Филолог-китаист, переводчик, кандидат филологических наук, доцент кафедры китайского языка ИСАА МГУ, лауреат премии «Ясная Поляна» в номинации «Иностранная литература» (2022), редактор журнала «Перевод».

В 2013 году китайский фильм «Прикосновение греха» (Тянь чжудин 天注定, «Это судьба») режиссёра Цзя Чжанкэ шокировал западную публику на Каннском кинофестивале. Четыре истории о насилии, коррупции и мести, снятые с документальной точностью, без музыкального сопровождения и психологических объяснений — просто камера фиксирует, как человек убивает, как распадается семья, как рушится жизнь. Европейские критики недоумевали: где же знаменитая китайская созерцательность, философская глубина, поэтическая метафоричность? Но именно эта жёсткая, почти репортажная манера и есть одно из лиц современной китайской культуры — лицо, которое русский зритель часто не готов увидеть.

Если вы откроете китайский TikTok или посмотрите популярные китайские рекламные ролики, вас может удивить их прямолинейность: крупные планы жующих ртов, чавканье, громкая музыка, яркие кричащие цвета, гиперболизированные эмоции. Никакой сдержанности и утончённости, которую мы привыкли ассоциировать с китайской эстетикой. Для русского зрителя это выглядит чуть ли не вульгарно. Но это и есть живая современная китайская культура — не та, что изображена на шёлковых свитках в музеях, а та, что существует здесь и сейчас. Для русского читателя, воспитанного на представлениях о китайской культуре как царстве изящной символики и тонкой недосказанности, такая откровенность оказывается шоком. Китайская литература может показаться «слишком натуралистичной, физиологичной и неприятной» — именно так многие описывают первое впечатление от современной китайской прозы.

Этот разрыв между ожиданиями и реальностью — лишь один из симптомов более глубокой проблемы в восприятии китайской культуры. Стереотипы создают пропасть между тем, что мы думаем о Китае, и тем, что представляет собой китайская культура сегодня.

Миф о единообразии: Китай как монолит

Первое и, пожалуй, самое фундаментальное заблуждение — представление о Китае как о культурно однородном пространстве. Когда мы говорим «китайская культура», «китайский язык», «китайская литература», то невольно подразумеваем нечто единое, цельное, лишённое внутренних противоречий и региональных различий. На самом деле Китай — это пространство колоссального культурного разнообразия. Достаточно взглянуть на языковую ситуацию: лингвисты выделяют десять крупных диалектных групп, которые объединяют более двухсот диалектов. Причём речь идёт не о незначительных фонетических различиях — эти «диалекты» настолько отличаются друг от друга, что их носители попросту не понимают друг друга. Житель Пекина не поймёт жителя Гуанчжоу, говорящего на кантонском, а уроженец Шанхая не разберёт речь человека из Фуцзяни, владеющего южноминьским.

Исторически сложилось так, что юг и север Китая всегда развивались по-разному. Это различие проявляется на всех уровнях — от музыкальных традиций до бытовых привычек. Река Янцзы традиционно делит страну на два обширных региона, и это деление отнюдь не формальность. На севере преобладает континентальный климат с суровыми зимами и жарким летом, что роднит его с российскими широтами; традиционная северная кухня напоминает русскую: здесь едят пельмени (цзяоцзы), много продуктов из пшеницы, пшёнку, квашеную капусту. На юге же, где царит тёплый влажный климат, основу питания составляют рис, морепродукты, свинина и курица.

Рис и пшеница — это мощные культурные маркеры, формирующие региональную идентичность. Когда в современном китайском тексте появляется образ рисового поля, залитого водой, с крестьянами, работающими по колено в грязи, — для южного читателя это будет картина из его собственного детства, воспоминание о запахе влажной земли и бесконечном труде предков. Для северянина же, выросшего среди пшеничных полей на сухих лёссовых почвах, этот образ остаётся экзотикой, чужой реальностью. Точно так же упоминание пельменей мгновенно отсылает к северной культуре, к домашнему очагу северного дома, тогда как для южанина это лишь любопытное блюдо соседнего региона. Даже бамбук — один из центральных символов китайской поэзии и живописи, воплощение стойкости и благородства — воспринимается по-разному: на юге это часть повседневного ландшафта, материал для строительства и письма, а на севере скорее книжный образ, заимствованный из высокой литературной традиции. Даже вернувшись к самым истокам китайской поэзии, мы увидим, что вся классическая литературная традиция южного царства Чу отличалась от северной «Книги песен» (Ши цзина) именно обилием южных реалий, яркостью, фантастичностью, шаманским экстазом.

Эта неоднородность проявляется не только в языке, но и в способах художественного мышления, в системе образов. С каждым регионом связаны свои стили традиционной драмы, живописи, танца. Не учитывая этого внутреннего многоголосия китайской культуры, мы рискуем пропустить целые пласты смыслов.

Забытые корни: аграрный характер китайской культуры

Второе заблуждение связано с недооценкой глубоко аграрного, крестьянского характера китайской культуры. Не стоит забывать, что на протяжении большей части истории Китай представлял собой огромную крестьянскую массу — с тоненькой прослойкой образованного сословия.

Около 90% населения Китая на протяжении веков составляли преимущественно неграмотные земледельцы. В нашем восприятии китайской литературы мы часто фокусируемся исключительно на высокой, элитарной традиции — на конфуцианской учёности, каллиграфии, изысканной поэзии в жанрах ши и городского роменса-цы. При этом мы упускаем из виду мощнейший пласт простонародной культуры, которая всегда существовала параллельно «изящной» традиции.

Низовое, телесное прорывается в китайской культуре сплошь и рядом, даже, казалось бы, через соцреализм. Это особенно очевидно в современной китайской литературе. Возьмём, к примеру, роман Юй Хуа «Братья», где описывается толпа, наблюдающая за тем, как школьный учитель тащит по улице труп, вывалянный в нечистотах, — это описание передаёт ощущение огромной, жующей, плюющей, хохочущей и совершенно одержимой толпы, которая и есть реальность существенной части китайской жизни.

Раблезианство, телесность, физиологические подробности, которые могут шокировать русского читателя, привыкшего к иной литературной традиции, — это не авторский эпатаж, а проявление глубинной, исконной народной культуры. Показательный пример — творчество нобелевского лауреата Мо Яня, чьи романы переполнены описаниями телесных процессов, физиологических подробностей, голода, болезней, крови и экскрементов. В романе «Большая грудь, широкий зад» эта телесность вынесена уже в само название — грубое, физиологичное, шокирующее западного читателя. Героиня носит такое имя именно из-за своих физических характеристик, определяющих её способность рожать и кормить детей. На протяжении всего романа, охватывающего историю Китая с 1940-х по 1990-е годы, Мо Янь не щадит читателя: здесь и японские казни с подробным описанием разложения тел, и голод Большого скачка, когда люди ели кору и землю, и абсурд «культурной революции». Переводчик Игорь Егоров отмечает, что Мо Янь «следует традициям китайского натурализма», к которому «сначала надо привыкнуть».

Этот натурализм — не просто авторская манера, а проявление той самой крестьянской, земной основы китайской культуры, которая прорывается даже сквозь идеологические рамки соцреализма. Китайская соцреалистическая литература была «деревенской литературой» по своей сути: крестьяне составляли основу революции, а сама социалистическая культура строилась на фундаменте крестьянской культуры. В отличие от советского соцреализма, где физиологические подробности часто купировались редакторами как «не соответствующие жанру», китайский соцреализм сохранял связь с народной традицией, где телесное, материальное, конкретное всегда имело первостепенное значение. Даже когда китайские писатели создавали идеализированные образы «новых людей», их персонажи оставались крестьянами со всеми своими привычками, бытом, телесным опытом. Эта неустранимая телесность, физиологичность — не девиация, а норма китайской литературной традиции, идущая от многовековой крестьянской культуры.

Парадокс современности: Китай как страна модерна

Третье, и, возможно, самое парадоксальное заблуждение касается природы современной китайской культуры. Мы привыкли думать о Китае как о стране древних традиций, конфуцианской мудрости, непрерывной преемственности с прошлым. Но современная китайская культура — это в значительной степени культура, рождённая из радикального разрыва с традицией.

Столкновение с западной модерностью, начавшееся с болезненного опыта Опиумных войн 1840–1860-х годов, привело к тому, что у китайской интеллигенции возникло ощущение: чтобы выжить, нужно срочно что-то менять. Литературная и культурная революция начала XX века была, по сути, актом насильственной модернизации. Реформаторы, такие как Ху Ши, выступали за переход от классического языка к разговорному, за пересмотр конфуцианских норм. Если в России поэтический авангард с его языкотворчеством и намеренным косноязычием зачастую оказывается обращён в архаику, то современная китайская литература и поэзия утверждают своё существование как апофеоз современности в искусстве.

Вот почему китайские поэты с такой лёгкостью оперируют европейскими реалиями, рассыпают по тексту отсылки к древнегреческой мифологии, Набокову, Кафке, напрямую идентифицируют себя с некитайскими авторами. Для китайских писателей 1980-х годов огромную роль играли русские поэты Серебряного века, Кафка был любимым автором едва ли не каждого второго писателя. Это не подражание Западу и не потеря культурной идентичности, а следствие того, что современная китайская литература изначально конституировалась как модерная — как часть глобального литературного процесса XX века.

Связь с традицией при этом не исчезает полностью, но остаётся хотя бы в её отрицании, деконструкции. Например, поэт И Ша в своём стихотворении «Мэйхуа: неудачное лирическое стихотворение» высмеивает ультратрадиционный образ сливы-мэйхуа. Схожая стратегия деконструкции характерна для китайских авангардистов 1980-х. Юй Хуа в своём раннем рассказе «Кровавые цветы сливы» (1989) тоже использует классический литературный образ мэйхуа, но не как символ стойкости и чистоты, а как маркер насилия и крови. Деконструкция традиционной этики здесь выливается в одержимость изображением насилия.

Современная женская поэзия тоже показывает «снижение» традиционных образов: мы видим отказ от идеализации материнства и женственности, переход от возвышенно-обобщающих образов к реально-бытовым, исследование эмоциональных и психических состояний женщины, её повседневной жизни. Китайский авангард сознательно дистанцируется от традиции в попытках выработать альтернативу официальному дискурсу, детерминизму, рационализму и другим положениям китайского «нового Просвещения».

Наши «искажения оптики» связаны между собой. Мы представляем Китай монолитным, древним, неизменным — и тем самым лишаем себя возможности увидеть реальную китайскую культуру во всей её сложности, противоречивости и динамичности. Мы не замечаем внутреннего разнообразия, не учитываем мощного влияния простонародной традиции, не понимаем, что современная китайская литература — это прежде всего литература модерна, рождённая в начале XX века в результате радикального разрыва с прошлым.

Понимание китайской культуры начинается с признания простого факта: у нас есть важные точки схождения, но различия при этом фундаментальны. Мы действительно похожи — общей культурной фиксацией на литературе, на истории; и у нас, и в Китае писатели видят себя борцами за новое общественное устройство. Мы обладаем сходным историческим опытом жизни при коммунизме, репрессий, травм, разрушения традиционного деревенского уклада, стремительной урбанизации. «Литература шрамов», возникшая после смерти Мао Цзэдуна, перекликается с лагерной прозой — в Китае есть свой Шаламов (Чжан Сяньлян) и свой Солженицын (Ван Мэн). Более того, китайские писатели многое заимствовали из русской традиции: Серебряный век повлиял на поэзию 1980-х годов, советские литературные формы активно использовались в литературе китайского соцреализма.

Но именно это сходство создаёт ловушку: мы рискуем проецировать на китайский текст наши собственные культурные коды и совершенно не заметить того, что в нем на самом деле происходит. Даже когда китайские авторы высмеивают национальные особенности — например, Мо Янь в романе «Страна вина» обнажает «главную китайскую одержимость — одержимость пищей», это остаётся глубоко китайским жестом. Только взглянув глубже, мы получаем возможность читать китайскую литературу как она есть — без экзотизации, без упрощения, без проекции собственных ожиданий.

Читайте книги hide books:

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
07 Ноября / 2025

«Издания, о которых мы грезим». Московские библиотекари — о книгах, которых нет в их библиотеках

alt

В рамках Московской книжной недели в Ad Marginem Warehouse состоялось открытие издательского архива. В будущем он превратится в Архив независимого книгоиздания — собрание важных книг, созданных независимыми издательствами, многие из которых уже прекратили своё существование. Мы попросили нескольких московских библиотекарей рассказать о книгах, которых почему-то не оказалось в их библиотеках. Дмитрий Авалиани, Клэр Бишоп, «Распад СССР» и некоторые другие издания — в подборке от сотрудников Библиотеки им. Некрасова, Библиотеки иностранной литературы, ЦВЛ РГБ, Библиотеки поэзии и Des Esseintes Library: если у вас завалялась (став отчего-то совершенно ненужной!) какая-то из упомянутых книг, то теперь вы знаете, где она может оказаться полезной.

alt
Ульяна Шлыкова
Руководитель отдела комплектования фондов Центральной библиотеки им. Н. А. Некрасова (Москва), автор tg-канала «Библиотеки существуют»

Так получилось, что у независимого книгоиздания и библиотек очень мало точек соприкосновения, хотя, я уверена, обе стороны более чем заинтересованы в сотрудничестве. На мой взгляд, причин дистанцированности несколько. С одной стороны, обязательные экземпляры попадают только в ограниченное число библиотек, и часто остаются недоступны широкому кругу читателей. А с другой — иногда даже обязательные экземпляры не поступают в библиотеки, и книга вовсе не сохраняется. Мы в Некрасовке стараемся, по возможности, приобретать книги независимых издателей именно с целью сохранения «редкостей» для будущих поколений читателей и исследователей. Иногда оказывается, что книга есть у нас, но нет в РНБ или РГБ. Например, графический роман «Никополь» от издательства Zangavar. Мне жаль, когда книги небольших детских издательств, которых становится всё больше, не попадают в городские библиотеки, где точно пользовались бы большим спросом, в отличие от национальных книгохранилищ. В пример приведу книги издательства «Миля» — в Москве они представлены только в Некрасовке.

Кроме того, у любой библиотеки есть список книг, которые она хотела бы иметь в фонде. Часто оказывается так, что тираж заканчивается раньше, чем библиотека смогла купить книгу — всё-таки закупочные процессы не очень быстрые. В то же время многие независимые издатели до сих пор не готовы напрямую продавать свои книги библиотекам, а необходимость привлекать посредников уменьшает шансы на приобретение, поскольку этот путь более сложный и затратный.

Например, у нас не хватает нескольких сборников «Исторические планы Москвы» от издательства «Жираф» — мы целенаправленно разыскиваем книги, связанные с историей столицы, поскольку являемся центральной городской библиотекой. Кроме того, Некрасовка — научная библиотека, и мы стараемся приобретать ещё и научные издания, чтобы у читателей была альтернатива — почитать книгу в читальных залах РГБ или взять домой. Или ещё один пример — у нас не хватает нескольких томов собрания сочинений Герберта Спенсера от издательства «Социум» и двухтомного собрания документов «Распад СССР» от издательства «Кучково поле».

Сотрудничество библиотек и независимых издателей выгодно обеим сторонам: издателям — гарантированная оплата, рост узнаваемости, освобождение складов от остатков за счёт некоммерческого сотрудничества с библиотеками; а для библиотек — расширение ассортимента изданий и привлечение новых читателей. На мой взгляд, чтобы сотрудничество развивалось, необходима большая работа с обеих сторон: издателям — быть более гибкими и учиться работать с государственными закупками и общаться с библиотеками, а со стороны библиотек — шире смотреть на книжный рынок и не бояться приобретать что-то новое или необычное.

alt
Надежда Гребнева
Ведущий библиотекарь Центра культур англоязычных стран Библиотеки иностранной литературы имени М. И. Рудомино

Дэвид Кёртис. Фильмы художников
С этой книгой мы познакомились на non/fiction — в первую очередь привлекло название: очень напомнило обожаемый в нашей магистратуре текст «Художник как историк». Я занимаюсь исследованиями документального кинематографа и была в восторге от того, что внутри этой необычной книги целая глава посвящена документалкам.

Esther Kinsky. Seeing Further
(Fitzcarraldo Editions)

В современном мире отношения между фильмом и зрителем меняются: смотря кино в смартфоне на ходу, мы оказываемся одновременно и в своей реальности, и в реальности фильма. А на фоне этого кинотеатры закрываются. И это плохо. Книга Кински — мощное признание в любви искусству кино и опыту коллективного кинопросмотра.

Ander Monson. Predator: A Memoir, a Movie, an Obsession
(Graywolf Press)

Это честная исповедь киномана, который сто сорок шесть раз посмотрел фильм «Хищник» 1987 года. Иногда одержимость может стать исследовательской оптикой — автор неутомимо прослеживает влияние «белой маскулинной американской культуры» не только на развитие кинематографа, но и на его собственную жизнь.

alt
Кирилл Марков
Куратор «Библиотеки поэзии»

Библиотека поэзии изначально создавалась как пространство, объединяющее поэтический книжный фонд и площадку для мероприятий. Формирование фонда стало сложным процессом. Несмотря на то, что в это уже вложено огромное количество сил, времени и денег, процесс нельзя считать ни законченным, ни близящимся к завершению. Дело не только в постоянном появлении новых книг молодых талантливых авторов или переиздании малотиражных сборников, а ещё и в необъятности поэтического наследия. Разумеется, невозможно решить проблему комплектования одной-двумя закупками и уж тем более не решится она единичными поступлениями, однако каждая новая книга — ещё один шаг к тому, что Библиотека поэзии станет по-настоящему достойным поэтическим фондом.

Три книги, которых в нашей библиотеке нет, но хорошо, если были бы? Пожалуй, такие:

Дмитрий Авалиани. Улитка на склоне: стихи, палиндромы, анаграммы, граффити (М.: Эпифания, 1997, 136 с.)
Однажды знакомая по эстрадному полю поэзии прислала мне фотографию стихов Дмитрия Авалиани с припиской о том, что на подоконник её подъезда кто-то выложил стопку, видимо, ненужных книг, среди которых в том числе обнаружился Дмитрий Евгеньевич. Пять минут моих букинистических воплей даже сподвигли девушку вернуться за книгой для меня — но, увы, издание кто-то «увёл».
Этот поэт — фигура особенная: кажется, будто бы и до, и после него в русской поэзии существовали палиндромы, анаграммы, и прочие приёмы из арсенала поэзии формальных ограничений; но, почему-то перечисляя этот список, в первую очередь думается именно об Авалиани.
Кажется, в этой книге нет знаменитых листовертней. Зато, если не врут те крохи доступных перепечаток из неё, есть всё остальное. И здесь дело даже не в конкретике «ах, какие перестановки» — а в общей модальности того, что делает Авалиани, как воспринимает язык и как им оперирует. Именно это и хочется показывать молодым растущим организмам, ежесезонно приходящим на нашу площадку, именно этим и хочется заразить.

Геннадий Айги. Поклон — пению. Сто вариаций на темы народных песен Поволжья (М.: ОГИ, 2001, 56 с.)
Конечно, было бы логично — и более дальновидно с точки зрения комплектования фонда — указать здесь собрание сочинений, выпущенное «Гилеей» в 2009 году. С просветительской же позиции, мне очень импонирует издание от «Радуги», снабжённое комментариями к стихам Айги — именно таких «пояснений» порой не хватает тем, кто впервые берет в руки этого автора.
Но по какому-то неясному внутреннему движению я указываю здесь книгу, вообще-то, вполне себе доступную в электронном виде. Но, учитывая тематику издания, почему-то мне хочется иметь его в фонде именно в бумаге. Будто бы эти тексты настолько напрямую наследуют чему-то народному, несут в себе особую печать аутентичной поэтики — что она разрушится, если мы добавим сюда ещё и перегонку в «цифру».

Вениамин Блаженный. Моими очами. Стихи последних лет (сост. Д. Кузьмина. М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2005, 64 с. (Проект «Воздух», вып. 1 (серия «In memoriam»))
Для меня (в том числе для моей культуртрегерской ипостаси) это знаковая книга. Возможно, потому что это в принципе первый выпуск книжной серии журнала «Воздух», а значит, именно отсюда началась легендарная история длиною более чем в пятнадцать лет (недавно, кстати, переродившаяся в новом воплощении). Возможно, потому что Блаженный (Айзенштадт) — это одна из ключевых фигур старшего поколения советской неподцензурной поэзии, и именно с него я зачастую начинаю рассказ о советском андеграунде. Возможны ещё несколько объяснений, но это уже пойдёт совсем малопонятная лирика.

alt
Даниил Огнев
Иранист, ивент-менеджер Центра восточной литературы РГБ

В Ленинку, как правило, поступают все книги, выпущенные в России, так как действует закон об обязательном экземпляре. Если у издания есть ISBN — то в РГБ она рано или поздно окажется.

Но далеко не вся печатная продукция имеет ISBN. А вещи, напечатанные самостоятельно, и вовсе могут не доехать до нас.

А ещё мы собираем не только книги, но и плакаты, открытки, пластинки, рукописи, книги художника, а ещё всё то, что было издано за пределами России.

У нас в Центре восточной литературы, например, хранятся сценарии фильмов или авторские учебники по редким языкам. В Музее книги есть авторская книга на бересте. Мерч или авторские открытки порой проходят мимо нас — но мы их всё равно стараемся собирать буквально по крупицам. Это тоже часть печатного наследия.

Так что от себя попрошу у издательств сохранять и присылать не только книги, но и другие вещи, которые выходят из типографии!

alt
Марианна Хаирова
Кураторка Des Esseintes Library

В Московском международном университете запустился проект Des Esseintes Library — библиотека, спроектированная архитекторами Александром Бродским и Наташей Кузьминой, вдохновлена образами романа Жориса Гюисманса «Наоборот». Пространство функционирует как площадка для лекций, кинопоказов и дискуссий о литературе, философии и искусстве.

В фонде библиотеки — философия, кино- и театральная литература, книги по искусству, поэзия. Особое внимание уделено документальным текстам (дневники, мемуары, письма и т. д.). Пополнение фонда библиотеки продолжается, и вот примеры изданий, о которых мы грезим:

В двухтомнике «Донесь тяготеет» (Время, 2004) представлены воспоминания, рассказы, стихи и письма узников ГУЛАГа. Причём первый том «Воспоминания вашей современницы» полностью посвящён женскому лагерному опыту.

Небольшое эссе Жана Жене «Мастерская Альберто Джакометти» (Ad Marginem, 2017) — вдохновенный портрет скульптора, книга о природе художественного, в которой столкнулись две необъяснимые гениальности. Не в первую очередь из-за Джакометти, но из-за особого взгляда на искусство Жене.

«Искусственный ад» Клэр Бишоп (V–A–C Press, 2018) — большой каталог художественных высказываний, объединённых по принципу партиципаторности, с подробным комментарием Клэр Бишоп, важнейшая книга об искусстве XX века.

Книги, чтобы пройти в библиотеку:

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
05 Ноября / 2025

«В любом случае, просто не будет». Александр Чанцев — о «Через линию» Эрнста Юнгера

alt

В эссе «Через линию» Эрнст Юнгер исследует нигилизм как ключевую проблему современности — болезнетворный процесс, охвативший всю планету. Специально к запуску предзаказа на новую книгу Юнгера, мы попросили литературоведа Александра Чанцева рассказать о том, почему этот текст, написанный в 1950 году, остаётся актуальным и по сей день.

Эссе о нигилизме как ключевой проблеме современности и о возможности его преодоления.
философия
Через линию
Эрнст Юнгер
Купить

alt
Александр Чанцев
Литературовед, критик, прозаик и эссеист, кандидат филологических наук

По книгам Юнгера можно и гадать.

Проявив некоторый волюнтаризм, я бы отчасти причислил «Через линию» Юнгера к ряду таких его пророческих эссе, как «Уход в Лес» и «Мир». Где-то между ними и большими философскими работами Юнгера вроде «Рабочего» и «Тотальной мобилизации» этому тексту точно найдётся место. Недаром же Хайдеггер, так внимательно читая текст Юнгера, и сополагал его с «Рабочим».

Оставив разбор многих философских тем этой небольшой книги Хайдеггеру, написавшему большое послесловие переводчику Александру Михайловскому и читателю, просто отмечу те темы, где Юнгер вдруг поразительно резонирует с современностью. «Если бы мы могли назвать нигилизм разновидностью зла, то диагноз выглядел бы более благоприятно. Против зла существуют проверенные средства. Гораздо тревожнее то самое слияние, полное стирание границ между добром и злом, которое часто ускользает даже от самого проницательного взора», — пишет Юнгер, будто (или даже не будто) предвидя наши времена постправды и испанского стыда за неё тогда, когда правильное и неправильное столь умело меняются одеждами и просто переименовываются. Пишет он это эссе по просьбе Мартина Хайдеггера как размышление о «совершенном нигилизме», предлагая испытать на себе вопрос: что значит жить после конца всех смыслов, когда старые ценности, религия, мораль и политические идеалы распались, а человек стоит лицом к лицу с пустотой.

Возможны при такой ситуации становятся, говорит Юнгер, разные расклады. «…Третья мировая война пусть и не маловероятна, но всё-таки не неизбежна. Не исключено и достижение мирового единства посредством договоров. Этому могло бы способствовать возникновение некоей третьей силы, на роль которой подходит объединённая Европа. Также возможно, что разворот достигнет такой степени, что один из конкурентов потерпит крах ещё в мирное время. Опять-таки нельзя сбрасывать со счетов фактор непредвиденного». И действительно, чёрные лебеди никак не предсказуемого вылетают из рукавов нынешних мировых правителей, лабораторий и иных учреждений столь часто, что на точный прогноз не хватает возможностей даже провидца Юнгера.

В любом случае просто не будет. «Можно предвидеть, что урезание свободы продолжится. Ведь оно происходит даже там, где люди наивно полагают себя ответственными за свой выбор. Есть ли разница между тем, когда методы геноцида придумываются и множатся по приказу тиранических олигархов, и тем, когда-то же самое происходит по решению парламента? <…> Страх властвует над всеми, хотя в одном случае он может проявляться как тирания, а в другом — как рок».

Что же предлагает Юнгер? О, он слишком уважает своего читателя, чтобы снабжать готовыми девизами и призывать следовать строго проложенным маршрутом. Более того, мысль его, как и всегда, слишком нюансированно-тонка и неожиданно своеобычна, чтобы можно было тут же раскроить её на готовые лозунги. Взять хотя бы само понятие нигилизма: оно отнюдь не выписано чёрными красками, даже и не всегда однозначно негативно.

Или — понятие самой линии. В немецком Linie содержится несколько смысловых пластов, и Юнгер работает со всеми ними одновременно. Первый — геометрический или пространственный: Linie как черта, порог, граница. Здесь возникает мотив «пограничья эпох»: мы стоим на линии между метафизическим миром (Бог, мораль, смысл) и миром без оснований. Второй пласт — военный. Юнгер, офицер и ветеран двух войн, несомненно слышит в этом слове отголоски линии фронта: мы оказались брошены «на линию огня» нигилизма. Это не отвлечённая философия, а боевой рубеж духа, где решается судьба человека. Переход через линию — не метафора, а героический акт. Далее вступает топологический или онтологический слой — уже в хайдеггеровском духе: Linie как внутренний порог бытия, место, где соприкасаются Sein (бытие) и Nichts (ничто). Это не черта на карте, а зона свёртывания противоположностей. И наконец, графический, культурный смысл: в немецком Linie haben значит «иметь почерк, стиль, манеру». Здесь Linie становится образом формы, того «стиля эпохи», о котором Юнгер говорит как о проявлении нигилизма. Юнгер сознательно не даёт определённой дефиниции — он оставляет Linie «плавающей», ведь речь идёт о границе непостижимого. Новый перевод передаёт этот замысел значительно точнее: линия у Юнгера — это одновременно фронт, метафизический шов и формула новой герменевтики. Мир без смысла оказывается не концом истории, а возможностью нового типа восприятия — человека, который не нуждается во внешней опоре, чтобы действовать.

И надежда — если всё же спрямлять, переводить из юнгеровской системы координат на наш, более прямой и схематизированный язык понятий — есть. Она у Юнгера чаще всего таится в самом человеке, в его способности просто (вы)стоять с достоинством в любых стальных грозах любых времен. «Теперь нет прежней заносчивости, но взамен растёт новая отвага — в готовности испить чашу до дна. Для наступления это плохая черта, но для сопротивления она даёт огромные силы. Они умножаются у безоружного».

КНИГИ ЭРНСТА ЮНГЕРА:

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
30 Октября / 2025

Приключение лезвия, или Пять ножей, которые покупались для путешествий, но никогда в них не оказывались

alt

«Пиотровскому» в Екатеринбурге — 10 лет! Свой юбилей магазин отмечает целой серией событий, объединённых интересом к уральскому культурному контексту, а важным элементом дизайн-кода праздничной недели стали изображения… ножей!

Так вышло, что исполнительный директор Ad Marginem Кирилл Маевский — большой любитель и заядлый коллекционер именно этих предметов. В качестве поздравления для наших дорогих друзей мы попросили Кирилла рассказать о пяти любимых ножах из коллекции.

alt
Кирилл Маевский
Исполнительный директор Ad Marginem, куратор культурных проектов, сооснователь Центра современной культуры «Смена»

Spyderco Squeak

EDC-, Every Day Carry-нож, или по-русски — складной нож на каждый день. По этой причине и был куплен. Важен тем, что с его приобретения и появилось желание неспешно коллекционировать ножи. Когда отменился Apple Pay, клипса ножа стала держателем для банковских карт, которые пришлось всё время носить с собой — привычка пользоваться кошельком давно осталась в прошлом. Кончик клинка пострадал при монтаже выставки к 30-летию Ad Marginem в Доме творчества Переделкино. Думал исправить идиотскую ошибку, допущенную из-за привычки откручивать ножом даже маленькие гайки, и сточить длину клинка, но принял решение оставить поломку в память о знаковом событии.

Extrema Ratio Resolza 10

Модификация складного ножа итальянских пастухов, который впоследствии использовали военные в годы Первой мировой войны. При всем историческом контексте этот нож меньше всех годится для путешествия — отсутствие клипсы или крепления для темляка и ланьярда всё время провоцирует нож выпасть и потеряться. Самый лёгкий и «не монтажный» нож на день рождения мне подарили дизайнеры, сотрудничающие с «Сменой» и Ad Marginem, — Кирилл Благодатских и Анна Наумова.

КАМПО «Шкипер»

Боцманский нож, он же такелажный, шлюпочный, парусный, флотский или яхтсменский. Клинок ножа резко закруглён, чтобы при качке не проколоть себя остриём. Оснащён крюком-рогом — свайкой для распутывания мокрых и туго затянутых узлов; стриппером — коротким лезвием для монтажных работ; такелажным ключом для откручивания болтов. Очень «коренастый» нож с широкой рукояткой, покупка которого вдохновлена мыслями о скором приобретении катера и путешествием во Владивосток, где запустился импринт Ad Marginem hide books.

Ontario Carter Trinity

Купил этот нож случайно — из-за специфического двойного «тикания» при выкидывании клинка: напоминает звук часового механизма. Нож привлёк и лезвием, несоразмерным рукоятке, и двусторонностью: у него пластиковая и железная стороны, которые совершенно не похожи на классические ножи Ontario — RAT-1 и RAT-2. Потерял на монтаже или в процессе празднования открытия выставки «Партия Сотониных. На полях Казанского авангарда» в Центре современной культуры «Смена».

OPINEL №15 Slim

Филейный нож с деревянной рукояткой и классическим зажимом-кольцом «Опинеля» покупал ещё до идеи о коллекции. Казалось бы, самый пригодный нож для использования по назначению. Но я так и не разделывал им рыбу, всегда делая это удобным кухонным. Зато «Опинель» стал самым «путешествующим ножом» — случайно побывал в нескольких городах и даже провёл больше года в гостях у Кости Сперанского, с которым мы когда-то начинали свои издательские инициативы.

читайте КНИГИ AD MARGINEM:

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
27 Октября / 2025

Гройс, Харман, Лэнг — и ещё несколько. Идём в МАММ с книгами Ad Marginem

alt

Этой осенью в МАММ — Мультимедиа Арт Музее — открыты пять новых выставок. Ad Marginem попросил команду музея составить подборку книг из издательского каталога, которые помогут глубже погрузиться в выставочный контекст: от истории нонконформистского искусства до объектно-ориентированной онтологии. Отправляясь в МАММ, помните: первые три книги из списка можно приобрести в музейном магазине на –1 этаже, а остальные — на сайте издательства.

Терри Смит.
«Одна и пять идей. О концептуальном
искусстве и концептуализме»

Особое место на выставке «Фундаментальный лексикон. Современное российское искусство из коллекции Фонда Синара» занимают работы художников-концептуалистов, стремившихся осмыслить советскую действительность, анализируя её язык, знаки и культурные коды. Истоки ключевого явления неофициального искусства СССР — московского концептуализма — были в концептуализме западном, хотя развивались они практически параллельно. Узнать больше о природе концептуального искусства, в те же годы доминировавшего на мировой художественной сцене, можно в книге Терри Смита — критика и куратора, бывшего участника группы Art & Language, стоявшей у истоков западного концептуализма.

Пегги Гуггенхайм.
«На пике века. Исповедь одержимой искусством»

Многие произведения ведущих отечественных авторов второй половины XX — начала XXI века хранятся в частных собраниях в России и за рубежом. Часть работ, представленных на выставке «Фундаментальный лексикон. Современное российское искусство из коллекции Фонда Синара», демонстрируется в России впервые. Коллекционеры всегда играли важнейшую роль в систематизации и осмыслении художественных практик, внося свой вклад в написание истории искусств. Мемуары Пегги Гуггенхайм позволяют проследить историю жизни той, кто собрала лучшую коллекцию искусства первой половины прошлого столетия и была признана одной из самых влиятельных женщин в мире искусства.

Стюарт Джеффрис.
«Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами»

Поставив под вопрос иерархии, временные рубежи и границы, постмодернизм положил начало «великому стиранию границ» и породил мир, где всё — цитата, игра, симуляция. Книга Стюарта Джеффриса о том, как мир погрузился в это состояние, поможет сориентироваться на выставке Владимира Грига «Спасибо вам, что были снами». Вселенная, рождённая фантазией художника-постмодерниста, соткана из отсылок к массовой культуре и к историческим сюжетам, а заброшенные в неё персонажи путешествуют сквозь эпохи и стили, нарушая границы пространства и времени. Рассуждения Джеффриса могут быть чрезвычайно полезны, чтобы понять, как устроен мир, в котором подобное ироничное смешение стало нормой.

Виктор Агамов-Тупицын.
«Круг общения»

Всякая выставка предполагает диалог — диалог художника со зрителем, зрителей друг с другом и авторов между собой. На выставке «Фундаментальный лексикон. Современное российское искусство из коллекции Фонда Синара» в разговор вступают классики отечественного искусства второй половины XX века — Эрик Булатов, Олег Васильев, Илья Кабаков и другие. Книга философа и теоретика современной культуры Виктора Агамова-Тупицына представляет коллективный портрет их «круга». Это архивные заметки о персонажах советской неофициальной художественной сцены, с которыми автора связывали профессиональные и дружеские отношения.

Борис Гройс.
«Статьи об Илье Кабакове»

Без Ильи Кабакова невозможно представить историю отечественного искусства второй половины XX века, без его работ — ни одну значительную художественную коллекцию. На выставке «Фундаментальный лексикон. Современное российское искусство из коллекции Фонда Синара» представлено пять его работ, созданных в разные годы. Комментарием к ним послужит сборник статей о Кабакове, написанных Борисом Гройсом — автором самого понятия «московский романтический концептуализм». Гройс создаёт портрет Кабакова, описывая и анализируя переход художника от альбомов к созданию тотальных инсталляций и далее — к новой интерпретации мировой истории живописи.

Грэм Харман.
«Объектно-ориентированная онтология:
новая „теория всего“»

Объекты существуют независимо от человеческого восприятия и не сводимы к тому, как их видят, используют или описывают, полагают последователи спекулятивного реализма, к числу которых принадлежит Грэм Харман. Ключевой представитель этого философского направления, он утверждает, что объекты обладают собственной скрытой реальностью. И именно такое существо вещей художник Андрей Гросицкий воплощал в живописных объектах задолго до того, как Харман сформулировал основные положения своего учения — объектно-ориентированной онтологии. Его книга позволит взглянуть на работы Гросицкого аналитически и лучше понять выставку «Опознанный объект».

Оливия Лэнг.
«Одинокий город. Упражнения
в искусстве одиночества»

Одна в огромном и чужом Нью-Йорке, эссеистка и критик Оливия Лэнг заворожённо фиксирует свои мысли о феномене отчуждения, изучая социально-психологическую природу одиночества и его образы в искусстве. Она обращается к случаям Эдварда Хоппера, Энди Уорхола, к жизненному опыту других артистов и художников, в ряду которых могла бы быть и российская художница Аня Жёлудь. Её выставка «Вдох выдох» сейчас представлена в МАММ. Человечная и глубоко проникновенная книга Лэнг позволяет обрести с художницей особую эмоциональную связь и погружает в состояние, из которого работы Жёлудь воспринимаются с особенной чуткостью.

В МАММ — с книгами Ad Marginem:

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!
24 Октября / 2025

Страшилка, который приснился во сне. Изучаем каталог Ad Marginem на сезон осень-зима 2025/26 вместе с «шедеврами госкаталога»

alt

Оценить наши планы на будущее мы попросили ценителей прошлого: кураторы «шедевров госкаталога» Анастасия Коваленко, Алина Гаврикова и Галина Никулина взглянули на каталог Ad Marginem и провели сравнительный анализ: теперь знаем, что с книгой Симоны де Бовуар стоит отправиться в районный музей истории Усольского края, а с «Жестами» Виллема Флюссера — в Челябинский государственный музей изобразительных искусств. Осталось дождаться выхода этих книг!
Смысл существования музейных каталогов ясен. А зачем вообще нужен издательский каталог? Кроме шуток: разбирались в этом вместе с издателем Ad Marginem Михаилом Котоминым. Ищите его комментарий в конце подборки!

Планы Ad Marginem:
выбор кураторов «шедевров госкаталога»

Франсуа Жюльен. «Невозможная нагота»
Портрет обнаженного молодого человека. 1919. Всероссийский историко-этнографический музей

Мы не уверены, видел ли Франсуа Жюльен фонды Всероссийского историко-этнографического музея, но можем предположить, что там он бы нашёл прекрасную иллюстрацию восприятия европейцами обнажённого тела. Эта открытка с портретом обнажённого молодого человека — что-то вроде сувенира, что подтверждает дарственная надпись на обороте: «На добрую и долгую память дорогому другу и коллеге по службе А. Н. Буянскому». Обнажённое тело — это настолько красиво, что и сослуживцу отправить не грех.
— Анастасия Коваленко

Теодор Адорно. «Сны»
Игрушка. Страшилка, который приснился во сне. 1993. Омский государственный историко-краеведческий музей

Когда я прочитаю книгу Теодора Адорно «Сны», то никому не скажу, но будут знаки.
— Анастасия Коваленко

Вальтер Беньямин. «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»
Лев Сергеевич Соколов. Негатив черно-белый. Пробное фото. 1951. Рузский краеведческий музей

Мне кажется настроение описания этого снимка («Снимок либо не получился, либо пробный. Изображение мутное. В центре можно разглядеть силуэт человека в шапке») схожим с биографией Вальтера Беньямина. Осталось найти его фотографию в шапке.
— Алина Гаврикова

Симона де Бовуар. «Старость»
Лифчик старой женщины прямого кроя белый. 1960-е. Районный музей истории Усольского края им. Ульянова

Лифчик старой женщины прямого кроя белый. Ни прибавить, ни убавить.
— Алина Гаврикова

Вилем Флюссер. «Жесты»
Софья Семеновна Витухновская (1912–2000). Ирина Новикова. Челябинский государственный музей изобразительных искусств»

Руки способны сказать о многом; особенно показать красоту. Как научиться распознавать тайные послания рук читайте в книге Вилема Флюссера «Жесты» — вместе с сотрудниками Челябинского музея изобразительных искусств.
— Галина Никулина

Миямото Юрико. «Через Новую Сибирь»
Анатолий Статейнов, Геннадий Статейнов. Книга «Счастливый путь в Сибирь». 2018. Музей истории Рыбинского района

Приквел и сиквел. Анатолий и Геннадий Статейновы обрели счастье на пути в Сибирь. По дороге произошёл временной разлом и они попали в 1930-е годы и встретили японских писательниц Миямото Юрико и Юаса Ёсико. Компания пытается выяснить, кто из Статейновых трансформировался в женщину в прошлом.
— Галина Никулина

Жорж Кангилем. «Нормальное и патологическое»
Записка, поданная В. В. Маяковскому в Саратове, в Зале Народного Дворца с докладом «Лицо левой литературы». 29.01.1927. Государственный музей В. В. Маяковского

«Зачем вы оригинальничаете и нодели на себя такую чепушную кофту и потом вы слишком сомоуверены. Я думаю, вы не нормальны».
Неумение хорошо одеваться может привести к непониманию, с которым мужчина может столкнуться в обществе. Его легко могут назвать «не нормальным». И тогда, чтобы разобраться, придётся читать ещё и книгу Жоржа Кангилема «Нормальное и патологическое».

— Анастасия Коваленко

Михаил Котомин
об издательском каталоге Ad Marginem


Каталог — новый и важный для нас инструмент, который мы начали использовать после пандемии. Как и все новое, это хорошо забытое старое: тематический план был основой советской системы книгоиздания, а сезонные (осень-зима и весна-лето) каталоги организуют ярмарочно-торговую реальность Западной Европы.
Чем этот инструмент полезен? Он даёт магазинам, библиотекам и всем книжным агентам больше времени на изучение тех книг, которые уже скоро составят наш ассортимент. Мы хотим чтобы заказы копий были распараллелены с датой их изготовления. Какая разница, когда именно выйдут «Пассажи» Беньямина или «Штурм» Юнгера? Количество, которое магазин может продать, от даты отгрузки не зависит — оно зависит от креативности и углублённости в книгу, в её контекст. В идеале после презентации каталога мы должны получать предварительные заказы от торговцев — и так планировать свои тиражи. Но пока что это ещё недостижимая мечта.
Кроме того, каталог привлекает внимание к конкретной издательской программе. Книг (новых названий) в России становится, по разным причинам, меньше. Процесс начался ещё во время локдаунов, и этот факт говорит о том, что нужно дорожить уже подготовленными изданиями: не гнаться за количеством новинок, а продавать больше копий изданного. Это прямой прагматический интерес и независимого издателя и независимого книготорговца: у нас нет ресурсов для бездумного масштабирования. Так задача Ad Marginem — держать портфель в пределах 300-400 наименований, постоянно ротируя их, добиваться других тиражей, чтобы книги могли составить глубину полок и стать основой устойчивого читательского ландшафта. А ещё каталог — это важная проверочная линейка и инструмент самопознания и контроля. Он важен для отлаживания работы самого издательства. Мы пока только учимся, но уже готовы к глубокому планированию, при котором у книги есть обложка и дата релиза за полгода вперёд. Поэтому каталог осень-зима 2025/26 — это ещё один шаг вперёд для нас, который, в эпоху дезориентации и непрогнозируемого будущего, добавляет устойчивости нашему утлому судёнышку, и, смею надеяться, тому сообществу читателей и партнёров, которое образовалось вокруг издательства за тридцать лет.

читайте также:

Все новости и мероприятия издательства

Подписывайтесь на рассылки Ad Marginem и А+А!

В рассылке Ad Marginem рассказываем о новинках и акциях, дарим промокоды и делимся материалами:

Чтобы получать специальную рассылку от издательского проекта А+А,
заполните форму по ссылке

Спасибо за подписку!