Отрывок из книги «Апология Нарцисса» Бориса Гройса
Почему современному человеку так важно «правильно» выглядеть в глазах Другого? В новой книге Борис Гройс исследует феномен эстетизации на основе древнегреческого мифа. Автор пересматривает упрощенное представление о Нарциссе как пассивном созерцателе своего тела и узнает в нем героя-символа нашей эпохи. Публикуем отрывок из книги.
Нарциссическая борьба за признание — это не только борьба против социальных конвенций, но и против плотских желаний. Публичный образ получает признание, если он предстает как чистая форма, то есть если он не предполагает существования за его поверхностью темного пространства личных интересов, потребностей и желаний. В противном случае публичный образ воспринимается всего лишь как камуфляж — средство для достижения скрытых личных целей. Марсель Мосс в Очерке о даре сформулировал теорию символического обмена [1], согласно которой индивидуумы завоевывают общественное признание не благодаря своему богатству, а благодаря их готовности расстаться с тем, что они имеют, — в форме подарков, благотворительности и, в более широком смысле, жертв во имя общего блага, а также путем расточительного потребления, пышных праздников и войн. Чтобы обрести символическую ценность, человек должен показать, что он не желает ничего, кроме общественного признания и престижа. Можно сказать, что нарциссизм иррационален, потому что противоречит рациональным стратегиям самосохранения и достижения успеха, которые мы ассоциируем с разумным поведением. Ведь разум есть не что иное, как манифестация страха смерти. По нашему мнению, люди разумны, когда они избегают опасных ситуаций, которые могут привести их к смерти, и когда они принимают решения, увеличивающие их шансы на выживание. В Феноменологии духа Гегель пишет, что в конце истории, который он связывает с Великой французской революцией, люди признали смерть как единственного и абсолютного Господина человечества [2]. В результате после Великой французской революции европейцы стали разумными, занявшись накоплением капитала и построением административных карьер.
С этой точки зрения Нарцисс не кажется разумным: он настолько поглощен созерцанием собственного образа в озере, что теряет самоощущение, о котором говорит Кожев, и умирает от истощения. Говоря об иррациональном, мы, как правило, имеем в виду влечения и желания, подталкивающие людей к авантюрам, конфликтам и конфронтациям. Мы говорим об энергии и скорости, об élan vital, о Ницше, Фрейде и Батае. Но созерцание не менее опасно и в этом смысле иррационально. В момент созерцания я забываю о своих потребностях, пренебрегаю своим окружением, и мое тело оказывается незащищенным. Читая книгу или рассматривая картину, я упускаю возможности и не замечаю опасности. Это верно и в том случае, когда я «думаю» о чем-то не имеющем прямого отношения к задаче самозащиты. В этом случае разум не трансгрессируется, а попросту игнорируется. Созерцание — это погружение в объект созерцания, ведущее к самозабвению. Этим объектом могут быть платонические вечные идеи или Бог. Но это может быть и прекрасный образ на поверхности озера.
Мы склонны считать, что Нарцисс восхищался собственным образом. Но понимал ли он, что этот образ — отражение его самого, а не часть поверхности этого конкретного озера? Неизвестно. Возможно, он не знал, что это его собственный образ, и наслаждался его красотой точно так же, как мы наслаждаемся красотой заката или цветка. Быть может, Нарцисс не хотел прерывать свое созерцание, полагая, что, когда он вернется к озеру, образ исчезнет — как исчезают по прошествии какого-то времени закат или цветок. А может, он заметил, что образ исчезает, когда он отстраняется, и для него защитить этот образ было важнее, чем защитить собственную жизнь. Мы этого не узнаем. Когда мы говорим, что Нарцисс любил самого себя, нам следовало бы добавить, что он любил себя не в том смысле, который мы обычно вкладываем в это слово, поскольку любовь к себе в основном понимается как эгоистическое стремление к самосохранению. Нарцисс любил себя не так, как любим себя мы, а так, как его любили и им восхищались другие, — отстраненно, как тело в пространстве, как прекрасную форму.
Может показаться, что подобная метанойя — замещение собственного взгляда, направленного на другого, взглядом другого, направленного на тебя, — невозможна. Но открытие Нарциссом своего образа в озере было открытием посредника между своим взглядом и взглядом другого. Если бы кто-то увидел образ Нарцисса в озере, этот образ был бы тем же самым, который видел Нарцисс. То же самое можно сказать об отражении лица в зеркале, а также о фотографии и т. д. Возможность визуальной репрезентации человеческой формы образует зону опосредования между моим взглядом и взглядом другого. Именно в этой общей зоне становится возможной и, более того, необходимой борьба за свой образ, свою идентичность и свой статус. И это не просто борьба с социальными конвенциями, касающимися красоты и публичного уважения.
Нарцисс затевает более радикальную борьбу — борьбу со смертью как Абсолютным Господином. Когда форма моего тела переносится со своего органического носителя на другой носитель, она начинает циркулировать за пределами моего непосредственного присутствия в глазах другого и, следовательно, за пределами времени моей жизни. Мой образ принадлежит моей загробной жизни, поскольку его дальнейшее существование не зависит от моего присутствия. Производство образов — это производство загробной жизни. Конечно, с моей смертью мой внутренний мир исчезает, но если я уже опустошил этот мир ради своего публичного образа, то моя смерть лишается силы. А предоставление своего тела взгляду других предполагает такую же степень кеносиса, как и созерцание образа. Нарцисс практикует оба вида кеносиса: он поглощен демонстрацией собственного образа и в то же время его созерцанием. В этом смысле Нарцисс, когда он смотрит в озеро, уже мертв — или, по крайней мере, готов к смерти: его плоть столь же мертва, как вода в этом озере. Конечно, он опосредует свой образ лишь частично, для относительно небольшого круга современников и на относительно короткое время. Современный Нарцисс снимает селфи и распространяет их через «Фейсбук» и «Инстаграм»*. Но тут возникает следующий вопрос: в какой мере фотография отождествима с личностью?
В наши дни фотография служит главным инструментом идентификации: все важные документы, включая паспорта, содержат фотографию человека, личность которого они должны подтверждать. Но можно ли сказать, что наше удостоверение личности отвечает на вопрос о личной идентификации? Ответ на этот вопрос зависит от того, как мы понимаем личность. Обычно, говоря, что мы знаем кого-то и можем идентифицировать, мы имеем в виду не только то, что мы узнаем его или ее лицо, но и то, что мы более или менее знаем, как этот человек себя ведет и чего от него следует ожидать. А когда он нарушает эти ожидания, мы говорим, что больше не узнаем этого человека. Следовательно, слово «идентичность» имеет два взаимосвязанных, но разных значения: с одной стороны, оно означает идентичность лица и тела, а с другой — идентичность определенного характера или поведенческого паттерна, характеризующего данную личность. Мы знаем, что нельзя судить о характере человека по его внешности. Как утверждает Гегель в Феноменологии духа, индивидуум не может раскрыть истину своего характера путем интроспекции, путем анализа собственной души: такая интроспекция приводит к домыслам и неопределенности. Но точно так же эта истина не может быть выведена из исследования внешности этого индивидуума. Человеческое тело предлагает лишь образ тех возможностей, которые оно может со временем реализовать [3]. Истина личности выражается только в действии, демонстрирующем, какие возможности были реализованы, а какие нет. Другими словами, Гегель полагает, что индивидуума можно и нужно идентифицировать не только по образу его лица и тела, но и по образу его действий. Медиумом этого публичного образа индивидуума в действии служит историческая документация. Но что мы готовы рассматривать как действие? Для Гегеля действие означает, разумеется, политическое действие — войну, революцию, введение нового закона. Посредством своей истории индивидуумы объективируют себя, делают видимым свое темное внутреннее пространство, реализуя те возможности, которые, по словам Гегеля, остаются скрытыми до тех пор, пока индивидуум пассивен. Однако даже если индивидуум контролирует свои действия, остается открытым вопрос, кто контролирует презентацию этих действий. Согласно Гегелю, ее контролирует наблюдатель, историк, философ. Это они создают образ действия и место этого образа в историческом контексте.
Но чтобы стать публично заметным, индивидууму не обязательно совершать те или иные действия. Представьте фотографию Нарцисса, смотрящегося в озеро. Такая фотография документировала бы внешне пассивное состояние продолжительного, самозабвенного созерцания. Однако, как уже было показано, в случае Нарцисса мы имеем дело с симультанным актом самосозерцания и демонстрации своего образа взгляду другого. Иначе говоря, состояние пассивности также можно интерпретировать как некое действие — акт самопоказа. И такой акт предоставляет индивидууму контроль над его образом. Теперь индивидууму не нужен историк или философ, которые когда-нибудь в будущем сформируют и интерпретируют его образ. Напротив, как раз находясь в состоянии предполагаемой пассивности, этот индивидуум может навязывать свой образ наблюдателю здесь и сейчас, равно как и будущему наблюдателю.
Примечания:
[1] Мосс М. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии / пер. с франц.
А. Гофмана. М.: КДУ, 2011. С. 134–285.
[2] Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. М.: Наука, 2000. С. 311.
[3] Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. С. 164–165.
* Компания Meta Platforms Inc., владеющая социальными сетями Facebook («Фейс- бук») и Instagram («Инстаграм»), по решению суда
от 21.03.2022 признана экстремистской организацией, ее деятельность на территории России запрещена.
