Недавно в Ad Marginem вышло художественное исследование британской писательницы и эссеистки Оливии Лэнг «Сад против времени». В книге параллельно с восстановлением заброшенного сада в Саффолке она рассуждает о связи садов с историей и культурой. Специально для нашего журнала искусствовед Ксения Малич взяла интервью у Оливии Лэнг. Они поговорили о том, как сад меняет ощущение времени, как он помогает cовременному человеку по-новому посмотреть на мир — и что Лэнг оставит в своем саду для его следующего владельца.

Оливия Лэнг

Британская писательница и литературный критик. Постоянный автор статей о современной культуре газеты The Guardian, журналов New Statesman и Frieze. Автор книг «Сад против времени», «Одинокий город», «К реке», «Путешествие к Источнику Эха», «Crudo» и др

Ксения Малич

Историк архитектуры, кандидат искусствоведения, академический руководитель магистратуры Школы дизайна НИУ ВШЭ

— Бывает, ты заходишь в квартиру, и кажется, как будто она твоя. Или заходишь в сад, в котором ты, как будто вырос. И еще текст, в котором автор описывает то, на что и ты обратил бы внимание, от чего и ты получил бы удовольствие. Когда я читала книгу, у меня были именно такие чувства. Спасибо вам.
Скажите, за эти годы, кардинально ли изменился образ сада — сначала сада Марка Румэри, потом — сада Оливии Лэнг?
— Когда я туда только приехала, он был прекрасной руиной. Сначала я убрала плющ и удалила мертвые и умирающие растения. На следующий год я насколько смогла стала приводить его в состояние, как можно более близкое оригинальному видению Марка Румэри — дизайнера, создавшего этот сад в шестидесятых, который жил здесь почти пятьдесят лет. Но с тех пор сад немного одичал и распустился. Мне интересно биоразнообразие, интересно посмотреть, что вздумается делать растениям, и я добавила много своих любимцев. Думаю, Марку все равно бы понравилось.

— Когда вы работаете в своем саду, вы представляете его будущее, каким он будет через 10–15 лет? Вы отмеряете какие-то временные этапы жизни этого сада в будущем? Что бы вам хотелось оставить в этом саду для его следующего владельца?
— Надеюсь, опенок не все деревья убьет! Когда я отсюда уеду, хочу передать это место садоводу. Это для меня очень важно. Конечно, следующий владелец, как и я, что-то поменяет. Я уйду в какой-то момент — я задумала еще один сад и хочу сделать его следующим.

— Работа в саду заставляет почувствовать иную скорость времени, сопоставить собственный временной цикл с глобальным временем. В принципе, само понимание времени меняется. Но, может быть, это не сад влияет на нас, а наоборот: люди, чуткие к садоводству изначально острее ощущают вечность? Более предрасположены к ритуалам? Какой характер должен быть у человека, занимающегося садом? Есть что-то общее в характерах тех героев, чью судьбу вы изучали?
— Боже, какой прекрасный вопрос! Думаю, наверное, и то, и другое. Я действительно считаю, что сад серьезно влияет, это ведь такое сложное пространство во времени, он существует одновременно во множестве временных рамок — и непосредственно сейчас, и в глубинах времени. Садоводы в моей книге очень разные, начиная с омерзительных эксплуататоров Миддлтонов, которые потратили состояние, созданное на рабских плантациях, на такой вид проекта красоты, который я нахожу отвратительным. Но по большей части садоводы у меня идеалисты и радикалы, искренне желавшие сокрушить ворота в Эдем и сделать из него рай для всех. Их мечты заразительны.

— Вы замечаете в книге, что занятия ботаникой будто дали вам увеличительное стекло, втрое усиливавшее остроту зрения. Это новое видение доступно только автору сада? Или зритель также может подключаться к этой новой оптике?
— Кто угодно может. Все дело в том, чтобы быть внимательным и наблюдать. Мы так внимательны к крошечному миру внутри наших экранов — так попробуйте перенаправить этот фокус на цветок или на дерево и понаблюдайте за ними час. Ручаюсь, от этого больше толку, чем от соцсетей.

— Насколько современный человек вообще умеет смотреть на окружающий мир? Может быть, в 18–19 веке хозяева британских парадизов умели более чутко общаться с природой?
— Смотри выше. Мы наделены потрясающей способностью наблюдать, глубоким любопытством. Проблема в том, к чему мы все это применяем.

— Как вам кажется, сыграла ли история британского садоводства свою роль в эволюции женского самообретения? Ведь долгое время это было одно из немногих доступных занятий для девушки и женщины.
— Все, кому интересна эта тема, должны заглянуть в книгу Фионы Дэвидсон «Практически невозможное» (An Almost Impossible Thing) — это история первых женщин-садовников. Не думаю, что для большинства женщин это занятие исторически было доступно — все эти Виты Сэквилл-Уэст и Гертруды Джекилл все-таки из привилегированной среды.

— Что больше всего вам близко в наследии, которое оставил вам Марк Румэри?
— Наверное, мое любимое растение в саду — Daphne bholua, волчеягодник гималайский, сорт «Жаклин Постиль». На него напала жуткая бактериальная инфекция, но мы удалили пораженный побег, и теперь вроде бы он пошел на поправку. Скрестили пальцы!

— Работа в саду для вас — больше физический или духовный труд?
— И то, и другое!

— Вы отметили, что сады умеют прикидываться мертвыми, хотя на самом деле редко умирают. Неужели совсем не умирают? Почему?
— Я так и написала: редко. Наверное, можно убить сад, если залить его сверху бетоном, но семена и луковицы невероятно живучи. Вспомните, как дерево прорывается через бетон, или как трава растет из стены. Утерянный сад всегда призраком присутствует во всех растениях, которые разрослись от него неподалеку.

— Екатерина II лично переписала от руки путеводитель по парку в Стоу, и в России именно пейзажная система нашла самый искренний и теплый отклик в душах заказчиков, русского дворянства. И в этом русский зритель не был одинок. Как Вам кажется, почему именно британское искусство паркового дизайна оказало такое большое влияние на сад Нового времени?
— Власть. Эти сады задуманы так, чтобы провозглашать тотальную власть и над ландшафтом, и над населением, и, конечно, они привлекали правителей всех мастей. Это совершенно идеологические сады, сделанные так, чтобы определенное устройство власти выглядело естественным и неизменным, и, хотя они очень красивы, я их ненавижу.

— Я была так впечатлена вашей историей о том, как вы спали с топором под подушкой на заброшенной свиноферме в пригороде Брайтона, когда вы принимали участие в программе от «Нэтти Траст». Это важный опыт, с чем он связан: с характером, с влиянием времени, или это свойственно возрасту, независимо от характера и эпохи?
— Всё вместе: многие люди моего возраста не вели такую жизнь, но в то время экологический активизм был определенно живой субкультурой. В юности мои взгляды были по-настоящему радикальными: я выросла в однополой семье во время эпидемии СПИДа, когда гомофобия в Великобритании спонсировалась государством. Я ребенком ходила на гей-парады и, думаю, таким образом стала понимать, что несправедливость существует, а протест может изменить жизнь. И мне также свойственно свободомыслие. Это просто мой характер.

— Должен ли садовник быть бунтарем? Или, наоборот, тонким психологом, выстраивающим шаг за шагом границы упорядоченного и успокаивающего пространства? И должен ли всегда сад успокаивать?
— То и другое отлично. Мне интересен садовник-бунтарь и сад-провокация, но традиционалиста из моего Эдема тоже не выгонят. Для обоих подходов хватит места, и без консервативного, традиционного садовника мы потеряли бы очень много истории.

— На фоне исторических событий мы следим, как вы обрезаете кусты, высаживаете примулы, изучаете прошлое. Это же лучший способ осознанно переживать исторические моменты. Как вам кажется, может быть учить этому человека с детства, включать садоводство в школьную программу? Это помогло бы сделать мир чуть лучше?
— Я одержима идеей, что один из лучших ответов на изменение климата — создавать общественные сады в городах по всему миру. Сады увеличивают биоразнообразие, снижают температуру в аномальную жару, могут впитывать воду во время наводнений. Еще мне хотелось бы видеть масштабное финансирование обучения молодежи на садовников. Садоводство способствует психическому и физическому здоровью, тем самым помогает не только планете, но и людям. Так почему бы не начать прямо в школе? Меня бесит мысль о том, что дети целый день учатся с экранов. А вот уроки на воздухе, в саду, который сами дети и посадили, — да, с удовольствием.

Зимняя ярмарка интеллектуальной литературы non/fictio№26 пройдет с 5 по 8 декабря в Гостином дворе. Рассказываем о всех новинках и переизданиях, которые мы подготовили специально к ярмарке, а также мероприятиях, акциях и первом издательском каталоге. Будем ждать вас на нашем стенде С-2!

Новинки Ad Marginem

Дэвид Гребер, Дэвид Уэнгроу
«Заря всего. Новая история человечества»

Антрополог Дэвид Гребер вместе с археологом Дэвидом Уэнгроу начинают книгу с предположения, что традиционные представления о линейности истории человечества не имеют ничего общего с фактами, а лишь воспроизводит мифы укоренившиеся в исторической науке. Авторы показывают, как некоторые сообщества по всему миру развивались совершенно иначе и обходились без создания иерархических систем. Это последняя работа Дэвида Гребера, которую он закончил за три недели за своей смерти.

Марк Фишер
«k-punk. Избранное»

Посты теоретика культуры и музыкального критика Марка Фишера из блога k-punk, где он часто обращался к ментальному здоровью, взаимосвязи депрессии и капитализма, поп-культуре, невозможности и в то же время горячему желанию фундаментальных перемен. В своих живых и эмоциональных текстах Фишер совмещает повседневность с высокими гуманитарными науками, музыкой, кино и интернет-дебатами, поверяя всё это панковским мировоззрением. 

Джон-Пол Стонард
«Творение. История искусства с самого начала»

Панорамная история искусств и сравнительное антропологическое исследование того, что значит творчество в разных культурах. Прослеживая изменения художественных форм на протяжении веков, Стонард показывает, что западные художники и их коллеги в других частях света были движимы одними и теми же силами. Каждая глава в книге иллюстрирована различными примерами — от наскальных рисунков эпохи палеолита до современного концептуального искусства. 

Линда Нохлин
«Изобрести современность. Эссе об актуальном искусстве»

Избранные статьи искусствоведа, почетного профессора Нью-Йоркского университет и автора «Почему не было великих художниц?». Героев эссе — известных художников и критиков (таких как Гюстав Курбе, Эдуард Мане, Энди Уорхол, и др.) — объединяет под одной обложкой подход к модернизму, которого придерживается Нохлин. Это социально-политический анализ искусства с точки зрения телесности, идеологии расы и колониализма, субъективизма в искусстве.

Ролан Барт
«Образ. Музыка. Жест»

Сборник очерков Ролана Барта о знаке, значении и письме: работы о кино и фотографии, тексты о художниках, статьи о музыке и театре. Изобилуя примерами точного структуралистского анализа в применении к различным художественным формам, книга позволяет судить о широте и тонкости эстетических вкусов автора. Большинство работ публикуются на русском впервые.

Джордж Сентсбери
«Заметки из винного погреба»

«Заметки из винного погреба» английского филолога и литературного критика Джорджа Сентсбери описывает собранную им коллекцию вина и другого алкоголя алкоголя, доступного в Великобритании второй половины ХIХ века. Как истинный гурман и литературовед, Сентсбери не только сравнивает напитки между собой, но и приводит упоминания о них в мировой литературе.

Эрнст Толлер
«Заметки из путешествия в Россию»

Эрнст Толлер — немецкий поэт и драматург-экспрессионист, который успел побыть главой Баварской Советской Республики. В книгу вошли мемуары и письма революционера о своих путешествиях в СССР, ​​полные неоднозначных впечатлений о стране, поднимающей голову после Гражданской войны. Йозеф Рот читал письма Толлера из СССР, готовясь к собственной поездке в 1927 году: отсюда пересечение тем, а порой и схожие повествовательные практики.

Джон Селларс
«Стоицизм»

Краткий путеводитель по истории стоицизма от его возникновения до наших дней. Книга последовательно излагает историю стоической мысли, а также описывает ее влияние на дальнейшую европейскую философию и культуру. Джон Селларс формулирует философские доктрины школы, поочередно рассматривая каждый раздел стоической теории (логики, физики, этики) и соответствующие философские категории.

Переиздания

Томас Бернхард
«Видимость обманчива»

Дополненное переиздание пьес австрийского драматурга-новатора, где реальность дает лишь иллюзию порядка и обустроенности, прикрывающую вселенский хаос и абсурд. Бернхард принципиально не подлаживается к читателю, но несмотря на это, в его мире можно разглядеть гармонию и образ потерянного рая. Переводчик Михаил Рудницкий отобрал, перевел и прокомментировал девять пьес, наиболее полно иллюстрирующих драматургическое наследие классика модернистской литературы.

Вилем Флюссер
«О положении вещей. Малая философия дизайна»

Философское эссе о природе дизайна, сути повседневных вещей и технологических революциях. Вилем Флюссер, младший современник Вальтера Беньямина, создал свой необычный интеллектуальный жанр, где в краткой и доступной форме раскрывает смысловые структуры нашего повседневного мира.

Макс Хоркхаймер, Теодор Адорно
«Культурная индустрия. Просвещение как способ обмана масс»

По мнению авторов, представителей Франкфуртской школы Макса Хоркхаймера и Теодора Адорно, культурная индустрия — целый промышленный аппарат по производству стандартизированных новинок в сферах искусства, живописи, литературы, кино. Эти посредственные произведения искусства не дают человеку ценностных ориентиров и понимаются как разновидность товара для масс, которые и являются объектом манипулирования в капиталистическом обществе.

Сьюзен Сонтаг
«Заново Рожденная»

Первый том дневников Сонтаг затрагивает годы обучения в Калифорнийском университете, поступление в Чикагский университет, знакомство с социологом Филиппом Риффом и рождение сына, жизнь в Париже и возвращение в США, старт и завершение академической карьеры. Дневник содержит списки юношеского чтения, просмотренных фильмов и множество заметок о любимых авторах.

Сьюзен Сонтаг
«Сознание, прикованное к плоти»

Второй том дневников американской мыслительницы описывает нью-йоркскую жизнь на рубеже 1970-х годов: походы по выставкам и театрам, общение с такими художниками, как Пол Тек и Джаспер Джонс, дружбу с Иосифом Бродским. Впоследствии ее размышления о современном искусстве составят основу знаменитых сборников статей «Против интерпретации», «Образцы безоглядной воли» и «О фотографии».

Новинки от детского импринта А+А

Мария Титова
«Почему зебра переходит дорогу?»

Маленькие читатели знакомятся с устройством улицы, правилами перехода и цветами светофора, а страницы оживают при помощи эффекта омбро-синема. Стоит провести по страницам специальную полосатую пленку — и мы видим движение городских улиц, мерцание светофорных человечков, фокусы акробатов, трепетание бабочки и даже тайную жизнь произведений искусства.

Андреа Марколонго
«Путешествие слов»

Итальянская писательница Андреа Марколонго, автор книги «Гениальный язык. Девять причин полюбить греческий», анализирует такие слова, как «экология», «море», «любовь», а также путешествие, которое они преодолели, чтобы мы могли рассказывать о мире.

Каталог

На ярмарке представим новый бумажный каталог, где расскажем о планах издательства на первую половину 2025 года. Внутри — 53 книги весенне-летнего сезона, неожиданные коллаборации и (внимание!) новый импринт. Все готовящиеся книги рассортированы по направлениям, у каждой есть аннотация, информация об авторе и небольшой блерб.

Привезем каталог на ярмарку — и будем дарить его на нашем стенде С-2! 

Мероприятия

Презентация сборника «k-punk» Марка Фишера

Участники:
• Даня Порнорэп — музыкальный критик, автор телеграм-канала PRNRP
• Катя Колпинец — культуролог, исследовательница социальных медиа, автор книги «Формула грез» и телеграм-канала Колпинец
• Карина Бычкова — редактор музыкального медиа The Flow, шеф-редактор сервиса для музыкантов BandLink
• Ник Завриев — диджей и музыкант, ведущий подкаста «Планетроника», преподаватель Moscow Music School
• Игорь Кириенков — шеф-редактор витрин Кинопоиска и Яндекс Книг, критик

Модератор:
• Юля Рябова — музыкальный журналист, автор текстов для Афиша Daily, The Flow

Когда и где:
7.12, 18:15, Зал №1

Презентация книги «Заря всего» Дэвид Гребера и Дэвида Уэнгроу

Участники:
• Денис Сивков — кандидат философских наук, доцент Института общественных наук РАНХиГС, факультета социальных наук МВШСЭН
• Николай Ссорин-Чайков — PhD, профессор департамента истории НИУ ВШЭ (Санкт-Петербург)
• Андрей Туторский — кандидат исторических наук, доцент кафедры этнологии исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова

Модератор:
• Григорий Винокуров — магистрант ЕУСПБ, НИУ ВШЭ СПБ, научный редактор книги

Когда и где:
8.12, 15:00, Зал №2

Книжные магазины на карте страны: кто и как распространяет интеллектуальную литературу в России.

Участники:
• Михаил Котомин — директор издательства Ad Marginem
• Вита Карниз и Платон Жуков — владельцы книжного магазина «Желтый двор»

Модератор:
• Максим Мамлыга — книжный обозреватель, главный редактор медиа БИЛЛИ Максим Мамлыга

Когда и где:
05.12, 19:15, Антикафе

Презентация книги «Почему зебра переходит дорогу?» Марии Титовой

Участники:
• Мария Титова — иллюстратор и графический дизайнер, автор книги
• Дмитрий Мордвинцев — дизайнер, руководитель студии ABCdesign, сооснователь А+А
• Екатерина Зворыкина — руководитель издательской службы Музея Транспорта Москвы
• Никита Голованов — руководитель научно-исследовательской службы Музея Транспорта Москвы

Модератор: Кася Денисевич

Когда и где:
8.12, 13:00, Территория познания

Акции

Рассказываем подробнее про все акции на non/fiction!

На ярмарке будет отличная возможность купить большие альбомы по искусству по специальным ценам: «Искусство с 1900» — 5000 ₽, а «Обложка и форзац» — 6500 ₽. За покупку этих книг — дарим шоппер в подарок!

Будем продавать два тома дневников Сьюзен Сонтаг по специальной цене — всего за 1300 ₽!

Также у нас будут скидки на авторские наборы:

По случаю Зимнего книжного фестиваля «Смены» в Казани и выхода новой книги «Заметки из путешествия в Россию» — две любые книги из совместной программы будут стоить 1100 ₽!

Чтобы унести с собой все покупки, можно купить шоппер Ad Marginem за 650 ₽.

В этом году в нашем издательстве вышли две книги немецкого теоретика культуры и исследователя кино Зигфрида Кракауэра — «Орнамент массы. Веймарские эссе» и «Теория кино. Реабилитация физической реальности», до сих пор, как и многие другие работы немецкого культуролога, не нашедшие критической рефлексии на постсоветском пространстве. В этой статье Ольга Улыбышева, Анна Ганжа, Елена Петровская и Анатолий Корчинский рассуждают об актуальности, истоках и специфике интеллектуального наследия Кракауэра, его судьбе в советское и постсоветское время и почему на сегодняшний день идеи Кракауэра все еще остаются непроницаемыми для широкого читателя.

Ольга Улыбышева

Кинокуратор, переводчик, редактор изданий Ad Marginem по теории кино

Русскоязычному читателю еще только предстоит открыть для себя Зигфрида Кракауэра, хотя многим из тех, кто интересуется историей кино, знакомы книги «От Калигари до Гитлера» и «Природа фильма» («Теория кино» в новом издании). При этом от старших коллег я слышала, что Кракауэр казался им, с одной стороны, ученым-сухарем, типичным немцем, а с другой — наивным реалистом. Книги Кракауэра о кино считаются абсолютной классикой, но этот ярлык во многом препятствует свежему восприятию, как и неполнота советских переводов.

Основное отличие нового издания «Теории кино» в том, что в нем без сокращений приведена последняя глава «Кино в наше время». Само название эпилога свидетельствует о желании Кракауэра придать своей теории актуальное измерение. Интересно, что за десять лет до того, как последнюю главу сократили в советском издании 1974 года, ее пытались исключить из первого немецкоязычного издания — и ни кто-нибудь, а легендарный издатель, глава «Зуркампа» Зигфрид Унзельд и Теодор Адорно. Справедливости ради нужно отметить, что Кракауэра не всегда понимали и близкие друзья, включая Адорно, но на включении в немецкое издание эпилога как отправного пункта своей теории он настоял. (Нужно напомнить, что его книги о кино были написаны в Америке на английском языке).

Что же представляет собой эпилог «Теории кино»? В нем Кракауэр-эстетик превращается в этика и задается вопросом о значении кино в мире, где произошла катастрофа. Кракауэр, которому удалось покинуть Германию и спастись, размышляет о том, как благодаря опыту, который дает нам кино, сохранить в себе человеческое.

Кажется удивительным, что последнюю главу «Теории кино» написал тот же автор, что на протяжении предшествующих страниц последовательно и наукообразно раскладывал кино на различные сферы, элементы и тенденции. Но если вспомнить предисловие, с которого начинается эта книга — Кракауэр воспроизводит свою личную, связанную с кино первосцену, когда он впервые увидел «обычную улицу пригорода» и «пятна света и теней» на экране: «Я увидел наш мир дрожащим в грязной луже, — эта картина до сих пор не выходит из моей памяти». Или вот еще одно воспоминание о давно увиденном фильме — на этот раз Кракауэр цитирует Блеза Сандрара: «На экране показывали толпу, и в этой толпе мальчика с шапкой под мышкой: вдруг его шапка… не двигаясь, зажила интенсивной жизнью; я почувствовал, что она вся собралась для прыжка, словно леопард! Почему? Я сам не знаю». Может быть, для Кракауэра эти воспоминания-сны о фильмах и есть самое важное.

Всю его теорию (можно ли назвать ее и феноменологией кино?) пронизывает «мелкий град маленьких моментов действительной жизни» (цитата из Белы Балажа), которые застревают в памяти и придают этому тексту особое очарование.

Сборник «Орнамент массы», включающий в себя эссе 1920–1931 годов, позволяет проследить эволюцию идей Кракауэра. Для него кино — порождение и продолжение медиума фотографии. Теория кино и теория истории Кракауэра вырастают из эссе «Фотография» (1927), а истоки знаменитой психологической истории немецкого кино «От Калигари до Гитлера» обнаруживаются уже в тексте «Маленькие ларечницы идут в кино» (1928).

Кракауэр актуален постольку, поскольку изначально старомоден и вне времени. В его текстах много противоречий и парадоксов, их можно читать по-разному. Идеи Кракауэра находили отклик у молодежи — в 1960-е годы у Йонаса Мекаса и американских авангардистов, в 1980-е у немецких кинотеоретиков-феминисток Хайде Шлюпман, Гертруды Кох и Мириам Хансен. Разумеется, сам он к гендерной проблематике не обращался, но, может быть, в отличие от male gaze в его взгляде чувствуется какая-то особая универсальность?

Примеры того, как современные исследователи используют идеи Кракауэра для анализа фильмов и медиакультуры, можно найти, например, в сборнике «Im Sinne der Materialität — Film und Gesellschaft nach Siegfried Kracauer» (2022). И, конечно, «От Калигари до Гитлера» предлагает готовую методологическую рамку, которая более чем применима и к российскому кино.

Кракауэр, в бытность репортером написавший огромное количество кинорецензий, считал, что «настоящий кинокритик — всегда критик общества». Больше всего его интересовали общественные феномены, отдельные люди и их жизнь (с каким интересом и уважением цитирует он обыкновенных стенографисток в замечательной не утратившей актуальности социологической работе «Служащие» (1930)! Культура в ее многообразии — будь то фотография, кино, цирк — для Кракауэра способ приблизиться к реальности, которая нас окружает и от нас ускользает. Репортаж 1923 года о цирке для газеты «Франкфуртер Цайтунг» он заканчивает пассажем: «Реальность смешивается с нереальным, и ты уже не понимаешь, то ли жизнь — это цирк, то ли цирк — это жизнь. И потом бредешь домой по темным улицам из чужого мира в столь же чужой мир». Мне кажется, что сейчас, спустя сто лет, мы это чувствуем.

Анна Ганжа

Философ, культуролог, эссеист, специалист по критическим исследованиям современной культуры, исследователь музыки и звука, кандидат философских наук, доцент Школы философии и культурологии

Кракауэр сейчас по-прежнему, как и 10 лет назад, входит в число важного содержимого модных дамских, а скорее даже девичьих, сумочек, никогда не попадается в буккроссингах, что подчеркивает его роль важного аксессуара интеллектуальной жизни, включен в программы социально-гуманитарных курсов по истории и теории кино, театра, фотографии, упоминается при обзоре критических теорий внутри университетских курсов, является предметом самодеятельных ридингов, всегда имеется в комплектации хороших библиотек, мигрируя из одного отдела в другой, в зависимости от политической ситуации.

Кракауэра иногда неправильно понимают — расширительно или же буквально, и мало кто знает его точное место в сложной констелляции теорий круга Беньямина, Адорно и Хоркхаймера. В привлекательном жанре «диагноз нашему времени» его, как и полагается, воспринимают в качестве «своего» в том числе и чуждые ему по духу исследователи и спикеры — общества аномичных моралистов более других тяготеют к потреблению таких текстов, примеривая на себя функции такого диагноста.

Переводы с немецкого традиционно имеют в России особое значение, производя «пересборку» русского языка, особенно в отдалении от мегаполисов и университетских центров, где вязкость деполитизированной повседневности тормозит мысль и дыхание самой жизни. Из-за специфики биографии и наследия Кракауэра нам остались в наследство от него особые тексты, прагматика которых считывается как «киноведческая». Надо честно признать, что тематизации, применяемые к анализу культуры Адорно, Беньямином, Кракауэром и Р. Бартом — четверки-локомотива российской интеллектуальной жизни — имеют фатальное и непреложное значение для всех тех исследователей и литераторов, которые быстро попадают под их эссеистически-аналитическое обаяние.

Мы говорим об орнаментальности культуры-природы на языке буржуазной критики Кракауэра и Барта, используем паратаксис по отношению к негативному на языке Кракауэра и Адорно, фиксируемся на феноменах медиа и модернистской литературы на языке Кракауэра и Беньямина. Иногда кажется, что Кракауэр занимает место облегченной версии любимого позднесоветской публикой Ницше, дающего своими горькими и едкими определениями и диагнозами утешение прекариатным одиночкам офисного и домашнего труда. Но есть и другая сторона Кракауэра, обрисовывающая его значение иным образом. Кракауэр мыслит одновременно масштабно и предметно — это видно и по его единичным наблюдениям над кино и фотографией, и по эссе, посвященным Кафке, Беньямину или Зиммелю. Благодаря этой удерживаемой масштабности Кракауэру удается обтекать ничтожность и малозначительность происходящего вокруг, искать единственно верный ракурс для оценки текущих событий, не идти на поводу у подтасовываемых очевидностей и предъявляемых пропагандой «фактов». Поразительным образом каждый раз оказывается, что в «Орнаменте массы» разные по глубине набору интересов исследователи — включая, разумеется, и будущих — находят «свое» в дурно пахнущих орнаментах, занятых непрерывной работой выхолащивания под предлогом устроения красоты мира, демонстрации единства или слаженности общественных механизмов.

Спустя 60-80 лет хорошо видно, что располагая весьма скудным и изменчивым культурным материалом, Кракауэр изобрел свои способы интенсивной выжимки обобщающих заключений из медиапроцессов и вестей с культурных фронтов. В условиях информационно-интеллектуальной скудости здесь есть чему поучиться, — меланхолия и опасность таких времен, на примере Кракауэра, не только не препятствует анализу происходящего, но и служит некоторым утешением. Лакуны пределов мыслимого, которые делают русский язык не всегда пригодным к передаче метафизического, заполняются кракауэровскими отсылками к непостижимому, случайному, незавершенному, абстрактному, действительному и невместимому, давая нам возможность такому прорыву в это непостижимое, случайное и незавершенное, которое позволяет избегнуть крайностей немоты и хождения  проторенными путями гегелевски-марксистских философско-языковых тотальностей.

Елена Петровская

Кандидат философских наук, руководитель сектора эстетики Института философии РАН

Зачем сегодня читать Кракауэра и какими путями это можно делать? В чем уникальность феномена теории культуры Кракауэра в контексте его времени и возможно ли применение его исследовательской оптики к современной культурной ситуации?

Я придерживаюсь очень простого соображения о том, что читать нужно, руководствуясь своим интересом. Возможно, кто-то имеет в голове или на бумаге список книг, подлежащих прочтению, и Кракауэр занимает одну из строк в этом списке. Такой подход тоже возможен, хотя и кажется мне менее продуктивным (в более долгосрочной перспективе). Например, вы интересуетесь фотографией. И читаете у Кракауэра о том, насколько бездушен объектив и бессилен по сравнению с памятью, ибо только она, память, способна хранить монограмму индивидуальной жизни, читай удерживать саму ее неповторимость. Но посмотрите на это с другой стороны. Со стороны той самой камеры. Она «вычитает» неповторимое, зато передает пространственный континуум, который в интерпретации Кракауэра имеет явно отрицательный оттенок. Я думаю, что это интересная мысль, но мы должны отвлечься от оценок. В самом деле, материя предстает на фотографии нерасчлененной, и только наша привычка улавливать фигуры (различать) заставляет нас выделять что-либо, обособляя его, то есть индивидуализируя. Но сегодня мир предельно деиндивидулизирован, в самом нейтральном смысле этого слова, и нам нужно научиться обнаруживать связи, а не задерживаться на отдельных фигурах. Как ни странно, но и при таком подходе Кракауэр способен нам помочь.

Представление о том, что эпоха может больше сообщить о себе с помощью наглядных образов, чем посредством аргументов и суждений, высказываемых ею о самой себе, является, бесспорно, революционным. Собственно, массовые спортивные праздники и даже танцовщицы варьете способны, по Кракауэру, представить логику массовых обществ куда нагляднее, чем она фиксируется в привычных дискурсивных построениях. Эта проявленность равносильна разоблачению, понимаемому уже как открытая социальная критика. Для Кракауэра, внимательного к изменению ритма самого культурного ландшафта, политика и экономика буквально выходят на поверхность, и уже не нужно прибегать к абстрактным процедурам, чтобы разобраться с механикой капиталистического производства. Возможно, это перекликается и с подходом Беньямина, для которого теория была неотделима от конкретного материала, хотя сам Кракауэр, замечу, толкует его скорее в платоническом ключе (для чего, конечно, имеются все основания). Вопрос: в какой мере мы можем руководствоваться этим подходом сегодня?

Боюсь, что та комбинация политики и экономики, которую застает Кракауэр в Германии конца 1920-х — начала 1930-х годов, является фактом истории прошлого. Да и сама масса, признаться, претерпела значительные изменения. Ее концептуализацией на рубеже тысячелетий, как известно, является «множество», а проще, та спинозианская толпа (multitudo, «народные массы»), о какой мы узнаём не столько по ее фигурациям, сколько по траектории ее прямого действия. Антонио Негри предлагает видеть в ней ни больше ни меньше как динамику самой социальной борьбы, а это уже нельзя передать серией изображений, в которых всегда преобладает «риторика образа». Собственно, мы оказываемся на стороне того самого пространственного континуума, который и представляется Кракауэру столь враждебным каким-либо проявлениям индивидуального. Только надо понимать, что в таком континууме действуют силы, и они-то и образуют различные сцепления. Момент кристаллизации — вот, наверное, то, что должно занимать нас сегодня. Не столько сам повторяемый «орнамент», с которым хорошо разобрался Кракауэр, сколько то, к чему он был скорее равнодушен, а именно сдвиги, следы изменчивых конфигураций (возможно, того же сочетания политики и экономики). Орнаментальность уступает место хаосу — так может показаться, если по-прежнему доверять одним лишь поверхностным эффектам. Вопрос в том, чтобы понять, как именно устроен этот хаос. А для этого нам потребуется уже другой аналитический инструментарий. Своим творчеством Кракауэр как раз и побуждает к смелому и неортодоксальному поиску такого рода средств.

Анатолий Корчинский

Филолог, заведующий кафедрой теории и истории гуманитарного знания РГГУ, ведущий открытого научного семинара «Историческая репрезентация»

Чтение Кракауэра как бы само собой встраивается в рефлексию о современности. Во-первых, потому, что его мысль предельно внимательна к текущему моменту. Во-вторых, в своей собственной эпохе он замечает такие тенденции, которые из прошлого, восходящего к истокам модерна, ведут в будущее — к тем вопросам, которыми будем задаваться мы, его потомки. Это и вопросы о трансформации человеческого опыта под влиянием технологий, об отчуждении и симуляции как значимой части этого опыта, о статусе материального в культуре, о бюрократии, туризме, моде, потреблении печатной и визуальной продукции и т. п. Наверное, у него можно найти много созвучного Барту, Деррида, Делёзу, Латуру или Грэму Харману.

Но само такое чтение базируется на равнодушном к деталям историзме, для которого время и наполняющие его явления и события образуют искусственную непрерывность. Как и — чуть позже — Вальтер Беньямин, Кракауэр к такого рода историзму настроен весьма критически. И, по-моему, именно в его аналитике истории и влияющих на саму историческую реальность способов её репрезентации заключается сегодня актуальность его мысли. Кракауэр, опережая туго набитое событиями время, говорит о памяти и историческом повествовании, о «практическом» измерении истории, об озабоченности современной культуры своим прошлым и её зацикленности на настоящем.

Интересно, что Кракауэр мыслит историю исключительно в связи с технологическим воображаемым модерна. Возникшее почти одновременно с фотоискусством, историческое мышление как стремление объяснить любое явление, «лишь заглянув в корень его основания», равнозначно «фотографии времени». А выстроив «непрерывную цепочку событий в их временной последовательности, можно ухватить историческую действительность», тем самым создав «монументальный фильм». При том, что в своей теории фильма Кракауэр настаивает на возможности фото- и кинофиксации материальной реальности во всём её часто неожиданном многообразии, применение такого подхода к истории он считает как минимум недостаточным. «Монументальный фильм» историзма неизбежно будет подобен «пустому гомогенному времени» (как это чуть позже назовёт Беньямин) которому пытаются придать смысл в интересах оправдания господствующего порядка. Но смысл и «истина» истории, по Кракауэру, раскрывается совсем иначе. Это — прерогатива памяти и художественного воображения. «Волшебное зеркало» воспоминания, в отличие от механического ряда фотографических «фактов», воссоздаёт прошлое прихотливо, оценочно, непоследовательно, допуская множество лакун. Но именно в таком синтезе достигается истина и смысл: «Дабы проступила история, необходимо разрушить поверхностный контекст, предлагаемый фотографией». Как и впоследствии у Беньямина, эта истина истории схватывается не столько в заполняющем временной континуум нарративе, а в «монограмме», мгновенном образе, «последнем портрете» эпохи и человека.

Однако письмо и мысль Кракауэра далека от консервативно-романтической ностальгии по утраченной «ауре» художественности. Она диалектична: поскольку сегодня нас окружают исключительно технически воспроизводимые галлюцинаторные слепки с почти недоступной реальности, то именно в их призрачном мерцании и надлежит увидеть истину истории, хотя бы потому, что их «призрачная реальность неизбывна», а «место, какое каждая эпоха занимает в историческом процессе, можно определить гораздо точнее, если проанализировать… неприметные явления на ее поверхности».

Материал подготовил Даниил Воронов.

Публикуем предисловие британского антрополога Тима Ингольда к его работе «Линии: краткая история». Опираясь на археологию, классическую филологию, историю искусств, лингвистику, музыковедение и многие другие дисциплины, он представляет себе мир, в котором всё и вся состоит из переплетенных или взаимосвязанных линий.

В старой русской сказке говорится о колдунье Бабе-Яге и ее неудачной попытке поймать маленькую девочку с добрым сердцем. Жестокая мачеха отправила ребенка с поручением одолжить иголку и нитку у своей тетки, которая оказалась самóй Бабой-Ягой. Но то была лишь уловка, ведь колдунья планировала приготовить девочку на ужин и уже приказала своей работнице вскипятить воду в котле. Однако план был сорван благодаря сообразительности худого черного кота. Баба-Яга, ткавшая на станке, велела девочке продолжать работу, в то время как сама вышла за иголкой и ниткой. Но едва старуха скрылась из виду, кот велел девочке бежать. Тут же заняв место у ткацкого станка, кот продолжил ткать, а станок — клацать: «кликети-клак, кликети-­ клак». Каждый раз, когда Баба-Яга окликала девочку: «Ткешь ли, племяннушка?», кот отвечал детским голосом: «Тку, тетушка». Но на самом деле кот не ткал, а путал. Никогда еще не было такой путаницы, как та, с которой столкнулась Баба-Яга, войдя в избушку и обнаружив, что девочки нет. Представьте себе ее ярость!

От начала и до конца это история о нитях. Не будь здесь подвоха, что могло бы быть естественнее ситуации, когда мать посылает дочь к тетке за иголкой и ниткой? Маленькая девочка сама служила бы человеческой иголкой, продевая нить родства, или филиации, туда и обратно между тетиным домом и своим. В обычной жизни именно из таких нитей, которыми шьют в ходе выполнения повседневных поручений — передвижений туда-сюда, — и сплетается паутина родства. Баба-Яга — это чудовищное олицетворение преданного родства. Но на ткацком станке тоже есть нити: туго натянутые нити основы и свободная нить уткá, которая змеится между ними — то над, то под, — когда челнок движется взад и вперед.

Но в мире Бабы Яги не только предано родство, но и связь времен распалась. Нити основы и уткá настолько переплелись, что создали лабиринт, в котором заблудится каждый, кто в него попадет. Запутавшись в собственных кознях, колдунья может только корчиться от досады.

Всякая нить — это линия, но не всякая линия — нить. Линия другого вида — след, запечатленный в поверхности. Это может быть тропа, проложенная на земле, по мере того как люди пробираются между знакомыми местами. В этой истории мачеха велела девочке идти по дороге в лес до поваленного дерева, а затем повернуть налево, держа нос по ветру. Так она и нашла дорогу к дому своей тетки. Но в реальной жизни держать нос по ветру — значит идти по следу, обращая пристальное внимание на все те маленькие подсказки, что оставлены в земле теми, кто прошел раньше. Это странствие. Но можно быть странником и в пространстве страницы, идя по следам, оставленным рукой писца. Ведь так же, как в ткачестве нити уткá проходят взад и вперед между нитями основы, в письме — по крайней мере, до появления печати — чернильный след, оставляемый пером, проходил вверх и вниз, между линейками на странице. Не могли ли параллельные линейки страницы манускрипта быть созданы по образцу нитей основы ткацкого станка, а письменный текст — по образцу тканого полотна? Тому есть немало подтверждений. Похоже, в странствии, равно как и в письме, нити становятся следами.

Захватывающее интеллектуальное путешествие по миру, где всё и вся состоит из линий.

Линии

Тим Ингольд

Купить

Разумеется, в наши дни люди склонны отбрасывать народные сказки как устарелые диковинки. Мы живем в эпоху, когда повседневное ремесло швеи или вышивальщицы, орудующих иголкой и ниткой, стало анахронизмом, когда ткани, изготовленные вручную, существуют разве что в музеях и галереях, а искусство письма стало заповедной зоной каллиграфов. В опыте сегодняшних молодых поколений, привыкших к моторизованному транспорту и воспитанных на клавиатурах, тропы уступили место дорогам с твердым покрытием, а письмо от руки — набору текста. Больше нет линий, которым следуют, есть лишь входные данные, которые складывают. Вот почему мы не можем мыслить о линиях, не подумав сперва о соединяемых ими точках. В сетевом мире модным словцом является гиперконнективность. В таком мире фиксированных точек, а не блуждающих линий, нет места шитью, ткачеству, странствию и письму от руки. Многие возразят, что желать их возвращения — это просто ностальгия. Но я с этим не согласен и предлагаю эту книгу в качестве противоядия. О каком будущем может идти речь там, где все уже соединено? Я считаю, что для того, чтобы следующие поколения продолжили там, где мы остановились, необходимы свободные концы. Молодые поколения должны уметь собирать нити и следы прошлых жизней в процессе плетения и написания своих собственных. Лишь тогда можно надеяться на обновление в грядущие времена.

Тим Ингольд
Абердин, 17 мая 2023 года

Недавно мы выпустили новую книгу Флориана Иллиеса «Магия тишины». В ней автор «Лета целого века» и «Любви в эпоху ненависти» исследует фигуру художника-романтика Каспара Давида Фридриха и ее влияние на последние 250 лет истории. В рецензии Сергей Фофанов, научный редактор книги и сотрудник Государственных художественных собраний Дрездена, рассуждает, кто на самом деле главный герой этого текста, почему в нем практически нет иллюстраций и как книга стала портретом «поколения Golf».

Сергей Фофанов

Историк искусства, научный сотрудник Государственных художественных собраний Дрездена

Без паники, больше не будет никаких усложнений. Тот, кто выстраивает вокруг Каспара Давида Фридриха слишком большие теории, тот принижает его картины и лишает их части их загадочного обаяния.
Ф. Иллиес. «Магия тишины»

Или-или

Это эссе я пишу в Берлине, и, может быть, когда я нажимаю на клавиши своего ноутбука в просторном читальном зале Государственной берлинской библиотеки на знаменитом бульваре Унтер ден Линден напротив восстановленного Берлинского королевского замка, построенного на месте снесенного в 2008 Дворце Республики ГДР, герой моего критического разбора, успешный и популярный публицист Флориан Иллиес, потягивает через трубочку свой апероль-шприц в паре улиц отсюда, в фешенебельном баре района Митте, и еще не знает о том, что ровно через два дня будет совершенно покушение на кандидата в президенты Америки Дональда Трампа.

Или всё же так…

Подводя итоги своего правления, сорок второй президент США Билл Клинтон не упомянул ни о скандале в Овальном кабинете, ни о бомбежке Белграда, но фактически поставил себе в заслугу то, что он вывел мир в новую цифровую эру. В 1993 году, когда Клинтон пришел к власти, в мире существовало всего пятьдесят вебсайтов, а на момент завершения его полномочий после двух президентских сроков в 2001 году их количество достигло семнадцати миллионов. За восемь лет Всемирная паутина опутала весь земной шар. В том же 2001 году, если верить информации из Википедии, приведенной в статье о самой Википедии, был запущен этот глобальный революционный проект, с лихвой переплюнувший великое творение французских энциклопедистов эпохи Просвещения и Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Так вот, если зайти на страницу виртуальной энциклопедии XXI века в пресловутом интернете, то мы без труда найдем в ней материал о самом читаемом немецком авторе последних лет — Флориане Иллиесе. Причем если пытливый читатель даст себе труд прокрутить курсор и проверить наличие вариантов на других языках, то он обнаружит, что помимо основной версии на немецком языке существуют еще статьи на французском, английском, арабском, русском и эстонском. «Как?!» — воскликнет пораженный читатель, — «только шесть, и это всё?» На сегодняшний день, да — всё. Но отчего это так и где искать причины такого весьма странного обстоятельства? И почему вдруг Эстония удостоила Иллиеса своим вниманием? Интернет безмолвствует, читатель в недоумении.

Как вы уже наверняка поняли, в моей рецензии или, вернее, небольшом критическом разборе последней книги Флориана Иллиеса, посвященной Каспару Давиду Фридриху, я попытался спародировать стиль немецкого писателя, журналиста и публициста. Само по себе новое творение Иллиеса является точно такой же компиляцией разрозненных и намеренно закрученных оборотов, мыслей и пафосных сентенций, через которые приходится пробираться настойчивому читателю. Спасает только одно — фирменный легкий и увлекательный слог, характерный для всех его работ. Но, как и прежде, в самой книге зияет огромная брешь, обусловленная полным отсутствием сносок и дополнительных пояснений со ссылками на первоисточники. Так что читателю остается только уповать на свою эрудицию, заходить в Википедию или полностью довериться обаянию Иллиеса, который за нас хорошенько проштудировал электронную энциклопедию и собрал калейдоскоп из наиболее интересных, на его взгляд, исторических фактов и анекдотов, приправив его всевозможными аллюзиями на современность и события недавнего прошлого.

В ноябре 2023 году автору этого критического разбора посчастливилось самолично присутствовать на презентации книги Флориана Иллиеса «Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время» в одном из залов Старой национальной галереи в Берлине. Причем не в фойе или конференц-зале, а именно в самой экспозиции музея. Несложно догадаться, что презентация проходила на третьем этажа в зале Каспара Давида Фридриха. Поприветствовав публику обаятельно-дежурной улыбкой, Иллиес не смог удержаться от того, чтобы не сообщить, что место проведения — это его выбор, на котором он настоял, так как для него было очень важно оказаться на фоне знаменитых фридриховских полотен «Монах у моря» и «Аббатство в дубовом лесу». Даже саму книгу, как он полушутливо выразился, он в каком-то смысле написал ради того, чтобы оказаться в этом зале не в качестве гостя, а в качестве если не собеседника, то интерпретатора великого немецкого художника. После чего виновник торжества зачитал несколько глав из своего сочинения, вслед за чем последовала эксклюзивная продажа первых экземпляров и автограф-сессия. К чести организаторов, вся земная и меркантильная часть торжества проходила в фойе музея.

Двести пятьдесят лет немецкой истории, которые разворачиваются сквозь меланхоличные пейзажи Каспара Давида Фридриха.

Искусство

Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время

Флориан Иллиес

Купить

Что же действительно привело Иллиеса в этот зал и почему его выбор пал на главного романтика немецкой живописи — Каспара Давида Фридриха?

Биография Флориана Иллиеса пестра и разнообразна, из упомянутой статьи в Википедии мы узнаем о том, что до сочинения бестселлеров он вполне преуспел на журналистском поприще. Иллиес может записать себе в актив сотрудничество с наиболее престижными немецкими ежедневными газетами Frankfurter Allgemeine Zeitung (FAZ) и позднее с Die Zeit. И в той и другой газете он был колумнистом одного из самых популярных разделов — «Feuilleton», содержащего критические разборы художественных выставок, литературных новинок, театральных постановок и т. д. Авторы, пишущие в этот раздел, принадлежат к журналистской элите. Это подлинные культуртрегеры, пользующиеся огромным авторитетом у образованной немецкой публики, к их мнению не просто прислушиваются, на него ориентируются. Негативный отзыв о премьере балета или критика очередной киноновинки могут серьезно сказаться и на посещаемости театра, и на кассовых сборах фильма в кинопрокате.

Даже в этой среде Иллиес не был рядовым работником пера: довольно продолжительное время он занимал должность главного редактора раздела «Feuilleton» в FAZ. Надо заметить, что все издания, с которыми он сотрудничал в начале своей карьеры, ориентированы на читателей, относящихся к умеренно консервативному истеблишменту из upper middle class.

Но на этом его журналистский опыт отнюдь не исчерпывается. Иллиес до сих пор остается одним из самых желанных приглашенных авторов многих немецких и европейских периодических изданий. Кроме того, благодаря финансовой поддержке своей супруги (он удачно женился на дочери одного из председателей правления Deutsche Bank), Иллиес смог основать собственный популярный глянцевый журнал Monopol, рассчитанный на любителей искусства и делающий упор на lifestyle. Особняком в его послужном списке стоит руководство одним из крупнейших издательств Германии Rowohlt, которое он возглавлял с 2019 по 2020 год, т. е. ровно за год до того, как мир оказался в самоизоляции по причине пандемии. Были в карьере Флориана Иллиеса и моменты, когда ему пригодилось его искусствоведческое образование. Так, с 2011 по 2018 год он трудился в знаменитом аукционном доме Villa Grisebach и до сих пор остается членом его экспертного совета. В 2022 и 2023 годах он курировал выставочные проекты в музеях Дрездена и Дюссельдорфа. Однако подлинную славу и всемирное признание Иллиесу принесла литературная деятельность. Настоящим прорывом стал его дебют «Поколение Golf», на момент выхода этого супербестселлера в 2000 году самому автору было двадцать девять лет. В 2001 году, через год после выхода «Поколения», была запущена Википедия.

В чем причина этого успеха? Удачно выбрав переломный момент, когда весь мир замер в напряженном ожидании наступления нового тысячелетия, Иллиес, находившийся на пороге своего тридцатилетия — возраста не мальчика, но мужа, — возвестил úrbi et órbi о том, что настало его время, время его поколения. Конечно, он был не единственным, кто осмелился на подобное заявление, но присовокупил к нему тонкий расчет. «Поколение Golf» безусловно является парафразом культового романа 1990-х годов Дугласа Коупленда «Поколение Икс» («Generation X: Tales for an Accelerated Culture»), которым в подростковом возрасте зачитывался сам Иллиес. Громкое название было выверенным маркетинговым ходом, обеспечившим книге бешеную популярность. Ерническое и провокативное название немецкого дебютанта, заменившего загадочный X на марку бюджетного семейного автомобиля, должно было лишний раз подчеркнуть разрыв между поколением Иллиеса и его предшественниками. Несмотря на то, что разница в возрасте между Коуплендом и Иллиесом составляет лишь десять лет, в данном случае мы вправе говорить о классическом конфликте отцов и детей. Тогда как одни, понимая всю бесперспективность своего положения и мечтая вырваться из порочного круга, были готовы бросить всё и совершить яркий, авантюрный поступок, другие, сытые и довольные, пофантазировав о свободе и революции в отрочестве, выбирают Pepsi,¹ автомобиль Golf и размеренную, спокойную жизнь обывателя.

Выручка от продаж этого бестселлера (на сегодняшний день книга выдержала пятнадцать переизданий) значительно улучшила материальное положение молодого писателя. Несмотря на то, что этот успех был локальный и распространялся в первую очередь в немецкоязычных странах, наш герой понял, что выбрал правильный путь и продолжил свое восхождение на литературный Олимп современности. Однако он просчитался и, не заметив развилки, очутился на Голгофе современной книготорговли и всепожирающей индустрии развлечений.

Следующая большая работа Иллиеса — «1913 год. Лето целого века» (2012) — принесла ему всемирную славу и обеспечила бесперебойный финансовый поток, обусловленный не только хорошим авторским гонораром и процентами с продаж, но и тем, что из популярного публициста он превратился в медийную личность и стал желанным гостем различных развлекательных программ. Как и подобает любому баловню судьбы, нашему герою хотелось большого, и он решительно не собирался останавливаться на достигнутом. Нужно было найти верную тему, и в конце концов он остановил свои поиски на Каспаре Давиде Фридрихе.

На протяжении последних ста лет фетишем и тотемом образованной немецкой публики был и остается романтизм. Покорение этой вершины сулит не только успех и крупный куш, но и возможность встать в один ряд с бессмертными. Несложно догадаться, что человек, привыкший купаться в лучах славы, не смог устоять против такого искушения. Юбилей одного из корифеев романтизма стал отличным поводом для Иллиеса вновь попробовать свои силы и одарить своих поклонников очередным фирменным шедевром.

Фридрих 200 и Фридрих 250

В 2024 году мир отмечает двухсотпятидесятилетие со дня рождения главного художника немецкого романтизма — Каспара Давида Фридриха. Череда торжеств, приуроченных к этому юбилею, чем-то напоминает грандиозное чествование Фридриха, организованное ровно пятьдесят лет назад, когда мировое художественное сообщество праздновало его двухсотлетие. Однако есть и ряд важнейших отличий, на которых следует остановиться, в том числе при анализе последней работы Иллиеса «Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время», вышедшей аккурат к юбилею его великого соотечественника.

В 1974 году историки искусства, музейные директора и широкая публика действительно в очередной раз открывали для себя гений Фридриха. Сборные выставки его главных произведений на время даже объединили разделенную в ту пору Германию. Честь проведения двух главных выставок Фридриха выпала Гамбургу и Дрездену. За подготовку гамбургской ретроспективы отвечал директор местного кунстхалле — выдающийся мыслитель и историк искусств Вернер Хофманн. Выставка Фридриха стала первой в череде выставок знаменитого цикла «Искусство с 1800 года»². За девять лет Хофманну и его коллегам удалось представить масштабный срез европейского искусства от Тёрнера до Гойи и других художников, в чьем творчестве наиболее ярко отразился цивилизационный переворот, ознаменовавший рождение модернистского мифа или, проще говоря, мифа современности. По прошествии почти тридцати лет после завершения Второй мировой войны Хофманну и его соратникам удалось извлечь имя немецкого живописца из мрачного небытия, в котором он пребывал с 1945 года. Причиной этого полустыдливого забвения послужило то, что культуридеологи Третьего рейха выбрали Фридриха в качестве образца, воплощавшего в их представлении особый нордический дух германской нации. Благодаря тонкой интеллектуальной игре Хофманна, заключавшейся во всестороннем изучении биографии Фридриха и помещении судьбы отдельно взятого художника в исторический контекст его эпохи, Фридрих из выразителя нордического духа в одночасье превратился в пророка современности и занял достойное место в пантеоне величайших художников мировой истории искусства. Иллиес в своей работе снова вложил перста в незатягивающуюся рану немецкого общества и подробно описал этапы становления и тактику распространения этого лживого и дискредитирующего светлую память о Фридрихе культа во времена национал-социалистов.

Коллеги Хофманна из Восточной Германии, ответственные за юбилейную выставку Фридриха в Дрездене в 1974 году, не ставили перед собой таких глобальных задач. Граждане социалистического государства a priori не могли иметь ничего общего с нацистским прошлым. Однако и в ГДР остро нуждались в новом Фридрихе, который бы вписывался в узкие рамки художественно-идеологических установок партии. В этой связи классика немецкого искусства провозгласили борцом за отечество на фоне освободительной войны 1813–1814 годов, страдающим от невзгод, выпавших на долю его сограждан, и чаянья простого народа нашли выражение в его полотнах, проникнутых идеями высокого гуманизма. Так Фридрих неожиданно превратился в главного представителя социалистического романтизма, тем самым открыв путь творческому методу, подразумевающему «правдивое, исторически-конкретное отображение действительности в ее революционном развитии в целях идейно-эстетического воспитания трудящихся в духе социализма и коммунизма».

Стратегической важностью в ГДР обладал и вопрос о национальной или, вернее, региональной идентичности Фридриха. Родившийся на северо-востоке Германии в Грайфсвальде, влюбленный в побережье Балтийского моря, остров Рюген и горы Саксонской Швейцарии, Каспар Давид, который практически всю свою жизнь безвыездно прожил в Дрездене, был признан национальным достоянием Германской демократической республики³. И все инсинуации по поводу универсального значения его гения рассматривались товарищами от искусства из демократической республики как враждебные происки представителей упаднической западногерманской буржуазной науки об искусстве, претендующих на художественные сокровища ГДР.

Кстати, ровно такой же вопрос о национальной идентичности всемирно известного художника сегодня пытается разрешить на страницах своей книги и Флориан Иллиес. Стараясь вписаться в актуальную политическую конъюнктуру (можно по-разному относиться к этим чаяньям), Иллиес на секунду выпускает Фридриха из поля своего внимания. Как бы впроброс, но на самом деле, конечно, нарочно, он обращается к вопросу о происхождении Казимира Севериновича Малевича и его национальной принадлежности. Это еще раз убеждает нас в том, как остро Иллиес чувствует момент. Его природное чутье, подкрепленное журналистским инстинктом, буквально наталкивает читателя на сложнейшую дилемму нашего времени, где нет и не может быть правильного ответа. С одной стороны этому препятствуют морально-этические нормы, а с другой — невозможность игнорировать конкретные исторические факты и свидетельства.

Но вернемся в 1974 год. После грандиозного успеха обеих ретроспектив в одном из французских (sic!) журналов того времени был приведен список из десяти художников и художниц, чьих работ недостает в собрании Лувра. Как несложно догадаться, больше всего авторы статьи сетовали об отсутствии в великом музее полотен Каспара Давида Фридриха. В том же году Лувру удалось восполнить эту брешь и приобрести небольшой рисунок прославленного живописца⁴.

В том же 1974 году благодаря неукротимой воле и энергичным стараниям сотрудника Государственного Эрмитажа Бориса Иосифовича Асварища была устроена первая за всю историю выставка работ Каспара Давида Фридриха в России⁵. Так после стапятидесятилетнего забвения прославленный немецкий живописец снова вернулся в Россию (вернее, в СССР).

Эхо юбилея докатилось и до Америки, где в 1975 году из-под пера Роберта Розенблюма вышла знаменитая работа «Modern Painting and the Northern Romantic Tradition: Friedrich to Rothko». Надо отметить, что на тот момент Фридрих еще был практически не знаком американскому зрителю. В отличие от СССР, обладавшего крупнейшим собранием работ немецкого художника за пределами Германии, в музеях США не было ни одной работы Каспара Давида Фридриха⁶.

1974 год стал кульминацией как самого Фридриха, так и романтизма. Причем вопрос о природе немецкого романтизма на время расколол лагерь западных интеллектуалов. После Второй мировой войны немецкий романтизм пребывал в опале. Французские философы, а вслед за ними и профессора ведущих американских университетов, усматривали в нем корни идеологии фашизма и национализма, таким образом косвенно приписывая романтикам преступления, совершенные национал-социалистами в 1930–1940-е годы ХХ века. С другой стороны, романтизм эпохи «Бури и натиска» нашел отражение и стал одним из триггеров студенческих протестов 1968 года⁷. Натурфилософские и духовные изыскания Гегеля, Шеллинга, Новалиса и т. д. сыграли определенную роль в формировании движения пацифистов, хиппи и защитников окружающей среды. Однако очень быстро серьезные политические и философские аспекты отошли в сторону, и вместе с тем изменилось отношение к эпохе романтизма. Нельзя сказать, что о заново открытых творцах, к которым принадлежал и Фридрих, стали забывать. Но после краха надежд студенческой революции, на смену которой пришли быстро меняющиеся субкультуры музыкальной и фэшн-индустрии, сместился фокус восприятия наследия романтизма. В целом произошла вполне закономерная трансформация. Так, творчество романтиков, которое привлекло к себе внимание масс на волне молодежных протестов 1960-х годов, быстро переквалифицировалось в один из сегментов глобальной индустрии развлечений и размылось в общем океане потребительского отношения к культуре⁸. Поэтому неудивительно, что на смену неоромантикам 1960-х пришло поколение очередных бунтарей и борцов с мещанским вкусом, что нашло выражение в музыке и моде панк-культуры. А вслед за ним пришла Новая волна — стиль, который сам обозначал себя не иначе как New Romantic. Ну и так далее… Мрачная атмосфера полотен Фридриха, его характерные композиционные приемы — фигуры, изображенные со спины — очень быстро были интегрированы в массовую культуру и стали визуальным выражением тоски, меланхолии, одиночества, задумчивости. Они вошли в арсенал стандартизированных приемов по изображению этих чувств в голливудских лентах, причем как в фильмах про супергероев, спасающих мир, и киносагах Питера Джексона по мотивам «Властелина колец», так и в шедеврах киберпанка 1980–1990-х годов и артхаусном кино типа «Меланхолии» Ларса фон Триера, в которой режиссер прямо цитирует полотна немецкого романтика.

В 2024 году эпохальные выставки, посвященные юбилею Каспара Давида Фридриха, были подготовлены сразу тремя крупнейшими немецкими музеями в Гамбурге, Берлине и Дрездене. Помимо того что Иллиес выпустил книгу с прицелом на ее коммерческий успех в преддверии всех вышеперечисленных торжественных мероприятий, он также выступил автором каталожных статей для выставок в Гамбурге и Дрездене. Каждый раз — новый договор, новый гонорар и новое эссе. Остается только позавидовать неутомимости его пера. Но этим дело не ограничилось. Присутствие Иллиеса на всех трех ретроспективах было тотальным — помимо каталожных статей и выступлений с лекциями в рамках публичных программ, он также записал специальный подкаст с кураторами ретроспектив.

Сегодня «Магия тишины» — это главный хит продаж. Все музейные магазины, книжные лавки и даже привокзальные киоски буквально заставлены штабелями этой литературной новинки. Покупатель волен выбирать: если захочет, он может купить тяжелый и дорогой каталог с обязательной статьей Иллиеса, а если захочет сэкономить, то он вполне может довольствоваться компактной и более доступной книгой популярного автора в мягкой или твердой обложке. В любом случае Флориан Иллиес остается в выигрыше. «Так тоже надо уметь» — повторим мы его возглас восхищения, адресованный авантюрному дельцу и торговцу искусством Вольфгангу Гурлиту.

На 2025 год запланирована финальная и не менее масштабная ретроспектива работ Фридриха в музее Метрополитен в Вашингтоне. И это не беря в расчет целый ряд более скромных выставочных проектов, прошедших в десятках музеев по всему миру. Размах юбилейных торжеств и обширная праздничая программа поистине поражает воображение.

Не останется в стороне и Государственный Эрмитаж. Великий музей готовит совершенно особенную программу. К огромному сожалению, человек, подаривший нам радость знакомства с картинами Фридриха полвека назад, легенда Эрмитажа — Борис Иосифович Асварищ всего лишь год не дожил до этого события. Новую юбилейную выставку готовят его коллеги, оказавшиеся, прямо скажем, в очень затруднительном положении. В самом начале предполагался вариант сотрудничества с Гамбургским кунстхалле для обмена фридриховскими шедеврами между Россией и Германией. Однако события, последовавшие за февралем 2022 года, поставили крест на дальнейшей работе с западным музеем, и отечественным специалистам в срочном порядке пришлось искать выход из положения. Судя по всему, они успешно справились с этой задачей, и мы с предвкушением ждем очередного блокбастера в стенах Зимнего дворца. В каталоге эрмитажной выставки по понятным причинам мы не найдем статьи Иллиеса, зато искушенных любителей искусства ждет сюрприз в виде эссе известного петербургского историка искусств Ивана Дмитриевича Чечота. Однако без Иллиеса не обойдется и на этот раз, совершенно очевидно, что русский перевод «Магии тишины» окажется и на полках эрмитажных киосков, и во всех книжных страны. Впрочем, не будем забегать вперед и посмотрим, какая участь ждет эту книгу в сегодняшней России. Не раз уже упомянутый Борис Иосифович был очень начитанным человеком, на протяжении всей жизни с большим интересом и азартом следил за отечественными и зарубежными книжными новинками. В личных беседах он не раз упоминал имя Иллиеса и искренне поражался тому, как ловко удается этому немцу разъять историю на сотни блестящих фрагментов и сложить подобно калейдоскопу в новом причудливом порядке. Увы, он уже никогда не сможет насладиться иллиесовским изложением истории столь дорогого его сердцу немецкого живописца.

Тот факт, что «Магия тишины» появилась в преддверии юбилея Каспара Давида Фридриха, безусловно указывает на то, что это не случайное стечение обстоятельств, а тонко выверенный маркетинговый ход. Обладая известным именем и будучи популярным публицистом, Иллиес резко выделяется на фоне общего сонма славильщиков гения немецкого романтизма. Ну и в конце концов, разве же мог он пройти мимо такого славного события? Ведь это отличный шанс не только заработать неплохие деньги, но и упрочить свое положение в мировой литературной среде.

Конечно же, он отдавал себе отчет в том, что библиография книг, каталогов, статей и других публикаций о Фридрихе поистине необъятна. И вряд ли он ставил перед собой задачу посоревноваться с исследованиями специалистов из Германии, Великобритании, США, Канады, Японии и других стран, писавших о художнике-романтике. Ему не нужно было повторять известные всем факты или углубляться в метафизику творчества Фридриха. Ему не нужно было даже демонстрировать объективность. Им руководствовало одно желание — написать залихватскую, искрометную книгу. В некотором смысле ее даже можно назвать плутовским романом, но плутом здесь выступает не герой повествования, а сам автор. Согласитесь, нетривиальная литературная форма.

Поколение Golf на фоне Каспара Давида Фридриха

В критическом разборе «Магии тишины», опубликованном в разделе «Feuilleton» газеты Süddeutschezeitung, говорится о том, что сама фигура Иллиеса, его авторские отступления и даже эмоциональные междометия, например постоянно повторяющиеся в тексте «nun ja» (н-да), делают его книги «неотразимыми». Отдельно также в этой статье отмечена способность Иллиеса оперировать огромным количеством фактов и сюжетных линий, из которых ему в конце концов удается выстроить целостное повествование, которое мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся. Тезис, конечно, спорный, но что поделать, даже коллеги по цеху попадают под магию популярного публициста. Переизбыток информации — характерная черта студенческих текстов гуманитарных ВУЗов. Как правило, это обусловлено тем, что учащиеся стремятся в сравнительно небольшом объеме работы представить весь спектр приобретенных ими знаний. За этим скрываются как амбициозные попытки молодых людей блеснуть перед профессорами широтой своего кругозора, так и простая техника закрепления материала, ведь один раз написанное запоминается гораздо лучше, чем прочитанное или услышанное. Но то, за что преподаватели, как правило, журят нерадивых студентов, сходит Иллиесу с рук, его хвалят даже самые маститые историки искусства. И как только ему это удается?

Заслуга Иллиеса заключается в том, что он создал легкий и неповторимый стиль, ставший ключом к самой разнообразной аудитории. Его книга — это и не классический биографический очерк, и не наукообразное искусствоведческое исследование, и даже не критическая статья из «Feuilleton», это всё вместе. Иллиес — великий компилятор и законодатель нового жанра, в своем литературном коллаже он перетасовывает не только всевозможные исторические факты, даты и сиюминутные наблюдения, но и стилистику разных литературных жанров. Всё вместе в конце концов приводит его к парадоксальным, а порою даже провокационным сопоставлениям. Под обложкой представленного издания мирно соседствуют олененок Бэмби (вернее, Бамби, как мы узнаем из книги), Сергей Лавров, Сэмюэл Беккет, Нефертити, орнитологическое пособие середины XIX века «Катехизис разведения канареек», взрывы газопровода «Северный поток» в 2022 году и извержение вулкана Тамбора в 1815 году.

Без всяких сомнений — идеальный рецепт для бестселлера. Как и в любом другом эксперименте, одна часть этих находок интересна и оригинальна, а другая вызывает лишь недоумение. Но именно это и делает сочинения Иллиеса особо привлекательными для читателей, так как в них выражена главная тенденция сегодняшнего дня — быстрое и некритичное потребление больших объемов информации. Именно такая модель идеально подходит сегодняшнему буржуа — представителю upper middle class, чье клиповое сознание сформировано в процессе бесконечного переключения интернет-ссылок и просмотров постов в социальных сетях, рилзов, сториз и т. д.

При этом сам Иллиес не площадной кривляка, пустомеля, балагур и очередной хайпожор. Он в меру консервативен, начитан, хорошо образован. Как умный и расчетливый культуртрегер, он хорошо изучил свою аудиторию, но всё же не идет у нее на поводу. В нем удачным образом сочетаются сразу две ипостаси просветителя и популяризатора, ни в коем случае не популиста. Его кредо — это посильное просвещение масс увлекательным гуманитарным научпопом.

Вместе с тем мы должны признать, что все книги Иллиеса — это в первую очередь литература. Да, в них много информации и точных данных, но мы не найдем в них ни ссылок, ни справочного аппарата. То есть при этом огромном объеме информации не нужно тратить лишнее время и прерывать чтение, то и дело скользя взглядом с нужной строчки вниз по странице, чтобы прочитать сноску или, того хуже, пролистывать книгу до конца, чтобы найти очередную ссылку. Таким образом автор как бы снимает с себя ответственность за историческую достоверность, а читателю остается лишь довериться ему.

На суперобложке немецкого издании красуется эрмитажный шедевр «Под парусником». Описанию этой картины, а вернее событиям, запечатленным на ней, посвящена вступительная часть книги. Романтический зачин «Магии тишины. Путешествия Каспара Давида Фридриха сквозь время», написанный в сугубо лирическом ключе, становится камертоном, задающим настроение всему повествованию. Описывая сцену на корабле, Иллиес буквально мультиплицирует главный прием своего главного героя — вовлечение, соучастие зрителя, а в данном случае — читателя. Изобразив себя и свою супругу со спины, сидящими на корме парусника, Фридрих как бы предлагает зрителю взойти на борт и встать рядом с ними. И невольно мы сами оказываемся на борту судна, несущего счастливых молодоженов по волнам к берегам Штральзунда. Иллиес же усиливает этот эффект, он буквально переводит изображение на вербальный язык и своим красноречием заманивает нас на бриг. Не успев прийти в себя, мы вместе с новобрачными внемлем «крикам чаек» и видим, как «на пышных рыжих бакенбардах Фридриха … блестят соленые капли» морской пены. Надо сказать, что это всё описано виртуозно и вполне правдоподобно и даже с известной степенью такта, но тем не менее трудно отделаться от странного чувства, насколько уместны эти додумывания. Чтобы добиться наибольшего правдоподобия, Иллиес снабжает свое поэтическое описание конкретной датой и приводит топографические данные о расположении судна в этот день. После этого у читателя должны отпасть все сомнения о реальности происходящего или, вернее, произошедшего 11 августа 1818 года. Впрочем, наш сладкогласный проводник всё же не упоминает один важный факт. В 2024 году картина, репродукцию которой он выбрал для обложки своей новой книги и с описания которой начинается наше путешествие в мир Фридриха, в отличие от далекого 1974 года, не примет участие в торжествах, посвященных юбилею немецкого гения за рубежом. На этот раз она останется на приколе имперской гавани русского ковчега и будет радовать глаз отечественных почитателей таланта великого немецкого художника.

Буржуазный романтик

Иллиес уподобляет себя герою книги и пытается выдать себя за романтика. Действительно, некоторыми внешними чертами он походит на героев той эпохи, но на самом деле романтизм ему чужд. Он представляет собой хрестоматийный тип приличного и образованного жителя современного мегаполиса — филистера XXI века, легко идущего по жизни без тягостных переживаний о трагической участи мироздания. Неслучайно он с такой неприкрытой неприязнью отзывается о фанатичных художественных критиках левого толка 1960-х годов. Ему интересен он сам и ему интересен мир, вернее окружающее его общество, с которым он говорит на одном языке и ни в коем случае не противопоставляет себя ему. Ему чужд пафос искателя истины и готовность пожертвовать всеми земными благами ради духовного просветления. Он ни на секунду не забывает о личной выгоде.

Но сам образ Флориана Иллиеса, как и любого другого представителя upper middle class, в достаточной степени амбивалентен. Он уже буржуа, но еще не достиг богемного статуса, он, безусловно, модник, но при всём желании его вряд ли можно причислить к кругу настоящих денди. Он в меру нарциссичен, но в этом любовании собой он явно хочет понравиться и остальным. Что называется, произвести хорошее впечатление. Он хорошо воспитан, вежлив и обходителен, ему чужды снобизм и замашки эксцентричной натуры. Литературный стиль Иллиеса прост, элегантен и доступен самым широким массам. Чему способствует его вопрошающий мягкий и доверительный тон в разговоре с читателем, тот тон, который он перенес из своей журналистской практики.

Но в отличие от Иллиеса Ипполитов писал без оглядки на гул повседневности, писал на века, закрывшись в створках «фарфоровой табакерки» Петербурга — Эрмитажа⁹ … Он ушел мокрым холодным осенним днем, и мы никогда не узнаем, пришлись ли ему по вкусу вирши его немецкого коллеги…

При всей критике в адрес художественных текстов и эссе Ипполитова, с которой на него набросились рьяные поборники точного фактологического анализа, Аркадий Викторович был и остается большим ученым и блестящим специалистом по итальянскому искусству XVI–XVIII веков. Что не мешало ему при этом быть настоящим денди и светским львом. Но, как и подобает утонченным эстетам, на светских раутах он предпочитал держатся в тени. Иллиес же любит внимание и любит быть на виду. Как мы уже знаем, он тщательно продумывает мизансцены своих публичных выступлений. Однако у предприимчивого немца нет особой аристократической стати петербургского богемного интеллектуала. Он вовсе не чурается сиюминутной политической конъюнктуры и щедро перемежает различные исторические анекдоты с сегодняшней новостной лентой.

Иллиес не просто рассказчик или толкователь преданий старины глубокой, он продавец историй, вымышленных и реальных персонажей и, в конце концов, самого себя. Его книги — это хорошо упакованный и сертифицированный товар, который гарантирует потенциальному покупателю принадлежность к определенной страте образованного сословия, занимающегося осмысленным и утонченным потреблением — потреблением знаний. Его цель вполне прагматична, он производит товар, который придется по вкусу и умеренно либеральному, и умеренно консервативному читателю здесь и сейчас. Чтобы заинтересовать потенциального клиента, Иллиес прибегает к некоторым нехитрым профессиональным коммерческим уловкам. Он заранее знает круг интересов своей аудитории и делает своеобразные реверансы читателям из разных частей света, вплетая в ткань повествования упоминания об их странах и соотечественниках. Так, в новой книге не могло обойтись без упоминаний о России, на территории которой проживают многие поклонники его таланта.

Казалось бы, чего проще? Материалов и захватывающих историй о Фридрихе и его связях с Россией более чем достаточно, и они хорошо изучены. Однако вопреки ожиданиям история многолетней дружбы Фридриха и замечательного русского поэта Василия Андреевича Жуковского упоминается лишь вскользь. Иллиесу намного важнее процитировать приветственное слово министра иностранных дел Российской Федерации Сергея Лаврова из каталога выставки 2021 года «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии». Или посетовать о том, что эрмитажные картины Фридриха, участвовавшие в той выставке, слишком рано увезли из Дрездена в феврале 2022 года, ведь их можно было бы и вовсе не отдавать. Однако Иллиес совсем позабыл или намеренно замалчивает тот факт, что в момент подготовки той самой выставки он активно сотрудничал с Художественными собраниями Дрездена и даже написал эссе «Двести лет одиночества» на злобу дня (а как же иначе) для музейного журнала August. В 2021 году «злоба дня» заключалась в разгуле пандемии и вынужденной изоляции от внешнего мира. Поэтому статья была посвящена размышлениям об участи романтиков (в первую очередь Фридриха), которые двести лет назад сумели высвободиться из темницы человеческого духа и указали путь к подлинной свободе. К сожалению, в новой книге Иллиеса нет не только упоминаний об этой статье, но даже ссылок на нее. Но ничего не поделаешь, это ведь и есть фирменный стиль маэстро, которого по праву можно назвать «несносным» автором, то есть избегающим сносок.

Этот намеренный отказ от указаний на источники информации не принижает художественных достоинств книги, однако выводит ее из поля серьезной научной литературы. Иллиес не исследователь, он беллетрист и ни в коем случае не претендует на новое слово в фридриховедении. Ему гораздо важнее увлечь читателя. Однако и тут не всё так однозначно. Не совсем понятно, насколько легко считываются многочисленные аналогии, утонченные намеки и завуалированные шутки, которыми изобилует его текст. Даже самому внимательному и эрудированному немцу придется несколько раз перечесть книгу, чтобы разобраться во всех скрытых смыслах. Что уж говорить о несчастных иноплеменниках. Как раз в таких случаях приходится прибегать к помощи Википедии, при этом надо заметить, что немецкая версия электронной энциклопедии обладает исключительным качеством и полнотой. Так вот, при разборе блестящей мозаики Иллиеса очень быстро становится понятным, что он, подобно простым смертным, т. е. потенциальным читателям его нетленных творений, черпает информацию из бездонной сети Интернет, и, в частности, из немецкоязычного портала Википедии. А тут уж ни при каком раскладе не обойтись без ошибок и неверных интерпретаций. В чем Иллиеса уже успели уличить особо приближенные к Фридриху особы — то бишь научные сотрудники немецких музеев.

Гибель картин и отсутствие иллюстраций

Книга о художнике без иллюстраций — оксюморон. Как такое вообще возможно? В некоторых случаях — вполне. Например, в беллетристических романах, в основе которых лежит приукрашенные или идеологически выверенные жизнеописания известных творцов. Тут, безусловно, рекордсменами являются титаны Возрождения и Рембрандт. О Фридрихе так еще не писали, означает ли это, что он достиг чертогов тех бессмертных, о которых так любят судачить таблоиды?

Однако тут стоит уточнить, в книге всё же имеются четыре иллюстрации, каждая из них является своеобразным зачином к одному из разделов книги. Как несложно догадаться — каждой из четырех глав соответствует одна из природных стихий: огонь, вода, земля и воздух. Именно через призму этих стихий Иллиес рассматривает жизнь и творчество Фридриха. Такой прием вполне в духе самого романтизма, вспомним хотя бы живописный цикл времен года самого Фридриха или гениальный цикл времени суток его современника Филиппа Отто Рунге. Такое разделение позволяет автору в каждом из разделов задать определенную тональность. Этот плавный переход из одного состояния в другое буквально гипнотизирует читателя и приносит ему утешение в «эпоху ненависти».

Особенно много внимания «биографиям картин» уделено в первой главе, проходящей под знаком огня. В этом разделе приведено пугающе большое число историй пропажи и утраты картин вследствие пожаров, войн и других катастроф, связанных с разгулом огненной стихии. Достаточно нетривиальный шаг — начать книгу с трагедии. Но ведь именно «жареная» тема создает интригу и превращает всё повествование в настоящий остросюжетный детектив. Перед глазами читателей один за другим проносятся образы неведомых шедевров, от которых зачастую не осталось ничего, кроме названия. Надо сказать, что это производит удручающее впечатление, а удушливый запах гари буквально начинает зудеть в носу. «Как?» — в отчаяньи воскликнет читатель. — «Неужели наследие Фридриха безвозмездно утеряно?» К счастью, это не совсем так. Иллиес нарочно нагнетает обстановку, а отсутствие иллюстраций в данном случае лишь усиливает драматический эффект¹⁰.

Проблема заключается в том, что описание трагической гибели картин становится намного важнее самих произведений, что в корне неверно при разговоре об изобразительном искусстве. В целом это напоминает старинную притчу о том, как один человек угостил страждущего странника запахом еды, за что был щедро вознагражден звоном монет.

Иллиес буквально смакует каждое название картин, и в этом «списке кораблей», увы, сгоревших, простому читателю очень трудно разобраться. Однако также непросто приходится и специалистам: отсутствие иллюстраций может ввести в заблуждение даже самых больших знатоков. Ведь никто на самом деле даже не имеет представления о том, как выглядело большинство из пропавших работ — не сохранилось ни их изображений, ни описаний, а иногда и названий.

Приключения Каспара Давида Фридриха на родине национал-социализма

В массовом сознании Германия ассоциируется с пивом, сосисками, баварскими народными костюмами, фахверком и надежными автомобилями. В представлении интеллигенции эти стереотипы дополнены классической музыкой, литературными и философскими изысканиями эпохи «Бури и натиска». К этому можно добавить культурную революцию золотых/ревущих 1920-х, заряженную энергией экспрессионизма и дадаизма. Однако по-настоящему триггерной до сих пор остается тема, связанная с нацистским прошлым Германии. И именно в эту стигмату памяти Флориан Иллиес безошибочно вложил свой указующий перст.

В разделе книги, посвященном стихии Земли, Иллиес сознательно сфокусировал внимание на мрачных станицах немецкой истории, связанных с культом крови и почвы. Как успешный маркетолог, он прекрасно понимает, что эта маргинальная и полузапретная тема привлечет внимание читателей, на которых магически действует ядовитый флер Тысячелетнего рейха. Пожалуй, это один из самых оригинальных и поучительных кусков всей книги, который не помешало бы проштудировать многим сегодняшним политическим деятелям. Иллиес скрупулезно разбирает постепенный процесс ариизации Фридриха и идеологизации его творчества в угоду нацисткой пропаганде. Он чуть ли не один из первых, кто взялся за решение этой архиважной, но вместе с тем и опасной задачи, где очень важно удержать баланс и не скатиться до спекуляции и конспирологии. Деконструкция или проработка прошлого — это то, через что западным немцам пришлось уже однажды пройти. Но после долгожданного объединения Германии в 1991 году, когда схлынула первая эйфория, стало ясно, что часть немецкого населения до сих пор так и не преодолела в себе эту травму, и речь здесь не только о бывших гражданах ГДР. И для того чтобы уберечь будущие поколения от этого смертоносного искушения, нужно снова и снова возвращаться к разрешению этих вопросов. К огромному сожалению, не только немцам, но и тем, кто некогда избавил их от этого страшного наваждения.

Не убоявшись зла, Флориан Иллиес погружается в мрачную пучину. Засучив рукава, приступает к работе. Факт за фактом, имя за именем, ложь за ложью счищает он со светлого облика Фридриха, чтобы тот мог сиять в своей первозданной чистоте.

Однако автор порой увлекается и не замечает, что его манера говорить просто о сложных вещах скорее вредит репутации Фридриха. Книга о художнике-романтике явно перегружена экскурсами в нацистское прошлое. Так, переизбыток информации приводит к постепенному размыванию сущности этого человеконенавистнического режима, отчего абсолютное зло невольно превращается в полуфантастическое предание и миф. Кроме того, Иллиесу не всегда удается точно донести свою мысль или не хватает чувства такта. В некоторых случаях это приводит к некорректным и опасным утверждениям. Особенно вопиющими являются страницы, где он описывает действия советских солдат на территории Германии в конце войны. Мы знаем историю и понимаем, что война — это абсолютное зло. Но право говорить об этом имеют только те, кто сам прошел ту войну, кто заглянул в лицо смерти и оставил страшные свидетельства о тех временах¹¹. Всё же не стоит немцу даже сегодня выносить поспешные обвинительные приговоры, в очередной раз смешивая русское и советское.

Несмотря на эти ошибки, в целом метод Иллиеса мог бы послужить хорошим примером для отечественных исследователей и популяризаторов истории культуры. Без академического занудства, без злобной желчи взять и разобраться наконец с вечной проблемой художника и власти. Рассказать правду о том, как через горнила сталинской идеологии были пропущены имена классиков русской культуры: Пушкина, Гоголя, Толстого, Репина, Чайковского и т. д. Как тоталитарному режиму удалось узурпировать общечеловеческое достояние и как в конце концов выкристаллизовался культ пресловутых шишкинских мишек, к которым, надо сказать, сам художник не имеет никакого отношения¹². И ведь это действительно могло бы стать замечательной историей. Осталось только дождаться пришествия русского Иллиеса, который укажет нам на наши старые раны. Найти способ их врачевания — это задача каждого из нас.

О чем промолчал златоуст?

К любой биографической саге можно предъявлять претензии. Всегда будут возникать одни и те же вопросы: почему-то или иное событие, та или иная деталь выделяются как важные и определяющие, или наоборот, не упоминаются вовсе? Почему есть скрупулезная проработка каких-то второстепенных мелочей, но отсутствует объективный взгляд на конкретного исторического персонажа, его жизнь и деяния в контексте его эпохи? При такой постановке вопроса стратегия, выбранная Иллиесом, выглядит довольно шатко. И тут речь идет не об отсутствии сносок или иллюстраций, а о критериях отбора информации. Специалисты по немецкой культуре первой четверти XIX века наверняка спросят, почему так мало место уделено дружбе Каспара Давида Фридриха и Герхарда фон Кюгельгена. Полностью пропущен не менее важный эпизод, связанный с посещением легендарной коллекции Галереи старых мастеров, определивший дальнейший творческий путь Фридриха. За всю книгу ни разу не упоминается имя одного из учителей Фридриха — профессора копенгагенской академии художеств Николаса Абильгора, художника весьма примечательного, у которого наравне с Фридрихом проходил обучение его великий современник — Филлип Отто Рунге. Увлекательная история жарких споров, развернувшихся вокруг картины-манифеста «Крест в горах» (Теченский алтарь) в 1809 году, упомянута вскользь и не дает представления о тех баталиях, которые разыгрались на страницах немецкой прессы того времени. За бортом повествования осталось множество других важнейших деталей, рассказывающих о становлении Фридриха как художника. Но именно об этом больше не хотят знать читатели в Германии, которым уже приелась вся эта история, рассказанная и переписанная в сотнях книг и публикаций. Иллиес предлагает им совершенно новый взгляд на Фридриха, неожиданный, противоречивый и порою совершенно не комплиментарный. Немецкие историки искусства, музейные хранители и кураторы, с которыми мне привелось обсудить новое творение Иллиеса, благодарны модному автору именно за то, что он впервые обратил их внимание на россыпь мелких бытовых подробностей, которые художник упоминал в своих письмах. Оптика исследователей до этого была настроена на поиск метафизического, тех зашифрованных глубинных смыслов, при помощи которых они старались подкрепить свои гипотезы о трансцендентной природе творчества немецкого гения. В этой охоте за фактами они, подобно киту, пропускали через себя толщи литературы о Фридрихе, но оставляли только то, что было им интересно. Иллиес же, подобно озорному мальчишке, гуляющему по пляжу и собирающему у кромки воды всякую всячину, вынесенную морем на берег, не брезгует ничем и на ходу сочиняет сказки и небылицы о своих находках.

Одна трогательная деталь ускользнула от взгляда Иллиеса, но благодаря тому, что он расшевелил внимание музейных специалистов, они сами бросились на поиски курьезных и забавных историй. Куратор фридриховской ретроспективы 2024 года в дрезденском Альбертинуме Хольгер Биркхольц обратил внимание на обувь художника в двух знаменитых картинах Керстинга, изображающих пожилого Фридриха за работой в его ателье.

Разрушен многолетний миф об отшельнике и аскете. Кстати, производство этой домашней обуви — традиционное ремесло жителей Рудных гор, здесь и в наши дни продолжают валять и кроить всё те же тапочки по тем же лекалам, что и двести пятьдесят лет назад. Обзавестись такой парой можно на пятничном рынке в Дрездене, расположенном недалеко от кладбища, на котором романтический гений нашел последний покой.

Но есть и более важные и интересные истории, о которых умолчал Иллиес. Или попросту не знал, так как это потребовало бы от него более серьезного погружения в тему.

Как мы уже отмечали, в последней работе Иллиес вскользь упоминает о дружбе В. А. Жуковского и Каспара Давида Фридриха, однако он нигде не указывает и никак не комментирует первоисточник, в котором впервые были опубликованы документы, рассказывающие об их встрече и многолетних взаимоотношениях. А ведь это как раз могло бы стать увлекательным расследованием в духе самого же Иллиеса. Дело в том, что о факте встречи русского поэта и немецкого художника впервые написал неоднократно упоминаемый в книге Иллиеса историк искусства Герберт фон Эйнем¹³. Выход его статьи в журнале Das Werk der Künstlers в 1939, скорее всего, был обусловлен краткосрочным потеплением отношений между Советским Союзом и нацисткой Германией, наступившем после подписания пакта Молотова-Риббентропа. Одним из симптомов этого сближения стал запрет проката фильма Сергея Эйзенштейна «Александр Невский» и подготовка к постановке вагнеровских опер в Москве и Ленинграде.

Эти письма были адресованы Василию Андреевичу Жуковскому, и в них немецкий художник подробно расписывал технологию устройства его транспарентной живописи. Старые эрмитажники лишь посмеивались над эйфорией их молодой коллеги из восточной Германии. Конечно, все они знали о существовании этих писем, но никому не приходило в голову, что это может кого-то заинтересовать.

В 2024 году молодая сотрудница Эрмитажа и ученица Бориса Иосифовича Асварища — Марина Викторовна Шульц обратила внимание на прямую связь между действительным статским советником Василием Андреевичем Жуковским и войлочными тапками великого немецкого художника. В письме А. П. Елагиной, которая во время своего пребывания в Дрездене в 1835 году по просьбе Жуковского навестила больного Фридриха, говорится о том, что он — Фридрих — «по духовному завещанию» оставляет на память своему другу «две широкие старые туфли», стоящие у подножия станка в его мастерской¹⁴. Круг замкнулся.

Но и это еще не всё! Если вдруг пытливый исследователь, раздобывший тот самый номер Das Werk der Künstlers, даст себе труд дочитать оглавление журнала до конца, то, к большому удивлению, обнаружит в нем знакомое имя Ханса Зедльмайра. В 1939 году в том же журнале австрийско-немецкий историк искусства опубликовал свою программную статью «Die Kugel als Gebäude, oder: das Bodenlose»¹⁵ в которой он выступил с резкой критикой современной архитектуры. Вину за подрыв мировых устоев он возложил на художников-новаторов, творивших на рубеже XVIII и XIX веков. Однако главная опасность, по мнению Зедльмайра, скрывалась не в прошлом, а в настоящем. В истовом негодовании он клеймит теоретические и практические разработки Эля Лисицкого и Ивана Леонидова. И это не очередной русофобский выпад представителя враждебного западного лагеря. Как раз наоборот, яростная критика «формальных кривляний» советских конструктивистов вполне созвучна тому, как в самом Советском союзе писали о «леонидовщине» и вредоносных заблуждениях Лисицкого. Так что эту статью с полным правом можно назвать еще одним примером сближения идеологических позиций двух тоталитарных режимов накануне войны.

Как и многие его соотечественники, Зедльмайр не устоял перед искушением злом. Он не только стал членом партии, но и участвовал в боевых действиях на восточном фронте. После краха гитлеровской империи он решил вернуться к той самой статье. Убрав все нацистские пароли и критику советских мастеров, он значительно расширил теоретическую часть. Подготовленный материал ему удалось издать в 1948 году в Зальцбурге в виде отдельной книги, получившей название «Утрата середины. Изобразительное искусство XIX и XX веков как симптом и символ времени»¹⁶. С критического разбора этого манифеста консервативных историков искусства начал свою карьеру молодой Вернер Хофманн. Перевернув с ног на голову главный тезис своего оппонента, он сумел доказать, что там, где его предшественники видели лишь упадок и вырождение, на самом деле начиналось великое новое искусство. И вновь замкнулся круг.

Эпилог

Как ни парадоксально это звучит, появление в 2024 году русского перевода книги Флориана Иллиеса «Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время» — непозволительная роскошь. И дело не в санкциях или отказе зарубежных авторов и издательств передавать права для публикаций в Российской Федерации. Речь именно о том, что о Фридрихе на русском языке написано или издано ничтожно мало достойной литературы. До сих пор лучшими текстами остаются статьи К. М. Азадовского, А. В. Михайлова и Б. И. Асварища¹⁷, появившиеся около полувека назад. При этом вовсе отсутствуют переводы фундаментальных работ о Фридрихе немецких исследователей: Хельмута Бёрш-Супана, Вернера Хофманна, Вернера Буша, Йоханнеса Граве и т. д. Да что немецких, даже уже упомянутая хрестоматийная работа Роберта Розенблюма до сих пор ждет своего перевода. Ну хорошо, можно обойтись без специализированной искусствоведческой литературы и на худой конец ограничиться переводом и изданием в серии ЖЗЛ достойной биографии, как уже однажды произошло с книгой Рюдигера Сафранского об Э. Т. А. Гофмане. Но что поделаешь, Иллиес — товар ходовой, его книги нарасхват в том числе и в России. Но что хорошо немцу, может ли быть настолько же интересным за пределами Германии? Ответ Иллиеса — безусловно да! Во всяком случае, неуклонно растущий успех и умопомрачительные тиражи его книг, разошедшихся по всему миру, подтверждают этот факт. Вероятно, это правильно.

Если он выберет правильный путь, то сможет приблизиться к той непреложной истине, о которой писали К. М. Азадовский, А. В. Михайлов, Б. И. Асварищ и сам Каспар Давид Фридрих.

Дрезден — Берлин, июль — август 2024

Примечания:

В преддверии фестиваля Signal, который пройдет уже 15–19 августа в Никола-Ленивце, куратор и исполнительный продюсер Signal Academy Анна Глухоед составила подборку книг, которые стоит взять с собой на фестиваль. Подборка вдохновлена его главными ценностями: архитектурой, музыкой и искусством.

Джон Сибрук
«Nobrow. Культура маркетинга. Маркетинг культуры»

Злободневная, захватывающая и немного пугающая работа. Джон Сибрук, колумнист журналов The New Yorker, Harper’s Bazaar и GQ, прогуливается по миру пост-интернета и подмечает, как форма становится важнее содержания, наличие правильного лейбла важнее качества продукта, а понятие искусства теряется под давлением медийных охватов.

Герт Ловинк «Критическая теория интернета»

Тотальную власть интернета над нашей повседневной жизнью трудно переоценить. В сборнике эссе нидерландский теоретик медиа и профессор Университета прикладных наук в Амстердаме Герт Ловинк пробует разобраться, как мы здесь оказались и куда катимся. Не ждем, а готовимся.

Беатрис Коломина
«Публичное и приватное. Архитектура как массмедиа»

Может ли архитектура быть одним из средств массовой информации наряду с рекламой и фотографией? Автора книги, теоретик и историк архитектуры Беатрис Коломина дает альтернативный экспертный взгляд на проекты Ле Корбюзье, Адольфа Лооса и заставляет задуматься над статусом архитектуры как высокого искусства.

Джон Сибрук «Машина песен. Внутри фабрики хитов»

Мастрид для музыкальных продюсеров, сонграйтеров и промоутеров. В книге не только исследуется влияние популярной музыки на современную культуру, но и даются прикладные рецепты «хитов».

Фрэнк Уитфорд «Баухаус»

Просто лучший обзор истории и достижений Баухауса — школы архитектуры и дизайна, созданной в Веймарской республике в 1919 году.

Лоренс Крамер «Гул мира: Философия слушания»

Медитативное, про искусство слышать этот мир во всех его аудиальных проявлениях.

Мэтью Энгельке «Думай как антрополог»

Мэтью Энгельке, профессор факультета религиоведения Колумбийского университета объясняет, почему антропология важна, как она позволяет нам лучше понять других с их отличными от наших взглядами и убеждениями, а тем самым и лучше разобраться в себе самих.

Лето в разгаре. Рассказываем, что приедет из типографии до конца июля: новые книги Оливии Лэнг и Рейчел Каск, детская книга Дэвида Гребера, переиздание Сьюзен Сонтаг и другие новинки.

Новые книги

Оливия Лэнг «Сад против времени. В поисках рая для всех»

Во время пандемии Оливия Лэнг покупает старый дом в Саффолке. Раньше тот принадлежал ландшафтному дизайнеру Марку Румари и сад, примыкавший к дому был весьма знаменит. Обнаружив заброшенные участки, Лэнг начинает восстанавливать заросший шедевр.

Размышляя о том, что есть сад, рай ли это для всех или результат неравного распределения ресурсов, она обращается к тысячелетней истории идеи сада. А также вспоминает и о том, что сама она, пропалывая кусты, пользуется привилегией — многие ее соотечественники прямо сейчас, во время локдауна, могут провести на улице лишь час. Думая о пандемии, она вспоминает и о Дереке Джармене, который обрабатывал своей сад, умирая от СПИДа (к его книге «Современная природа» Лэнг когда-то написала предисловие).

Цитата:
Многие люди лишились рая, а даже если нет, история о потерянном рае продолжает отзываться в нас, потому что почти все мы утратили, оставили или забыли тот рай детского восприятия, когда мир так нов, так щедр на удивительные вещи, не говоря уже о сладостном, насыщающем рае первой любви, когда само тело становится садом. Наверное, поэтому литература дает нам столько светских вариаций на тему истории с Эдемом: сады, которые внезапно открываются и потом запираются, парадиз, на который можно случайно наткнуться один раз, но нельзя потом найти снова, или, как говорит в «Возвращении в Брайдсхед» Чарльз Райдер, «ту низенькую дверь в стене, которую, как я знал, и до меня уже находили другие и которая вела в таинственный, зачарованный сад». В фокусе «Возвращения в Брайдсхед» и его меланхоличного французского собрата «Большого Мольна» 16 сады со страшными чарами, вкусив которых, можно испортить и отравить жизнь, потому что всё прочее будет в сравнении с ними казаться пошлым и затертым. Правда, это скорее не божественный сад, а аристократический, парадиз неги и роскоши, где источники обернулись замысловатыми барочными фонтанами, а Адам в маске поглощает чибисовые яйца с клубникой и запивает шампанским.

Рейчел Каск «Ковентри»

Сборник эссе Рейчел Каск — автора «Второго места» и трилогии «Контур». В книге собраны как тексты о повлиявших на нее авторов — Дэвиде Герберте Лоуренсе, Франсуазе Саган, Оливии Мэннинг (последнее эссе, мы публиковали в связи переводом «Балканской трилогии»), так и размышления писательницы о личном, событиях, повлиявших на нее и раскрывающие главные темы ее прозы. Например эссе «Ковентри», по которому назван сборник, посвящено чувству отчужденности (в Англии «отправить в Ковентри» значит перестать разговаривать с человеком, не объясняя причин). Также Каск много рассуждает о месте писателя и внутреннем его самоощущении.

Цитата из эссе «Сестры Шекспира»:
Недавно, во время чтения «Трех сестер» Чехова, меня поразило, что вопрос о женском самовыражении — назовем его «женским письмом» — заминается именно там, где осуществляется попытка его детально рассмотреть. Пьеса Чехова основана на аспектах жизни сестер Бронте; три женщины, Ольга, Ирина и Маша, страдают не только от ограниченности и скуки провинциальной жизни, но и от чего-то прямо противоположного их отношению к действительности. То, что они чувствуют, не находит отражения в том, что они собой представляют. Они оглядываются на детство, как на время райской простоты и счастья — в детстве они не признавали пол судьбой и ограничением, — но теперь все их надежды на достижения, на «становление» перенесены на брата Андрея. Сестры размышляют о замужестве, любви, материнстве, оплачиваемой работе и всё же ни в чем из этого не находят ответа. Трудности создает не только женское бессилие, но и нечто большее, сила, несущая особую враждебность к действительности. Никаким образом они не могут погасить ее. Эту силу можно назвать творчеством; интересно то, что Чехов решает отказаться от описания ситуации со своей позиции, и действительно, в пьесе он старается добиться лишь легкой связи с крайностями мира Бронте. И страдание, и письмо перенесены во что-то менее осязаемое и более обобщенное, во что-то, затрагивающее природу самой женщины.

Майкл Мардер
«Растительное мышление. Философия вегетативной жизни»

Для философа Майкла Мардера жизнь растений — это что-то большее, чем материальные ресурсы или обильный источник языковых клише для удобства нашего мышления. Мардер представляет свое исследование как призыв «уделить особое внимание растениям, стараясь избегать их объективного описания и тем самым сохраняя их инаковость». Он выявляет экзистенциальные особенности в поведении растений и вегетативное наследие в человеческой мысли — следы человека в растении и следы растения в человеке. Реконструируя жизнь растений «после метафизики», Мардер акцентирует внимание на их уникальной темпоральности, свободе и материально-практическом знании, или мудрости.

Цитата:
Какое отношение метафизика имеет к растениям? Что эта группа разнородных существ, непохожих друг на друга так же, как стебель пшеницы не похож на дуб, может рассказать нам о сущем «как таковом и в целом», не говоря уже о сопротивлении основным метафизическим ценностям присутствия и тождества, которые предполагает тотальность сущего? Пессимистический ответ на эти вопросы заключается в том, что метафизическое насилие, направленное на устранение различий — к примеру, между кустом малины и мхом или боярышником и пальмой, — приводит к сведению всего обескураживающего разнообразия растительности к концептуальному единству «растение».

Само растение не может оказать никакого сопротивления метафизике, поскольку оно является одним из обездоленных продуктов метафизической одержимости изначальным единством, одержимости, которую не подрывают, а наоборот поддерживают таксономии и научные системы классификации, стремившиеся, начиная с античных авторов вроде Феофраста, Диоскорида и прочих, достичь тождества через иерархически организованные различия видов, родов, семейств и так далее. Сегодня онтическим проявлением этой онтологически-метафизической консолидации растения является «монокультура» (такая, как сахарный тростник или кукуруза), которая всё больше вытесняет разнообразные садовые культуры по всему миру, но особенно на глобальном Юге. Метафизика и капиталистическая экономика находятся в явном сговоре, поскольку выступают против рассеянных множественностей человеческих и нечеловеческих жизней; господствующая в наши дни экономическая рациональность, с точки зрения которой растения — это источник биоэнергии или биотоплива, преобразует, конкретно и в глобальном масштабе, метафизические принципы подобия и тождества в способы производства и воспроизводства материального существования. Утрата различных сортов растений и биоразнообразия является симптомом куда более глубокой тенденции — практического воплощения метафизики Единого (гегелевского становления действительного разумным, а разумного действительным) в человеческой и нечеловеческой среде.

Беатрис Коломина
«Публичное и приватное. Архитектура как массмедиа»

Современная архитектура является одним из средств массовой информации наряду с рекламой и фотографией — так считает автор книги (теоретик, историк архитектуры и профессор Принстонского университета). Она подвергает сомнению статус архитектуры как высокого искусства и смотрит на нее как на еще одно медиа, подобно фотографии, рекламе или кино. Город по ее мнению — это пересечение коммуникаций. Свои размышления она строит вокруг двух важных, во многом противоположных фигур современной архитектуры: Ле Корбюзье и Адольфа Лооса. Первый направлен наружу, в экстерьер, для второго же главное — интерьер.

Цитата:
Лоос понимал, что жизнь современного человека протекает на двух разных уровнях — на уровне индивидуального опыта каждого из нас и на уровне нашего существования как общества. Поэтому он отвергал и фальшь маски, и изобретения «эсперантистов». Лоос считал безнадежным делом пытаться передать внешнее в терминах внутреннего опыта. Это две несводимые системы. Внутреннее говорит на языке культуры, на языке опыта обращения с вещами; внешнее говорит на языке цивилизации, языке информации. Внутренняя сущность — это «другое» по отношению к внешнему, так же как опыт — «другое» по отношению к информации, а культура — «другое» для цивилизации. При этом общественные здания могут спокойно говорить о том, что происходит за их стенами: «Здание суда должно корчить грозную гримасу тайному пороку. Здание банка должно сигналить: здесь твои деньги будут храниться в безопасности у честных людей». Между деятельностью и информированием нет противоречия.

Впечатление Ле Корбюзье о Нью-Йорке 1930-х и современном городе

АВАНГАРД

Когда соборы были белыми

Ле Корбюзье

Купить

Переиздание

Сьюзен Сонтаг «Болезнь как метафора»

В книгу входят две работы — «Болезнь как метафора» и «СПИД и его метаморфозы». В обоих текстах Сонтаг показывает, что «болезнь не метафора и что самый честный подход к болезни, а также наиболее „здоровый“ способ болеть — это попытаться полностью отказаться от метафорического мышления». Первую работу Сонтаг начала писать, когда сама заболела раком груди (об этом подробно рассказывает Оливия Лэнг в «Теле каждого»). Сонтаг замечает, что онкология, как и туберкулез, окружена мифами и надстройками, обе болезни используются в культуре как метафоры и знаки, воспринимаются не просто как болезни, а как отметки судьбы. Нечто подобное начинает происходить и со СПИДом (второй текст был написан в 1989-м в разгар пандемии СПИДа).

Цитата:
Из-за того что смерть воспринимают нынче как оскорбительно бессмысленное событие, подлежит сокрытию болезнь, повсеместно признаваемая как синоним смерти. Политика недомолвок в отношении раковых пациентов отражает человеческую убежденность в том, что умирающим лучше не сообщать о близкой кончине и что хорошая смерть — это внезапная смерть, а лучше всего если она наступает во сне или в бессознательном состоянии. Однако современное отрицание смерти не объясняет меры и желанности лжи — сам глубинный страх предпочитают обходить стороной. Человек, перенесший инфаркт, может через несколько лет скончаться от сердечного приступа по крайней мере с той же вероятностью, что раковый больной — от рака. Но никому и в голову не приходит скрывать правду от сердечника: в инфаркте нет ничего постыдного. Раковым больным лгут не только потому, что их болезнь с большей или меньшей вероятностью смертельна, но потому что в ней присутствует нечто «нечистое» — в первоначальном смысле слова, то есть зловещее, оскорбительное, мерзкое, отвратительное для чувств. Сердечное заболевание предполагает слабость, неисправность механического свойства; в нем нет нечестия, нет ничего от проклятия, что некогда лежало на больных туберкулезом и всё еще сопровождает больных раком. Метафоры, так или иначе связанные с ТБ и раком, указывают на развитие особенно тлетворного, жуткого процесса.

Размышление о несвободности тела — в болезни, тюрьме, желании

НОН-ФИКШН

Тело каждого

Оливия Лэнг

Купить

А+А

Дэвид Гребер и Ника Дубровская
«Кто такие короли? Правдивые и назидательные истории»

Детская книга Дэвида Гребера о королях. Откуда они взялись и почему они нас до сих пор так интересуют? Кто решил, что взять случайного человека и позволить ему делать все, что он захочет — блестящая идея? К каким это приводит последствиям и почему от власти королей так сложно избавиться?

Книга была сделана в рамках проекта «Антропология для детей», созданном Дэвидом Гребером и его женой Никой Дубровской (она же нарисовала иллюстрации для книги о королях). Группа проводит беседы и семинары, а также выпускает политически сложные книги для детей. Их цель — показать, что тот мир, в котором мы живем, который каждый день учимся принимать, не единственно возможный. Показать, что жизнь не обязательно скучна, сложна и ограничена.

Читайте также:

Оливия Лэнг о садах как месте самозабвения

28 Сентября / 2022

Как менялся взгляд на город последние двести лет

28 Июня / 2023

Мемуары, медитативные эссе и другие книги для отпуска

07 Июля / 2023

Другие новинки:

ИскусствоТени и Просвещение

770 ₽

На полку

В корзину

Нон-фикшнВ плену у платформы. Как нам вернуть себе интернет

660 ₽

На полку

В корзину

Художественная литератураMANIAC

715 ₽

На полку

В корзину

Кино и театрТеория кино. Краткий путеводитель

550 ₽

На полку

В корзину

В нашем издательстве вышел трагически прерванный курс лекций теоретика культуры Марка Фишера, в котором он исследует формы человеческого желания в контексте посткапитализма. Дмитрий Безуглов, один из переводчиков «Посткапиталистического желания», предлагает подсказки к чтению этих лекций на русском языке.

Дмитрий Безуглов

Один из переводчиков «Посткапиталистического желания», сотрудник Центра Вознесенского, PhD-студент на программе по славистике в университете Кембриджа

Лекции, о которых идет речь, прозвучали в лондонском колледже Голдсмитс в 2015–16 гг. Расшифровки собрал и отредактировал студент Фишера Мэтт Кохун, — и в 2020 году вышла английская версия книги. Если бы наш перевод появился тогда же, то пришелся бы ко времени заметной русскоязычной «фишеризации». В 2019-м идеи Фишера, до того крутившиеся в профессиональных анклавах современного искусства и левого активизма, вышли в относительно широкую и либеральную публицистику, появившись в пересказах Юрия Сапрыкина и, например, критика Дани Порнорэпа. Но теперь читатели издательства Ad Marginem отдалены от бесед Марка Фишера еще сильней английских слушателей, поскольку временная дистанция накладывается на политические разрывы. Потому, на мой взгляд, читать «Посткапиталистическое желание» Марка Фишера на русском сегодня — значит глотать капсулу времени и запивать ее позавчерашним кофе.

Тем не менее, этот текст — важное пополнение в медленно растущем корпусе русскоязычного Фишера, и я искренне хочу, чтобы эта книжка появилась в руках у многих. Для меня Фишер — очень кчемный «никчемный человек». Но мне сложно представить читателя, который впервые знакомится с Фишером через лекции «Посткапиталистическое желание». Они неполны, и здесь редко вибрирует злость, которой Фишер заряжал свои критические тексты. Тем не менее, этот сценарий допустим, и потому я обращаюсь к тем, кто не очень близко знаком с его фигурой. Эссе в меньшей степени рассчитано на давних читателей. Тут я обращаюсь к фигуре Фишера; касаюсь его громких понятий — «капиталистический реализм», «хонтология» и «кислотный коммунизм» и принципов их конструирования, а также пишу о замысле лекций чуть критичней, чем их составитель.

«Неизвестное» внутри памятника: историзация текстов Марка Фишера

Мне нравится реплика, когда-то услышанная автором телеграм-канала Philosophy Today:

«А точно Марк Фишер хороший философ? А то я читаю, и мне нравится»¹.

Эта безыменная мудрость кажется мне важной. Я предлагаю читать лекции так, будто с вами беседует умный и растерянный человек, и это увлекательный разговор, в котором роли ассиметричны: вы в современности, а Фишер — нет, и это слышно.

На это можно заметить, что сила философской мысли часто отвязана от наличного момента, и что для работы с Гегелем необязательно знать, насколько он был взволнован современной ему Французской революцией. Все так, но Фишер — не философ. Он человек в междумирье: для критиков он «депрессивный философ-аутсайдер», для философов — критик-умница и «прекрасный спинозист»². Его академические публикации влезают в одну ладонь: текст для лейбористского think tank’а под названием «Отвоевать модерн»³, эссе о депрессии в журнале Британской ассоциации психологов⁴. Его главные тексты вышли в DIY-блогах и независимых издательствах, и заряжены на действие, а не медитацию.

При этом соблазн читать Фишера как философа понятен. Особенно если вы с ним не очень знакомы и видите звезд, мигающих вокруг него: вот он писал PhD у философини Сэди Плант, вот слушал лекции ужасного Ника Ланда, а вот великий Славой Жижек рекомендовал его книгу «Капиталистический реализм». Кроме того, если вы прочитаете введение к лекциям, написанное составителем Мэттом Кохуном, то не задумываясь можете принять лекции за интеллектуальное завещание. В вводном тексте Мэтт замечает: «интерес к мысли Фишера, растущий после его трагической кончины, обусловлен его способностями проводника — талантами сталкера, бредущего через странные и жуткие Зоны капитализма»⁵. Это звучит и как приглашение читать Фишера, и как красивая фраза на церемонии открытия памятника мыслителю.

Предлагаю пару способов расколотить бронзовеющего Фишера; работать с осколками, а не памятником. Первый и простой, — вооружиться текстом его друга Оуэна Хэзерли. Это подробное эссе, в котором Хэзерли счищает избыточные похвалы: «труды [Фишера] не выдающиеся, но в глубине их, под самой поверхностью, таится авангардное начало во всевозможных его проявлениях — „неизвестное“, так он это называл»⁶. Я рекомендую этот текст в независимости от того, впервые вы читаете Фишера или уже знакомы с ним.

Второй — последовать примеру самого Марка. В лекциях он спорит с привычной для него же трактовкой англоязычной контркультуры шестидесятых (капитализм продает нам память о протестной культуре). В первой же лекции он зовет студентов вместе подумать над альтернативной историзацией контркультуры, посмотреть на нее как на набор не-философских, но заразительных идей, которые могли превратить культурную революцию в политическую, но что-то пошло не так. Это храбрый ход, и мне кажется правильным повторить его в отношении Фишера — то есть, историзовать Марка.

Как Фишер производил публику и через нее — себя

На мой взгляд, лучшее определение фигуры Фишера предложила его знакомица Леа Клэр Ла Берж, назвав его «публичным интеллектуалом» десятых. Это затасканная атрибуция, но Леа ее уточняет: «[публичный] — значит, интеллектуал, создающий публику (publics), которая взаимодействует с его работами <…>. Публика не является нам готовой. Работа интеллектуала — не курировать, но культивировать публику»⁷. Этим Марк и занимался, когда вел блог k-punk. Его подписчики отзывались не только на тексты о хонтологии в музыке Burial, но и на запальчивые посты про футбол и «Доктора Кто» (будто менее значимые для русскоязычного читателя, но важные для понимания автора).

Блог был его публичным пространством, в котором он создавал свою публику. Как точно заметила исследовательница и поэтка Рина Денисова, k-punk «все же главный длящийся и рассеянный текст Фишера», и сам Фишер, по ее определению, «умная гуманитарная девочка* периода расцвета дайри»⁸, — я бы прибавил, что девочка злая и энергичная. И, к сожалению, русскоязычный читатель оказывается в разбалансированной ситуации: лекции вышли на русском быстрей, чем собрание постов k-punk, над которым еще работает издательство, что отчасти напоминает неровную рецепцию Бруно Латура.

Саймон Хаммонд в NLR писал, что в десятые Фишер был «центральной фигурой в зонтичной сетевой структуре, связывающей прекарных молодых интеллектуалов»⁹. В этой структуре были историк архитектуры Оуэн Хэзерли, теоретики труда и политэкономисты ИИ Ник Срнчек и Алекс Уильямс, философы Рэй Брассье, Нина Пауэр и Робин Маккей. Фишер оттачивал свой слог в этой (не всегда дружеской) полемике, но, в отличие от многих соратников, пошедших по привычному пути академической интеграции, оставался вовне, сотрудничая скорее с изданиями о культуре и активистскими микро-медиа.

Это путь не философа, но критика, вписанного в свою современность. Раз уж упомянул Гегеля и противопоставил ему Фишера, доведу это до конца и отошлю к замечанию Бориса Клюшникова, озвученному в эссе «Обратная разработка»: «Я сочувствую всем нам, когда мы пытались читать Феноменологию Духа с планшета или, что еще более сложно, слушать в аудиоформате. Обратите внимание, что Гегель чуть ли не последний медиум-специфичный философ книги»¹⁰. Я согласен с этим суждением и подчеркиваю: Марк Фишер медиум-специфичный критик ранней британской блогосферы. Это стоит держать в уме, читая лекции: с одной стороны, в живом разговоре больше импровизации; с другой, в разговоре со студентами строже регламент. Суждения Фишера, схваченные в аудио и переведенные на бумагу, это вам не k-punk, который еще нужно подождать.

Сквотирование понятий: «капиталистический реализм» и «хонтология»

Отчасти из моей убежденности в том, что Фишер принадлежит своему времени и говорит с ним, рождается мое отчаяние от рассинхронизации Фишера с настоящим. Закрепленные и предложенные им понятия, — образец не философской, но критической мысли, бившей в подвижную точку. Бить перестал, а точка сдвинулась.

Например, возьмем его знаменитую книгу «Капиталистический реализм», вдохновившую множество активистов и художников по всему миру, но, увы, оставшуюся «до сих пор толком не прочитанной российским читателем»¹¹ книгой. В толковании Фишера «капиталистический реализм» — торжество пластиковой популярной культуры, которая продвигает частные, индивидуальные истории успеха и пресекает любое видение здоровой коллективности; это «скучная дистопия», где сливаются безысходное настоящее и колонизированное будущее»¹². Термин стал сверхзнаменитым, и годы спустя его используют в самых разных контекстах: для разговоров о московском благоустройстве¹³, «Мумидоле как альтернативе капреализму»¹⁴, и так далее.

Меж тем сам по себе термин — не находка Фишера. Термин появился в шестидесятые годы, и его ввели художники из ФРГ¹⁵, иронизируя над «социалистическим реализмом» в ГДР и американским поп-артом. Фишер, на своем опыте проживавший громыхание холодной войны¹⁶, вероятно, знал об этом течении. Главное, что он вырезал термин из прошлого облака ассоциаций и удачно встроил в совершенно другой контекст; вычистил точки Зигмара Польке, чтобы поговорить о своем отчаянии. Он перезаполнил «капреализм», поместив в него чуть обновленный постмодернизм Фредрика Джеймисона¹⁷.

Такую же операцию он проделал с «хонтологией» («призракологией»), которую взял у Жака Деррида. Деррида в «Призраках Маркса» использовал неологизм как предупреждение: смотрите, сквозь новую философию всегда проступает призрак старой метафизики. Фишер сместил контексты, связал понятие с проблемой британской культуры нулевых — невозможностью представить будущее. Философских призраков прошлых тысячелетий выселили призрачные рейверы девяностых из треков Burial и демоны Трики.

Фишер сообщил чужим понятиям новое значение, наполнил их «жестким эмоциональным зарядом», «ощущением того, что превратности сегодняшнего дня прочувствованы сполна»¹⁸, — им самим, его друзьями и знакомыми, его студентами и просто несчастными британцами, с которыми он разделял век. На мой взгляд, это не философская работа; это ход критика. И я согласен с Кириллом Кобриным, писавшим, что «по складу своего ума Фишер остался тонким, острым, волнующим наблюдателем нравов <…>, но одежда теоретика его явно стесняла»¹⁹.

Наконец, не все поэтические диагнозы Фишера приходились к месту. Например, формулировкой «магический волюнтаризм» он пытался описать культ индивидуальных достижений, существующий в современном капитализме и знакомый по бесконечным переизданиям биографий Стива Джобса и Илона Маска. Не прижилось. Раздраженный рассуждениями о том, что культура модернизма символ высокого социального статуса, а не всеобщее благо, Фишер разрабатывал идею пролетарского аристократизма, которую вначале вписывал в понятие «бульварщины» (pulp), потом кодировал как «пролетарский модернизм». И о волюнтаризме, и о модернизме не говорят «Так писал Марк Фишер», они растворились. Хотя к слову Pulp мы сейчас вернемся.

Оскучнение «психоделического разума»

Лекции ценны тем, что схватывают в режиме реального времени, как Фишер искал новое понятие. Он хотел предложить демотивированным британским левым позитивный проект, и это не теоретический конструкт, но вдохновляющая шутка. Мэтт Кохун, составитель, говорит об этом серьезно — словно Фишер писал политическую программу; это не так. Фишер вновь пытался поймать ощущение времени, и не был уверен в успехе.

Я уже писал, что в лекциях Фишер предлагал альтернативное прочтение контркультуры шестидесятых. Он призывал студентов изучить начало семидесятых в Британии и США, когда контркультура настолько развернулась, что властные структуры поняли: нужно срочно раздружить хиппи с рабочими, иначе быть беде. Ему казалось, что там кроется подсказка, позволяющая понять, почему провалились лондонские и нью-йорские протесты Occupy 2011 года. В сущности, курс Фишера — запоздалый, непропорционально вдумчивый ответ британской умеренно правой политикессе, высказавшейся в протестное лето 2011 года в духе «как это люди могут протестовать против капитализма, они же в твиттер с айфонов строчат». Для Фишера этих лекций задачей номер один было разомкнуть застывшую интерпретативную рамку шестидесятых англоязычной культуры, высвободить пламя культурной революции и осветить им провал протестов 2011 года.

Так, через повторы и отступления, Фишер этих лекций двигался к тому, чтобы заявить идею «кислотного коммунизма». Согласно редактору Мэтту Кохуну, это и есть тот «позитивный политический проект» для британских левых. Собственно, семинар Фишера был мастерской, на которой он обкатывал идею проекта, которую рассчитывал уточнить уже в книге. Курс остался недочитанным, книга — не написанной. Осталось неоконченное предисловие²⁰. Я настоятельно рекомендую прочесть его до знакомства с лекциями. И я даже предлагаю его распечатать, поскольку, как пишет Боря Клюшников, «на одной из своих последних выступлений, Марк Фишер советовал студентам печатать тексты на принтере. Не читать их за компьютером и на смартфоне. Он объяснял это очень изящно: печатный лист — это социальная связь с текстом. Это та самая „атака“, которая срезается во всепоглощающем настоящем»²¹. Позвольте этой связи установиться, потому иначе вы останетесь один на один с полупустой коробкой паззла. Предисловие облегчит работу по домысливанию и допридумыванию того, что хотел сделать Фишер.

Но, пожалуйста, не воспринимайте «кислотный коммунизм» как философский проект, пусть он и может таким казаться. Редактор Мэтт Кохун серьезно пишет, что Фишер, опираясь на Спинозу, продумывал идею «психоделического разума» и искал способ освободить левую мысль. Сами эти два слова, соединенные вместе, могут рисовать в воображении лизергиновое политбюро, но Фишер вел совсем в другую сторону. Он буквально говорил, что тексты Баруха Спинозы лучше любых психоделиков, потому что инсталлируют в читателе кардинально новый и куда более устойчивый взгляд на мир.

При всем уважении — это не радикальная, а просто классная мысль, которую русскоязычные читатели могут знать и без Фишера. В российской истории был как минимум один читатель, навсегда ставший другим из-за конкретного философа: «Свидание с Гегелем» изменило Ленина. И хотя окружающим, возможно, казалось, что, запертый в Швейцарии, он просто дуреет от безделья и глотает библиотечную пыль — но на самом деле это «гегелевская пыль», и она действует на него как кокаин; его голова проясняется — и из замечательного организатора и проницательного аналитика <…> он вдруг превращается в генератора удивительных, головокружительных идей»²². Что-то похожее Фишер хотел предложить своим деморализованным политическим товарищам. Только его как раз раздражало ленинское видение, которое он называл «жестким ленинистским сверх-Я», что кричало устами лейбористов 2015 года «О, ну это не сработает, такое никогда не срабатывает…»²³. Потому от брутальной ленинской мысли Фишер ускользал к куда более сдержанному Спинозе.

Недорассказанная шутка о «кислотном коммунизме»

Может также показаться, что с помощью этого понятия Фишер пытался наметить новую ось «кислотный коммунизм — капиталистический реализм», но это не так. Он хотел пройти дальше, не оглядываясь на свои прошлые находки. Как замечает Кирилл Кобрин, «Фишер действительно пытался подумать и сказать что-то для себя новое: „хонтология“ и „капиталистический реализм“ упоминаются на занятиях только студентами и никогда им самим»²⁴. Фишер соотносил свои новые суждения скорее с неприжившимся понятием «пролетарского модернизма», а, точней, с «бульварщиной», pulp. Здесь это слово важно не как термин, но как название группы, к которой Фишер относился с большой приязнью.

В неоконченном предисловии Фишер писал: «Идея кислотного коммунизма — одновременно и вызов, и обещание. Это своего рода шутка, но цель у нее очень серьезная». Шутка осталась непроясненной. Ясную и остроумную интерпретацию предлагает Алексей Царев, автор телеграм-канала «Пряжа ревенанта». По версии Царева, «кислотный коммунизм» родился как дружеский кивок группе Pulp, аристократов пролетариата, выпустившим в 1995 году гимн умненьких и бедненьких — Common People. Три года спустя они же выпустили песню «Кокаиновый социализм» с таким сюжетом:

«…высокопоставленный лейборист добивается внимания фронтмена Pulp Джарвиса Кокера. Политик признается, что он большой поклонник Кокера и его классово верной музыки, а потому просит, чтобы он, поющий о проблемах „common people“, направил электорат своими песнями прямиком в партию. Попутно этот лейборист кокетливо говорит Кокеру, дескать, мы с тобой уважаемые люди, все понимаем, поддерживаем, конечно, государство всеобщего благосостояния, ты же социалист (?), хоть и суперзвезда, так давай дружить и делать политически верные шаги. <…> Солидарность позиций по общественно значимым вопросам служит фасадом частных пространств угара и престижного потребления. <…> Шутка и горькая ирония кислотного коммунизма состоит в обозначении символической оппозиции <…> к приватности и даже элитарности официальной левизны»²⁵.

То есть Фишер конструировал формулу-антоним; это не сквотирование «капиталистического реализма» или «хонтологии», которое ему так здорово удалось, но попытка отразить современную ему проблему в кривом зеркале. «Кислотный коммунизм» в этой резонной интерпретации становился альтернативой «кокаиновому социализму». Эта шутка отзывалась и на другие уничижительные, но сдержанные определения «социализм с шампанским» (champagne socialism) и «икорная левизна» (caviar left) из середины десятых.

Как бы серьезно ни звучал Мэтт Кохун, велеречиво заявляющий, что каждая лекция в сборнике, «каждая дискуссия вверяет интересующимся щедрый инструментарий, которым можно пользоваться бесконечно, чтобы взаимодействовать с „воображаемым коммунизмом“, о котором размышлял Фишер», — я полагаю, что взаимодействие ограничено, и у размышлений Фишера был временной предел. Перед читателями лекций не большой проект, но реалити-шоу о том, как критик ловил голыми руками очередное понятие, чтобы подарить его своим политическим союзникам. Шутка стала несмешной, потому что Фишер покончил с собой и не успел ее дорассказать. Но, кажется, лучше допридумать прерванную шутку, чем приниматься за суровую экзегезу текстов Марка.

Примечания:

Рассказываем, какие книги выйдут в первый месяц лета. Новый роман Бенхамина Лабатута, переиздания Оливии Лэнг и Джорджо Агамбена, две книги о кино, портрет Берлина 1920-х и другие.

Новые книги

Бенхамин Лабатут MANIAC

В новом романе автор «Когда мы перестали понимать мир» снова обращается к судьбе человека науки в XX веке. Главный герой MANIAC — Джон фон Нейман, венгеро-американский математик, участник проекта по созданию атомной бомбы и один из основателей современного программирования. Бенхамин Лабатут рассказывает об эпохе «странной новой рациональности», когда мир обретает новую форму на фоне разрушений истин классической физики. Как и в предыдущей книге, писатель верен научным фактам, но при этом позволяет себе свободу додумывать психологию героев, создавая симбиоз нон-фикшна и художественной прозы.

Историю фон Неймана предваряет рассказ о трагической судьбе Пауля Эренфеста, а последние главы посвящены судьбоносному турниру по игре го между Ли Седолем и программой AlphaGo. Череда противоречивых событий из мира науки — от создания водородной бомбы до рождения суперкомпьютеров, — вызывающих восторг у одних и вселяющих ужас в других, завершается ошеломительной победой искусственного интеллекта над человеком, заставляя читателей задуматься о том, куда нас привели и приведут технологии.

Цитата:
Аджа Хуан посмотрел на монитор, взял черный камень и положил его левее снизу от камня, который только что положил Ли ближе к центру поля на пятой линии. «Удар в плечо». Он сокращает потенциальную территорию соперника, но ничего подобного в соревнованиях еще никто не видел. Тридцать седьмой ход шел наперекор принципам, которых придерживались игроки в го. Нельзя проводить «удар в плечо» на пятой линии. Это настолько возмутительно и контринтуитивно, что как только Аджа Хуан выложил камень на поле, все — комментаторы, зрители и даже судьи решили, что он ошибся. Потому что ни один человек не посмеет сделать такой ход. Он не просто считается плохим; великие мастера костерят и поносят его в тысячах томов о го, написанных более чем за три тысячелетия непрерывной истории игры. Но вовсе не обязательно быть мастером го или мудрецом; даже дети знают, что удар в плечо на пятой линии никуда не годится, потому что чаще всего от этого противник получит только больше территории! Этот ход выглядит неважно, он контрпродуктивный, да и игроки чувствуют, что он плохой, потому что оценить его последствия в других частях поля практически невозможно. Но AlphaGo было всё равно, и сам Аджа Хуан, опытный игрок в го, положив камень на поле, всячески пытался скрыть, что он, как и все, ошарашен таким выбором программы, ему даже было совестно, за то что этот ход сделан его рукой.

Дэвид Кёртис «Фильмы художников»

Книга посвящена фильмам, объединенных понятием «нишевого» кино, а также видео, инсталляциям и мультимедиа-произведениям художников ХХ-XXI веков — не только живописцев, скульпторов, представителей поп-арта, лэнд-арта, концептуального искусства, но и кинематографистов-любителей, «цеховых» режиссеров, сделавших ставку на независимость от коммерческих задач киноиндустрии и дух эксперимента. В книге не только дается эстетический анализ таких фильмов, описываются феномены антикино и антителевидения, разбираются специфические жанры (например фильм-портрет и киноэссе), но и рассказывается как независимым художникам удавалось жить в индустрии, производя некоммерческие работы. Режиссер Стив Маккуин в предисловии к книге пишет об авторе: «Среди всех, кого я знаю, Дэвид — единственный человек, обладающий энциклопедическими знаниями о кино и страстью к нему во всех его формах. Еще задолго до того, как в 1990-е годы стало популярным работать с кино или видео, Дэвид уже был влюблен в этот медиум. До встречи с ним я даже не подозревал, что в Великобритании существуют люди вроде него. Его верность делу и знания в области кино- и видеоискусства не имеют себе равных».

Цитата:
Захватывающие истории, далекие страны, обаятельные герои — всё это по-прежнему остается в центре внимания коммерческого кинопроизводства. Но уже на заре кинематографа стали появляться те, кто считал, что кино способно на большее. Эта книга о том, как художники влюбились в кино и стали сражаться за него и от его имени, постепенно отвоевав свое направление.

Ричард Осборн
«Теория кино. Краткий путеводитель»

Книга из той же серии (и написанная одним из ее авторов), что и «Теория искусства». На этот раз читателям рассказывается о теории кино. Является ли кино новым, абсолютно независимым видом искусства? Какое место оно занимает относительно «высокого» и «низкого» искусства? Реалистично ли кино по своей природе? Как кино связано с фантазией, бессознательным и сновидениями? — вот несколько из основных вопросов, которыми задается теория самого молодого искусства. Построенная как беседа, в одном измерении, между студентом и профессором, в другом — между исследователями и кинематографистами разных лет, книга рассказывает, как на кино смотрели (и как его смотрели) начиная с зарождения, заканчивая нашим временем, когда кино, телевидение и интернет сливаются в одну цифровую реальность.

Увлекательный краткий обзор споров о сущности искусства всех времен и народов — от росписей палеолитических пещер до постмодернизма

ИСКУССТВО

Теория искусств

Дэн Стёрджис, Ричард Осборн, Натали Тёрнер

Купить

Майкл Баскандалл «Тени и Просвещение»

Книга британского историка искусства Майкла Баксандалла посвящена теням и их роли в нашем зрительном восприятии, а также сравнению представлений о тенях в XVIII веке и в настоящее время. Начиная с введения в физику теней, Баксандалл переходит к дебатам XVIII века о роли тени в восприятии формы, а потом исследованиям ученых-когнитивистов и разработчиков компьютерного зрения в конце XX века. Автор задается вопросами: насколько важна проблема тени в научных и художественных поисках эпохи Просвещения, как эти поиски были связаны между собой и как они отозвались в информатике второй половины XX века; каково просветительское значение тени, то есть какова ее познавательная ценность; какова техническая функция тени в восприятии, в изобразительном искусстве и в информационных технологиях, например в робототехнике? За всеми этими вопросами обнаруживается более общая проблема понимания тени как когнитивного феномена, а вокруг них формируется междисциплинарная сеть, выявляющая неожиданные и поучительные пересечения физики и оптики XVIII века, живописи рококо и разработок в области искусственного интеллекта 1970–1980-х годов.

Цитата:
Я пишу это за столом, в солнечный день с небольшой облачностью. Слева и справа от меня стены комнаты. Та, что справа — новая, кирпичная, выкрашенная эмульсионной краской, с матовой, но ровной поверхностью. У подножья стены краска блестит от сырости. Та, что слева, гораздо старше, сквозь трещины в штукатурке видна необработанная поверхность песчаника, некоторые трещины явно пытались замазать цементом различной плотности. Эта стена тоже выкрашена белой краской, только более грубой, зернистой. Штукатурка содержит плотные частицы белого кремня, поэтому местами краска отваливается. Обнажившиеся участки стены пытались, хотя не везде, замазать другой, гладкой и более липкой краской, где валиком, а где просто смело орудуя кистью. Но в целом обе стены, и левая и правая, выглядят, тем не менее, почти идеально белыми, как в комнатах Гилкриста.

Когда солнце выглядывает или скрывается за облаками, уровень освещения резко меняется — ведь окна в комнате с трех сторон — и это доставляет порой неудобство. Стены, однако, остаются белыми — яркость, конечно же, не меняется. И всё же то ли из за чередования на белой стене прямого сильного и слабого рассеянного освещения, то ли по причине самого занимающего меня предмета, я остро ощущаю неописуемо сложную сеть окружающих меня мельчайших теней. Ее можно было бы назвать текстурой, словом, наводящим на мысль о чувстве осязания, но визуально она состоит из теней в почти чистом виде — множества собственных и производных теней и затененных зон. Микроструктура плоских поверхностей обеих стен доступна моему зрению исключительно благодаря теням.

Герт Ловинк
«В плену у платформы. Как нам вернуть себе интернет»

Во время локдауна большинству из нас пришлось окончательно сдаться в плен цифровым платформам, что сделало прорыв к новым формам совместности и самоорганизации еще более затруднительным — и еще более актуальным. Однако, как и в предыдущих работах, Ловинк не ограничивается критической диагностикой, а пытается обновить через острые вопросы и новые концепты теорию и практику медиа-активизма с прицелом на иное, коллективное будущее. Его критическое эссе посвящены изменениям в интернете, произошедшим за последние несколько лет, — от brexit-trump-covid19 и геополитического деления до культуры отмены, NFT и крипто-искусства.

Цитата:
Платформы берут свое и от экономики и общества. Они не просто монополизируют рынки: они ими владеют и формируют их. В то время как остальная экономика стагнирует, а центробанки подогревают рынки акций, Биг Тек вместо продуктивных инвестиций выкупает свои акции обратно. Таким образом мы оказываемся с интернетом, который ускоряет социальное и экономическое неравенство. «Я начинаю чувствовать себя как стриптизерша, только вместо жеста — новостная лента Substack, и все вокруг аплодируют, но почти никто не швыряет купюры», говорит Мишель Лхук, описывая зияющую щель между культурой «бесплатного» и честной оплатой авторского труда. Пока последние защитники рынка защищают статус-кво аргументами про потребительский выбор, пользователи смиряются со своим сервильным статусом. Отношения между платформой и пользователем можно рассматривать в духе диалектики господина и раба у Гегеля. Как только общественный договор заковывает пользователей, смесь зависимости и социального конформизма делает невозможным уход с платформы. Это то, что Янис Варуфакис вместе с Джоди Дин и рядом других авторов называют технофеодализмом.

Переиздания

Оливия Лэнг «Непредсказуемая погода»

Переиздаем работы Оливии Лэнг в серийном оформлении. «Непредсказуемая погода» — сборник ее эссе, написанных в 2010-е годы, хроника встреч жизни и искусства на фоне тревожных событий минувшего десятилетия. Она пишет о своих кумирах, знакомых нам по другим ее книгам (Кэти Акер, Дэвид Войнарович, Дерек Джармен), размышляет о знаковых фигурах десятилетия (Салли Руни, Крис Краус, Мегги Нельсон) и обращается к фрагментам собственной жизни. Так, например, в эссе «Дикарка» она описывает свой опыт жизни в лесу.

Цитата из предисловия к сборнику:
Я считаю, что искусству не обязательно быть прекрасным и возвышающим, и некоторые из наиболее привлекательных для меня произведений начисто лишены этих качеств. Что меня действительно волнует и что составляет общую тему для всех собранных здесь эссе и критических очерков, так это то, каким образом искусство служит делу сопротивления и вос- становления.

Оливия Лэнг «Тело каждого»

И еще одна книга Оливии Лэнг под новой обложкой. «Тело каждого. Книга о свободе» — это художественное исследование долгой борьбы за телесную свободу, от сексуального освобождения до феминизма и движения за гражданские права. Взяв за основу жизнь и идеи психоаналитика-расстриги Вильгельма Райха, Лэнг увлекает читателя в путешествие через веймарский Берлин в тюрьмы Америки эпохи Маккарти, исследуя разнообразные оттенки прямо понятой «свободы» и преграды, возникавшие на ее пути. Книга по форме похожа на «Одинокий город»: через истории других людей писательница показывает путь собственного становления. В «Теле каждого» мы видим как формировалось ее политическое Я — среди главных героев книги Сьюзен Сонтаг, снова Кэти Акер, Нина Симон, Кристофер Ишервуд, Андреа Дворкин и другие.

Цитата из главы о протестах в Вене в 1927 году:
Собрались гости, и, хотя они обсуждали бойню на улицах, Райх был уверен, что никто из них не видел ее воочию. Они говорили о ней так же, как обычно говорили о Гёте: культурно, сдержанно, интеллигентно, вежливо. Его объяло яростное чувство нереальности происходящего, и мысленно он представлял, как опрокидывает роскошный стол, и тарелки летят на пол. Снаружи всё еще продолжались протесты — в пригородах и на окраинах города, но на следующее утро стачку разогнал правый хеймвер. В последующие месяцы хеймвер получал финансирование от итальянских фашистов и местных промышленников, намеренных любой ценой восстановить былую имперскую мощь нации. В ближайшие годы почти все они встанут на сторону нацистов. Пока Райх сидел с друзьями за обеденным столом, в Австрии начинался подъем ультраправых. Увиденное на улицах Вены осталось с Райхом до конца жизни. Его преследовали воспоминания об изувеченной толпе и полицейских, подобных роботам; он еще этого не знал, но то был прообраз скорого будущего Европы.

Йозеф Рот «Берлин и окрестности»

В продолжение недавно переизданного сборника «Орнамент массы». Йозеф Рот, как и Кракауэр, описывает немецкое общество 1920-х — начала 1930-х годов. Писатель создает остроумную галерею городских типов и уличных сценок. Как искать работу? Как берлинцы отмечают новый год и что делают сразу после него? Как устроен новый технологичный быт? Наблюдательные зарисовки, написанные для газет создают панораму города. Во времена Веймарской республики Берлин оказался местом, где рождался новый урбанистический ландшафт послевоенной Европы. С одной стороны, город активно перестраивался и расширялся, с другой — война, уличная политика и экономическая стагнация как бы перестраивали изнутри его жителей и невольных гостей-иммигрантов. Динамическая картина этого бурлящего мегаполиса и сегодня читается как живой репортаж о жизни городских жителей.

Издание сопровождается архивными фотографиями.

Цитата из очерка «Как рецензируются книги»:
Редактор, отвечающий за отдел литературы, ведет отчаянную оборонительную войну на два фронта: против полчищ книг и против полчищ рецензентов. Вся его деятельность сводится зачастую лишь к стратегическим отступлениям. Многие из рецензентов, чьи опусы публикуются в газете, — это, так сказать, сданные редактором оборонительные рубежи. Особо отличившиеся в наступлении бойцы противника иногда исхитряются отхватить по десять — двадцать книг за раз — особенно перед Рождеством, когда ураганный огонь издательств полностью парализует волю редактора к сопротивлению. Он-то, бедняга, тешит себя мыслью, что избавился от лишней обузы. Наивный самообман!

Вместо двадцати книг он получит теперь двадцать рецензий. Между тем поместить двадцать книг в кладовку куда проще, чем поместить двадцать рецензий на страницах газеты. Большинство рецензентов пребывают в опасном заблуждении, что писать о книгах «легче», потому что сама книга — это ведь что-то уже написанное! И, казалось бы, «чего проще» изложить триста страниц в десяти строках! То есть вообще-то совсем недурственно написать вместо десяти строк двадцать. Однако искушенный рецензент знает: чем пространнее он напишет об одной книге, тем меньше книг дадут ему в следующий раз. А книги ему нужны. И не только ради того, чтобы писать на них рецензии, но и для пополнения собственной библиотеки. Ибо по древней и свято соблюдаемой традиции отрецензированные книги раз и навсегда переходят в собственность рецензента. Вот почему в квартирах окололитературных людей так много книг. Хотя доходы у них мизерные. Они кормятся со строки, а книги копят сотнями.

Репортажи Йозефа Рота из поездки в СССР в 1926 году

ПУБЛИЦИСТИКА

Путешествие в Россию

Йозеф Рот

Купить

Герт Ловинк «Критическая теория интернета»

Пока готовим к выходу новую книгу Герта Ловинга, решили переиздать его сборник, который запомнился многим своей версткой. В «Критической теории интернета» Герт Ловинг анализирует как цифровую повседневность — трансформацию жанра комментария, субъективность эпохи селфи и цифровой детокс; так и социальные практики и политические организации в медиа. Сегодняшнее состояние интернета разочаровывает многих, однако насколько оно неожиданно? Как воодушевление идеей децентрализованных сетей и анонимности обернулось централизацией платформ и коммерческой и государственной слежкой? Почему вся наша социальность вдруг сжалась в небольшом пространстве смартфона, которому уже через год суждено устареть?

Цитата:
Одна из менее повернутых на технике членов моей семьи как-то заявила, что она слышала, что Google намного проще и удобнее использовать, чем интернет. Ошибка прозвучала мило, но в чем-то она была права. Google не только стал лучше интернета, он берет на себя функции отдельных программ с ПК, так что получить доступ к информации в «облаке» можно с любого стационарного или мобильного устройства. Google активно подрывает автономность ПК как универсального вычислительного устройства и возвращает нас в темные дни, когда Томас Джон Уотсон из IBM предсказывал, что мировому рынку хватит пяти компьютеров. Ботаники всегда шутили об ошибочном хладнокровии бюрократов-мегаломанов, пытающихся предсказывать будущее, но если мы слегка обновим эту картинку, заменив пять компьютеров на пять крупных информационных центров Google по одному на континент, то окажемся не так уж и далеко от оценки Уотсона. Большинство пользователей, компаний, а также университетов и НКО с радостью расстаются с властью самостоятельно управлять своими информационными ресурсами. Кто-то даже утверждает, что Google возьмется за ядерную энергетику и ветряные двигатели. Не пора ли волноваться? Активист движения за права человека, хакер и разработчик браузера TOR Джейкоб Эпплбаум, также участвующий в проекте WikiLeaks, говорит так: «Я люблю Google и его сотрудников. Сергей Брин и Ларри Пейдж — классные ребята. Но я боюсь следующего поколения, которое получит контроль над компанией. Добровольная диктатура — это все еще диктатура. В какой-то момент люди поймут, что у Google есть вся информация на всех. В первую очередь, они могут отслеживать, какие вопросы ты задаешь в реальном времени. Они буквально могут читать твои мысли».

Джорджо Агамбен «Автопортрет в кабинете»

Переиздание поэтического эссе одной из главных фигур современной мысли Джорджо Агамбена. Проводя читателя по кабинетам, в которых ему доводилось работать, итальянский философ пытается выстроить свой автопортрет через находившиеся там вещи. Рассуждение о себе оказывается для Агамбена возможным не иначе как через речь о других: поэтах, философах, художниках, друзьях, которые создали его воспоминания и вдохновили его на письмо. Поэтому автопортрет философа оказывается неразрывно связан с Мартином Хайдеггером и его семинарами в Ле Торе, книгами Ханны Арендт, итальянской интеллигенцией и философскими размышлениями о природе памяти, любви и письме.

Цитата из предисловия к сборнику:
Что я делаю в этой книге? Не рискую ли я, как говорит Джиневра, превратить мой кабинет в маленький музей, по которому я веду читателей за руку? Не слишком ли меня много, хотя я хотел бы раствориться в лицах друзей и во встречах? Разумеется, обитать для меня означало проживать с максимально возможной насыщенностью эту дружбу и эти встречи. Но не взяло ли верх обладание над обитанием? на мой взгляд, я должен подвергнуться этому риску. Однако я хотел бы, чтобы одно было ясно: я — эпигон в литературном смысле слова, существо, которое порождает себя только за счет других и никогда не отрекается от этой зависимости, живя в постоянном, счастливом эпигенезе.

Новинки А+А

Наталья Демьяненко «Мой дом на воде»

Соломенные острова, плавучие дворцы, морские фермы, речные дебаркадеры, хаусботы, баржи, кварталы и целые города на воде — автор и иллюстратор этой книги Наталья Демьяненко знакомит читателей с самыми удивительными домами на воде и их жителями. Почему люди выбирают такой образ жизни? Как устроен их быт? Как в водной глади отражаются архитектура, технологии, традиции? Мы отправляемся в путешествие вокруг земного шара по рекам, океанам, каналам и озерам, воды которых защищают, кормят и служат домом. А еще они дают чувство особой свободы — и ответственности за нашу планету.

Читайте также:

Книги Ad Marginem в кино

07 Февраля / 2024

Общество запроса: гуглизация нашей жизни

30 Мая / 2019

«На что способен человек, постигший сердце сердца?»

09 Августа / 2022

Другие новинки:

Нон-фикшнSelf Study: Заметки о шизоидном состоянии

726 ₽

На полку

В корзину

КритикаПосткапиталистическое желание. Последние лекции

660 ₽

На полку

В корзину

Кино и театрТеория кино. Реабилитация физической реальности

935 ₽

На полку

В корзину

ИскусствоБрутальность факта: интервью Дэвиду Сильвестру

770 ₽

На полку

В корзину

Книжный магазин «Своя комната» — настоящий кочевник. За свою короткую жизнь он переезжал уже несколько раз, поэтому как никто другой знает самые интересные места города. Вместе с его командой отправляемся на прогулку по самым колоритным локациям Улан-Удэ. В попытках найти связь между прошлым и настоящим города, встретим двенадцать животных восточного календаря, увидим маскароны на фасадах купеческих домов и преодолеем 104 ступеньки к памятнику Ленина.

Гид составлен в рамках проекта Ad Marginem «Город глазами книжного» — площадки, на которой независимые книжные магазины рассказывают о важных и не всегда очевидных местах своего региона. Важная особенность «Города» в том, что он расширяет туристическую карту городов, дополняя ее взглядом изнутри — взглядом внутренних центров культуры, знающих о жизни своего региона как нельзя лучше.

В дальнейшем список книжных магазинов проекта будет только расширяться, чтобы «Город глазами книжного» стал масштабной и подробной картой России. Все доступные гиды можно посмотреть здесь.

Старый город

«Своя комната» расположена в историческом центре Улан-Удэ, который также называют Старым городом. Здесь сосредоточены сохранившиеся со времен поздней империи купеческие дома. До революции город назывался Верхнеудинск и основным видом занятости в нем была торговля. Дом, в котором расположен магазин, не исключение: раньше в нем находились торговые лавки купчихи Ширяевой. О первой домовладелице известно мало, но есть свидетельства, что она торговала тканями и жила весьма не бедно.

Прогуливаясь по центральным улицам, обратите внимание на резные наличники, маскароны, арки, гребешки на крышах. Они не похожи на декоративные элементы в других городах России. В них проглядываются традиционные символы: солнце, кони, цветы и колоски.

Арбат

По изначальному плану улица Большая (сейчас улица Ленина или Арбат) должна была соединять Свято-Одигитриевский собор с другим храмом на главной площади. Но второго собора не случилось, а случилась Площадь Советов с самой большой головой Ленина в мире.

Почти каждый дом, расположенный на Арбате, имеет интересную историю. Например, в двухэтажном доме Капельмана с атлантами когда-то открылись первые в городе кондитерская и кофейное заведение, в доме купчихи Борисовой — первый в мире электротеатр «Иллюзион». На Арбате находится и Музей истории города, где можно узнать о повседневной жизни Верхнеудинска.

Соцгородок ЛВРЗ

В 1930-е годы для работников Паровозоремонтного завода, как и во многих других городах СССР, построили соцгородок — постконструктивистский «город в городе» с широкими аллеями, больницами, школой, детскими садами и культурным центром.

Сейчас здесь живут не только заводчане, а гулять приезжают горожане и туристы. Одной из достопримечательностей района считается знаменитая каскадная лестница из 104 ступеней. Она гармонично встроена в архитектурный ансамбль и ведет от площади Славы к Дому культуры. Во главе композиции возвышается памятник Ленину (далеко не единственный в городе, но, пожалуй, самый динамичный).

Дацан Ринпоче Багша

Дацан Ринпоче Багша виден из любой точки Улан-Удэ. Он расположен на горе, поэтому со смотровой площадки храма открывается потрясающий вид на город и реку Селенгу. Дацан построили в 2004 году, и за 20 лет он стал местом паломничества буддистов со всей страны. Храм окружает «Дорога долгой жизни», на которой путника встречают двенадцать животных восточного календаря, буддийские наставления и беседки для отдыха и размышлений.

Адрес: Стрелецкая, 1

Бурятский театр драмы имени Хоца Намсараева

Буряад театр — единственный в мире, где ставят спектакли на бурятском языке. Но не бойтесь чего-то не понять, русскоязычным зрителям выдают наушники с синхронным переводом. В репертуаре театра можно найти спектакли по классическим произведениям бурятской, русской и зарубежной литературы.

Сейчас здесь идут спектакли «Детство Батожабая. Шалхуу Рабдан» по автобиографической повести известного бурятского писателя Даширабдана Батожабая, «Полёт. Бильчирская история» по мотивам «Прощания с Матëрой» Валентина Распутина и «Долгин» по роману «Волна» Тода Штрассера.

Здание театра — отдельное произведение искусства. На фасаде размещен барельеф с девушкой в традиционном наряде «Цветущая Бурятия». Элементы традиционной культуры встречаются и внутри: панно бурятской художницы Аллы Цыбиковой, занавес из конского волоса, люстры, стилизованные под традиционные серебряные украшения, и флорентийская мозаика, собранная из камней в Бурятии.

Адрес: Куйбышева, 38

Книги

«Привет, на связи калининградский книжный „Вторая культура“. Сейчас в команде нас всего двое, но иногда нам помогают наши друзья, как в случае и с этим путеводителем. Мы попросили Анастасию Юрчук, культуролога и гида, вместе с нами выбрать локации и рассказать про о них.

Мы очень любим Калининградскую область, ее природу и историю, и уверены, что это особое прекрасное место. Как и другие города, Калининград меняется со временем, некоторые маршруты и явления исчезают или преображаются. Мы хотели, чтобы путеводитель стал входной точкой, приглашением к более глубокому самостоятельному изучению Калининграда и области. Надеемся, что это сделает его более интересным».

Гид составлен в рамках проекта Ad Marginem «Город глазами книжного» — площадки, на которой независимые книжные магазины рассказывают о важных и не всегда очевидных местах своего региона. Важная особенность «Города» в том, что он расширяет туристическую карту городов, дополняя ее взглядом изнутри — взглядом внутренних центров культуры, знающих о жизни своего региона как нельзя лучше.

В дальнейшем список книжных магазинов проекта будет только расширяться, чтобы «Город глазами книжного» стал масштабной и подробной картой России. Все доступные гиды можно посмотреть здесь.

Порт

Жизнь в Калининграде неотделима от воды. Поэтому знакомство с городом начнем с порта, расположенного в устье реки Преголи. В XIV веке порт (тогда еще) Кенигсберга вошел в легендарный торговый союз нескольких государств – Ганзу. Сейчас же здесь можно полюбоваться зданиями немецких элеваторов и руинами мукомольного завода. Пока местные жители рыбачат на пристанях, мимо проплывают корабли и яхты (порт еще и место приписки знаменитого парусного судна «Крузенштерн»), работают огромные краны, а разноцветные грузовые контейнеры складываются в яркий пиксельный узор. В наши дни место постепенно обрастает креативными сообществами, кафе и ресторанами. За движением кораблей можно наблюдать из окон кофейни «Элеватор» или пиццерии «Браво Италия». В панорамном помещении фотостудии «Гранж» открывается захватывающий вид на всю акваторию порта, а к элеваторам и «Крузенштерну» можно подплыть во время байдарочного тура по городу.

Порт соединен с Балтийским морем длинным (43 км) судоходным каналом, который выходит в Калининградский залив в районе города Балтийска. Чтобы пройти это расстояние, судам требуется около трех часов. Самая интересная часть их пути – город Светлый. Там можно увидеть корабли, которые среди разноцветных сигнальных огней плывут, будто по земле.

Адрес: Правая набережная

Эллинги

Еще одно удивительное водное пространство города – район эллингов. Водно-моторные клубы (ВМК), или эллинговые сообщества – это небольшие поселения у воды, нечто среднее между гаражами и дачными поселками.

Само слово произошло от голландское слово «helling», что означает «гараж для постройки или ремонта лодок». Обычно эллинги имеют нескольких этажей. На первом размещается гараж, где хранится лодка (или яхта). Здесь же находится все необходимое для ее ремонта и обслуживания. На верхних этажах располагаются жилые помещения.

Эллинги бывают разными: от простых гаражей для хранения лодок, до благоустроенных коттеджей со всеми коммуникациями, террасой и небольшим придомовым участком. В таких строениях можно жить круглый год (но без права прописки), как и поступают многие владельцы. Чаще всего земля находится в аренде на 49 лет с последующим продлением договора. Единого стандарта оформления помещений нет, поэтому районы эллингов выглядят очень колоритно и напоминают фавелы, латиноамериканские трущобы. Некоторые постройки стоят прямо у воды и имеют собственные слипы – съезды для лодок на воду, остальные владельцы пользуются общественными спусками.

В таких районах люди живут, отдыхают, рыбачат, устраивают пикники, хранят яхты. Это очень тесное сообщество жителей, где все друг друга знают и с подозрением относятся к незнакомцам. Несмотря на это, на сервисах бронирования жилья периодически попадаются объявления о сдаче эллингов в краткосрочную или долгосрочную аренду, а на территорию водно-моторного клуба «Нептун», напротив Нового стадиона, можно попасть в рамках байдарочной экскурсии по реке Преголе.

Эллинговые сообщества есть в нескольких районах Калининграда: в русле Старой Преголи (например, ВМК «Нептун» напротив Нового стадиона), Новой Преголи (ВМК «Волна» рядом с ул. Литовский вал), в Ушаковском заливе (ВМК «Дельфин», «Прибой») и других.

Дом Советов

Дом Советов несколько раз появляется в кадре фильма «Honey Baby» финского режиссера Мики Каурисмяки. Главные герои роуд-муви начала 2000-х – калининградка Наташа и американский гитарист Том, которые случайно оказываются попутчиками по дороге из Берлина в Мурманск. В Калининграде американского музыканта знакомят с местным гостеприимством и приводят на масштабную подпольную вечеринку, которая проходит в стенах Дома Советов.

В фильме здание наполнено жизнью и принадлежит горожанам, но в реальной жизни оно так и простояло пустым более 30 лет, хотя было практически достроено. В одном из корпусов даже была завершена внутренняя отделка и установлены лифты.

Дом Советов – яркий представитель архитектуры советского модернизма начала 70-х гг. Он был построен рядом с Королевским (Кенигсберским) замком XIII века, руины которого взорвали по указу партийного руководства в конце 60-х. В Доме Советов, состоящем из двух башен, объединенных воздушными переходами, должны были располагаться региональная и городская администрации.

После развала Советского Союза здание так и не запустили в эксплуатацию, несколько десятилетий оно стояло заброшенным. Менялись лишь собственники и идеи по его восстановлению. В 2023 году начался процесс сноса. Дом Советов вслед за замком переходит в пространство городского воображаемого, где они по-прежнему соседствуют друг с другом.

Адрес: Шевченко, 2 к5

Ландшафтный парк на Ботанической

«Таинственный сад» в центре города, уголок зеленой природы и редких растений, о котором не знают даже многие горожане. Ландшафтный парк, или Botanischer Garten, располагается на месте старого сада Кенигсбергского университета. Он был передан учебному заведению для исследовательских целей из частного владения в XIX веке и считался одним из лучших ботанических садов Германии.

Во время Второй мировой войны территория парка сильно пострадала, многие растения и постройки спасти не удалось, поэтому долгое время на этом месте находились огороды и руины. Сейчас здесь располагается детский эко-центр. Вход на территорию платный.

Здесь можно найти много редких растений: несколько деревьев гинкго билоба, багрянник японский, тюльпанное дерево, магнолию, бархат амурский и другие. Замечательная идея в будний день ненадолго заглянуть в этот скрытый от посторонних глаз сад, передохнуть, набраться сил и отправиться дальше по своим делам.

Адрес: Ботаническая, 2

Куршская коса

Куршская коса завораживает своими бесконечными безлюдными пляжами и возможностью случайной встречи с дикими животными. Здесь каждый раз открываются неизведанные лесные маршруты и ощущается обособленность от остального мира. В мае тут начинает цвести «Лунник оживающий». Его жемчужные плоды в форме полумесяца сохраняются всю осень, а зимой делают территорию еще более загадочной.

Куршская коса является самым большим и протяженным (98 км) дюнным ландшафтом в мире. С 2000 года входит в список Всемирного культурного и природного наследия ЮНЕСКО. С одной стороны полоску суши омывают соленые воды Балтийского моря, с другой –– пресный Куршский залив. На песчаном полуострове столетиями ведут диалог песок, ветер и деревья.

В настоящее время территория косы разделена между Литвой и Россией. На российской стороне можно прогуляться в Королевском бору с реликтовым лесом, подняться на высоту Мюллера, откуда открывается величественный вид на море и залив, понаблюдать за перелетными птицами на исторической орнитологической станции «Фрингилла», полюбоваться озером Лебедь в поселке Морское.

С 2022 года в Калининград на самолете можно попасть только через нейтральные воды Балтийского моря, поэтому теперь авиамаршрут пролегает над Куршской косой. Место у иллюминатора позволяет увидеть полосу берега и песчаные дюны, нависающие над водой. Такая встреча с Балтикой каждый раз оказывается волнующей.

Книги

Основательница книжного магазина «Чарли» Аня Кадикова придумала его как живое и комфортное книжное пространство для себя и таких, как она, поэтому много лет работала на кассе вместе с командой. Каждый из сотрудников оказался здесь со своим читательским багажом, исследованиями, открытиями и азартом в поисках истины.

«Мы поддерживаем инициативы локальных проектов, которые отзываются нам сердцем — ценностями и принципами, творческим импульсом. Мы выбираем партнерство на равных, часто без больших денег, но с верой в результат и лучшее будущее» — говорит Аня.

«Растенишная», камерный иммерсивный театр и самый вкусный фильтр на смородине. Об этих и других удивительных находках Краснодара читайте в путеводителе.

Гид составлен в рамках проекта Ad Marginem «Город глазами книжного» — площадки, на которой независимые книжные магазины рассказывают о важных и не всегда очевидных местах своего региона. Важная особенность «Города» в том, что он расширяет туристическую карту городов, дополняя ее взглядом изнутри — взглядом внутренних центров культуры, знающих о жизни своего региона как нельзя лучше.

В дальнейшем список книжных магазинов проекта будет только расширяться, чтобы «Город глазами книжного» стал масштабной и подробной картой России. Все доступные гиды можно посмотреть здесь.

Растенишная «Ботанка»

Магазин комнатных растений и дружелюбная мастерская, где хозяйка Светлана подскажет, как сохранить и приумножить зеленых питомцев. Оранжерея заботы и наши великие соседи на втором этаже дореволюционного дома. Света – воплощение внимания к каждому растению, кошке и человеку, а сам магазин –– оазис жизни в жаркое южное лето.

Адрес: Красная, 69, 2 этаж

ПетровВодкин

Одно из самых «олдовых» мест центра находится в двух шагах от книжного. Бар «ПетровВодкин» –– образцовый пример южной гастрокультуры. Здесь с большим вниманием относятся к тому, как и чем кормят людей. Бар ставит настойки на сезонных ягодах, а шефы, легендарные соосновательницы проекта Foodrider Даша Томилина и Даша Щетинина, лично знакомы с каждым кубанским фермером и знают, кто лучше всех делает сыры, варит сидр и печет хлеб.

Адрес: Чапаева, 85

SNOVA

Магазин одежды, где меняется отношение к ношению одежды и качеству жизни. У входа вас ждет огромный желтый мусорный бак, куда можно сдать свои старые вещи. Часть из них отправится на переработку, а часть вернется в оборот. Основательница SNOVA Света объединила в одном месте все тренды осознанного потребления: кастом, апсайклинг и селективный секонд.

Адрес: Красная, 139

Ренессанс

В одном из купеческих домов города расположился камерный иммерсивный театр. Здесь с большим вниманием относятся к чувству и эксперименту. Спектакли за час «пересобирают» жизненные установки взрослых, детские лаборатории ставят Брэдбери, а основательница и вдохновительница проекта Даша Феленкова находится в постоянном поиске новых форм диалога со зрителем.

Адрес: Красная, 100

Booker

Кофейня нашей мечты: интерьер в стиле Уэса Андерсона, кураторская библиотека с книгами об искусстве, фотографии и философии. Лекционный зал всегда встречает цветами, книгами, кинопоказами, лекциями городских просветителей и писательницами. Здесь же можно найти самый вкусный фильтр на смородине и великолепную хозяйку Маргариту Чиндяскину, чей взгляд всегда внимателен к деталям.

Октябрьская, 91

Книги