Эссе Сары Даниус о Вальтере Беньямине и «Берлинском детстве»
Одни из главных последних новинок нашего издательства — это «Смерть домохозяйки» Сары Даниус и сборник Вальтера Беньямина с двумя произведениями под одной обложкой — «Улица с односторонним движением» и «Берлинское детство на рубеже веков». Книги можно купить у нас на сайте, а мы пока делимся своеобразной точкой их пересечения — эссе Даниус о берлинском детстве (и «Берлинском детстве») Вальтера Беньямина, вошедшее в сборник «Смерть домохозяйки».
Идеалом для критика и философа Вальтера Беньямина была имперсональность. В книге «Берлинская хроника», над которой Беньямин работал в начале 1930-х годов, автор признается:
«Если я пишу по-немецки лучше большинства писателей моего поколения, то в основном благодаря двадцатилетнему соблюдению единственного правила: никогда не употреблять слова «я», кроме как в письмах».
Однако ему всё же пришлось нарушить это правило. А иначе как описать собственное детство? Так что «я» появилось, и Беньямин использовал его как точку, в которой сходятся силы истории.
Когда к власти пришли нацисты, последние остатки веймарской культуры были уничтожены. Как и многим другим, Беньямину пришлось эмигрировать. «Берлинская хроника» стала экспериментом с повествованием от первого лица единственного числа. Автор берет своего читателя за руку и рассказывает о жизни в Берлине на рубеже веков в форме повествовательной прогулки.
«Берлинская хроника», в свою очередь, послужила «заготовкой» для книги «Берлинское детство на рубеже веков», которая была опубликована посмертно в 1950 году. От «Берлинской хроники» — легкой, свободной, глубоко личной — до туго закрученных образов «Берлинского детства» был пройден немалый путь. Итак, что же сделал Вальтер Беньямин?
Прошлое как таковое уже было однажды описано. Теперь нужно было проанализировать картины, всплывающие в памяти, сопоставить их друг с другом и разблокировать с их помощью исторические тайны.
Похоже, он с ранних лет осознал, что форма и содержание связаны неразрывно; эта диалектика легла в основу «Пассажей» — труда, над которым Вальтер Беньямин работал долгие годы, и который так и остался незавершенным. Один фрагмент в «Берлинском детстве» повествует о том, как маленький Вальтер вынимает из комода чулки, свернутые клубками и напоминающие «кошельки», и играет с ними. Вот он разворачивает клубок — раз! — и нет больше «кошелька». Он снова сворачивает клубок — раз! — и опять «кошелек», а чулка больше нет. Форму и содержание невозможно отделить друг от друга. Они — одно целое: «Он [этот опыт] учил меня извлекать правду из поэзии столь же бережно, как детская ручонка вытаскивает чулок из его кошелька».
Работая над «Берлинским детством», Вальтер Беньямин отобрал главные, «несущие» воспоминания. Отточенный стиль превращает каждый эпизод в призму, в которой тусклый свет прошлого преломляется бесконечно. В результате получилась книга в модернистском духе, своего рода монтаж, в котором часть восстает против целого и провозглашает свою независимость.
Стиль Вальтера Беньямина родился под счастливой звездой, где-то по соседству с прустовской. Первое, что, возможно, поражает читателя, это атмосфера товарищества, сродства. Автор и читатель — оба задерживают взгляд на тех позабытых повседневных моментах, которые вдруг вспыхивают в памяти и напоминают о том, кем рассказчик был когда-то.
Однако здесь мы можем смело забыть о Прусте. Роман «В поисках утраченного времени» был для Беньямина не более чем катализатором. Сьюзен Сонтаг сделала весьма примечательное наблюдение: если Пруст пребывал в поисках утраченного времени, то Беньямин искал утраченные места.
Берлин детства был потерян неоднократно. Но Вальтер Беньямин вовсе не стремится воссоздать некое райское состояние, которое предшествовало грехопадению в ХХ веке. Он открывает двери в разные комнаты, чтобы вызвать к жизни те лишь наполовину осознанные чувства и мифические образы, которые еще не исчезли.
Берлин часто предстает как сверкающая рождественская елка, как город, наполненный всё еще не выполненными обещаниями. Но есть и кое-что еще.
Практически всё в этом прошлом несет в себе предвестие будущего: сексуальных неудач, тяжелых жизненных испытаний, даже обострения классовых конфликтов и всплеска антисемитизма.
От эпизода к эпизоду Вальтер Беньямин раскрывает скрытую сущность буржуазной среды и показывает, как этой среде становится всё труднее противостоять внешним обстоятельствам. Именно в таком свете предстает перед нами детская, в которой родители запираются вместе с маленьким сыном, когда в дом врываются грабители; или лоджия, выходящая во двор, откуда доносится галдеж рабочего класса; или дача недалеко от Потсдама, где, охотясь за бабочками, мальчик узнаёт всё о природе преследования; или эркер, в котором любит сидеть бабушка в окружении экзотических ароматов, привезенных из колоний.
Это может быть узор на старой тарелке мейсенского фарфора — так называемый «луковый узор». Мы без труда представляем себе пылающие щеки мальчика, сидящего за обеденным столом, за которым разгорается ссора:
«Я имею в виду голубой мейсенский узор. Как часто я умолял его о подмоге во время усобиц, разгоравшихся за столом, который нынче сияет мягким блеском. Снова и снова, до бесконечности, мой взгляд пробегал по этим веточкам, листочкам, завиткам в упоении, какого потом уже никогда не испытывал, даже любуясь деталями прекраснейших картин».
Коррелят, но никаких чувств, загадки — но никаких разгадок. В «Берлинском детстве» воссоздаются не воспоминания как таковые, но работа памяти; это психоанализ вкупе с социальными предзнаменованиями, в рамках которого суровый закон имперсональности встречается с присущей ребенку способностью удивляться.
