Длинный список академического чтения
В разгар осеннего учебного семестра попросили коллег из академии — профессоров, преподавателей и исследователей — составить список книг Ad Marginem, которые они любят и читают вместе со своими студентами.
В подборку вошло 30 книг, посвященных гуманитарным наукам, социологии и антропологии, теории медиа и искусства и многим другим дисциплинам. Одной теорией не обошлось — в подборке есть и художественная литература. А чтобы чтение было еще приятнее, подготовили акцию: до 17 ноября на книги из подборки будут действовать скидки от 10 до 30%. Все книги, участвующие в акции, смотрите здесь.
Екатерина Колпинец
С издательством Ad Marginem меня связывают, по меньшей мере, двадцатилетние отношения. Поэтому выбрать двадцать, десять, а тем более пять любимых книг для меня непосильная задача. Поэтому я постаралась выбрать книги, которые произвели на меня впечатление за последние пять лет. Сразу оговорюсь, что здесь далеко не все.
Благоволительницы. Джонатан Литтелл
Главный роман XXI века о Второй Мировой войне. Роман, сочетающий в себе документалистику, большую литературную традицию и мощное антивоенное высказывание. В «Благоволительницах» впечатляет всё: живой, динамичный стиль письма, меняющий̆ ритм от главы к главе и внутри отдельных глав, мастерство монтажа эпизодов, работа с деталями и способность описать события из отчетов и протоколов не протокольным языком, а так, чтобы кровь застыла в жилах, а читатель замер в оцепенении. Одно из самых сильных литературных впечатлений за последние годы.
Книга непокоя. Фернандо Пессоа
«Мечта худший кокаин, потому что самый естественный. Так она проникает в привычки с легкостью, которая наркотикам не свойственна, ее пробуют невольно, как поднесенный яд. Она не причиняет боли, не заставляет бледнеть, не подавляет — но душа, предающаяся ей, становится неизлечимой» — блистательный и до недавнего времени практически неизвестный русскоязычному читателю образец модернистской литературы. Фрагментарные, невесомые зарисовки повседневности, переплетение воображения и метких наблюдений о жизни, беспощадных в своей точности. У Пессоа фантастическая способность предельно точно описывать неуловимые, абстрактные вещи и чувства, схватывать невидимое глазу и переносить читателя в как в воображаемые, так и вполне реальные места и ландшафты. Идеальная книга для того, чтобы предаваться мечтам.
Гранд-отель «Бездна». Биография Франкфуртской школы. Стюарт Джеффрис
Сегодня фигуры Беньямина, Адорно, Хабермаса и Маркузе превратились в забронзовевшие памятники самим себе, а понятия «отчуждение» или «культурные индустрии» стали достоянием поп-культуры. Многие идеи Франкфуртской школы были перевернуты с ног на голову и оторваны от первоначального контекста, а фигуры ее создателей окончательно мифологизированы. Книга Джеффриса предлагает иначе взглянуть на ключевые фигуры Школы, их страсти, споры, противоречия и заново рассмотреть её историю: с 1900 годов до наших дней, «от транспорта на конной тяге к войне беспилотников».
Орнамент массы. Веймарские эссе. Зигфрид Кракауэр
Наравне с «Восстанием масс» Ортеги-и-Гассета и «Массой и властью» Канетти, сборник статей Кракауэра обязателен к прочтению для всех, кто хочет понять как возникли концепты «массмедиа», «массовой культуры» и «массового общества». Анализируя повседневные феномены и технические новшества, Кракауэр описывает тектонические сдвиги в жизни европейского общества первой половины XX века.
Незаменимая книга для тех, кто хочет понять, как ведутся войны в XXI веке. А также этические и технологические истоки современных войн. Актуальное чтение для России образца 2022 — 2023.
Александр Павлов
Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами. Стюарт Джеффрис
Хотя не очень красиво в первую очередь рекомендовать книгу, которую сам редактировал, тем не менее делаю именно это. В тот момент, когда, казалось бы, постмодерн/изм все отпустили, британский журналист Стюарт Джеффрис вихрем ворвался в интеллектуальное пространство, чтобы заявить, что не все так просто. И хотя мы можем считать, что постмодерна больше нет, думаем мы так, вероятно, потому, что уже давно стали постмодернистами, и культура постмодерна, формировавшаяся десятилетиями, сегодня цветет пышным цветом. Современные музыка, кино, видеоигры и философия — тому подтверждение.
И раз уж мы про постмодернизм, то можно дополнить чтение Джеффриса красивым и богато иллюстрированным альбомом. У этой книги есть недостатки. Во-первых, она дорогая, а во-вторых, огромная и в силу этого тяжелая. Но эти недостатки — ничто в сравнении с пользой книги. Это очень обстоятельное издание, которое поможет всем желающим ориентироваться в (пост/анти)современном искусстве.
Критическая теория интернета. Герт Ловинк
Мы все пользуемся интернетом, изменившим не только множество социальных процессов, но и буквально наши жизни. Мы, конечно, в состоянии и сами покритиковать то, что нас не устраивает в Сети. Но вот сделать это на глубоком социально-философском уровне не так-то просто. Сборник статей Герта Ловинка, написанных в разное время, предлагает теоретические инструменты для понимания социальной значимости Интернета. Название сборнику было дано не Ловинком, но оно полностью отражает содержание книги.
Эта книга в первую очередь нужна исследователям и специалистам по Витгенштейну. Но они про нее и так знают. Так что ее смело можно рекомендовать всем, кто бы хотел прикоснуться к той таинственной области знания, что зовется философией. Если даже вы заскучаете от заметок Витгенштейна, то книга будет красиво смотреться на вашей полке, а также отражать ваш образцовый вкус и богатый внутренний мир.
Бредовая работа. Трактат о распространении бессмысленного труда. Дэвид Гребер
Вообще у Гребера можно рекомендовать все, что было издано «Ад Маргинем» (и еще будет издано). Но также и особо я бы хотел выделить книгу «Долг», на которую активно ссылается Стюарт Джеффрис во «Всё, всегда, везде». Что касается «Бредовой работы», то она вряд ли нуждается в рекомендациях. Помимо прочего книга ценна тем, что Гребер выступает за базовый доход — одну из наиболее горячих тем актуальной социальной философии.
Анна Нижник
«Машина песен. Внутри фабрики хитов» и «Nobrow. Культура маркетинга. Маркетинг культуры». Джон Сибрук
Когда на занятиях заходит речь о том, что такое «культурная индустрия», я, конечно, ссылаюсь на Адорно с Хоркхаймером, но еще — на книгу-эссе Джона Сибрука «Nobrow. Культура маркетинга. Маркетинг культуры». Многие из примеров Сибрука сейчас кажутся слишком далекими и чуждыми, но он внятно описывает механизм появления поп-культуры — не высокой и не низкой, а сделанной как лоскутное одеяло. Книга помогает мне объяснять, что термины «высокое» и «низкое» искусство -— полная бессмыслица в контексте культурного производства, главный вопрос — какие маркетинговые механизмы за ним стоят.
Экскоммуникация. Три эссе о медиа и медиации. Александр Р. Гэллоуэй, Юджин Такер, Маккензи Уорк
Серия «Теория медиа» в Ад Маргинем — одна из лучших, эти тексты, в отличие, например, от классических текстов по философии, больше нигде не найти. Когда речь заходит о бытовании литературы в эпоху новых медиа, я опираюсь на классическую работу Льва Мановича, сборник эссе Герта Ловинка, а в последнее время — на новинку о «темных медиа» — сборник «Экскоммуникация». В почти поэтической форме авторы (Александр Гэллоуэй, Юджин Такер и Маккензи Уорк) предлагают перевернуть методологию медиа-теории и смотреть на медиа не как на послушные человеку инструменты, а как на нечеловеческое, которое своим существованием подрывает схему адресант-сообщение-адресант. Ересь в чистом виде, столь необходимая, когда Маршалл Маклюэн уже освоен.
Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. Мишель Фуко
В России, как известно, от тюрьмы и от сумы не зарекайся, и книга Фуко интересна ошеломительно кропотливым анализом того, как именно создаются категории преступления и наказания. Но ценна она не только этим и не только громким именем автора, без упоминания которого не обходится ни одна современная теория власти и перформативности. Фуко показывает, как может обращаться с архивным материалом настоящий междисциплинарный гуманитарий. Тексты приговоров, схемы тюремных камер, газетные хроники — все это служит «археологическим» раскопкам Фуко и помогает ему выстроить ни много ни мало генеалогию современного сознания.
Турист. Новая теория праздного класса. Дин Макканелл
Если вы не путешествуете, значит вас не существует — примерно под таким лозунгом могла бы выйти книга 1976 года, которая как никогда актуальна для России, где в последние годы отмечается небывалый интерес к внутреннему туризму. Одна из важнейших работ по теории туризма в XX веке, которая повлияла на дальнейшие исследования в этой сфере — Джона Урри и Эрика Коэна. Второе издание этой книги в России дополнено сносками, позволяющими наиболее полным образом составить представление о тех многочисленных локациях и понятиях, используемых автором. Почему турист является важнейшей фигурой, позволяющей понять современное общество? Как устроен механизм конструирования достопримечательностей? Что движет туристом?
Московский дневник. Вальтер Беньямин
Как написал один из комментаторов о Московском дневнике в интернете, это настоящий документ эпохи, сохранивший ее дыхание. Это лучшая книга для знакомства с фигурой Вальтера Беньямина, который значительным образом повлиял на интеллектуальный ландшафт XX века. Зиму с 1926 по 1927 г. он провел в Москве и оставил яркие воспоминания о ней и ряд статей. Самая интересная из них посвящена русским игрушкам (особенно его задела «кукла из Вятской губернии»). Игрушки в руках Беньямина оживают почти 100 лет назад, сохранив и сегодня свой облик, в отличие от немецких индустриализированных «крошечных кукольных миров».
Вера Котелевская
Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами. Стюарт Джеффрис
Для родившихся в новом веке — а именно таков возраст большинства нынешних студентов — постмодернизм уже история. Вот и для Стюарта Джеффриса — тоже. Только он ровесник этой истории, он родом оттуда — из мира эклектичной архитектуры, «Криминального чтива» и проекта Мадонны, пророчеств Бодрийяра и открытий Джудит Батлер. В его книге сразу распознается и бойкая манера опытного обозревателя (он писал для Guardian, Spectator, Financial Times, London Review of Books), и эквилибристика колоритной фактурой, которая сама по себе обладает исторической ценностью. По богатству фактуры и легкости скольжения от философского инструментария к финансовой аналитике, от урбанистики к литературной и музыкальной критике можно сравнить это чтение с первыми яркими работами о постмодерне, написанными, скажем, Фредериком Джеймисоном. Но здесь полет головокружительнее. Стюарт Джеффрис обозревает постмодернизм в ситуации после и предъявляет немало претензий к неолиберальному порядку. Если модернизм, с его грохотом катастроф, «адом» Других, «орнаментом масс», с трудом преодолевал мир прежних границ — социальных, эт(н)ических, гендерных, методологических и жанровых, то, как показывает автор, постмодерн позволил усомниться в незыблемости не только этих границ, но и в самом принципе границы. Из расчерченного мира он ввел западного человека в пространство аттракциона, детской: именно такой картинкой завершается книга-экскурс. Район с «инфантильной» архитектурой не их строгих белых кубов а-ля Корбюзье и не из «бруталистского бетона», а словно из цветных кубиков. С плохо скрываемым раздражением автор прогуливается по нему, меча стрелы в престарелый инфантильный мир позднего капитализма.
«Все ценности и различия, которые когда-то казались незыблемыми, растворялись в воздухе: эта ребяческая архитектура готовила Британию к эпохе, в которую взрослые публично гордятся, что прочли всю серию книжек о Гарри Поттере, хотя они были написаны для детей» (с. 351).
Однако, возможно, именно авторские ноты искренности, даже сатиры, понравятся поколению, взросшему на плодах постмодерна, но не понимающему, что делать после (неолиберальной) оргии. Ни человечность, ни жалость, ни тревога о социальном неравенстве не кажется ему смешным, а ирония не видится универсальной отмычкой. В публицистической стилистике Джеффриса угадываются — нами, не ими — отголоски Беньяминова разоблачения капитализма как религии, ярость Михаила Лифшица, разоблачавшего когда-то феноменологию консервной банки, и это понятно: автор написал «биографию» Франкфуртской школы. Миру симулякров он доверяет мало и нам не советует.
Конец старинной музыки. Брюс Хейнс
Не секрет, что немцы пишут о музыке обстоятельно и въедливо (я такое люблю), а о «новой музыке» — как бы с Адорно и Дальхаусом за плечом, превращающими их речь в философически головокружительные каскады, несовместимые с читательским комфортом. Американцы же пишут метафорично и драматургично, как бы читая лекцию большой (не слушающей) аудитории, не смущаясь этим ни минуты и обладая властью вопреки всему провести коллизию по всем перипетиям и завершить сие паломничество катарсисом. Книга Брюса Хейнса — что важно, музыканта-практика, артиста, одним словом, — написана именно как драматическое проведение темы по множеству голосов, с перипетиями мотивно-тематической разработки. С этой книгой мне довелось провести прекрасные зимние месяцы, и я до сих пор не могу заставить себя дочитать последние 10–15 страниц, потому что некоторые истории (книги) не хочется заканчивать. Здесь можно погрузиться в историю финансовых отношений музыканта и заказчика, становление модернистского исполнительского стиля «швейной машинки», узнать, почему романтическую фразировку называют «радугой». При всей «драматургичности» это абсолютно серьезное исследование по истории музыки, грамотно снабженное терминологией, морем ссылок (конечно, тут и Тарускин, и Дальхаус, и барочный Маттезон etc.), говорящее от имени специалиста для специалистов и одновременно для тех, кто интересуется жизнью стилей и стилем жизни, от барокко до начала нашего века. А что случилось со «старинной музыкой», прочитаете сами.
Гул мира: Философия слушания. Лоренс Крамер
Я только начала читать эту книгу. Ждала ее, потому что для всех, кто интересуется исследованиями не просто музыки, но и звука, феноменом акустического, аудиального, эта книга становится в один ряд с текстами Джона Кейджа и Пьера Шеффера, с исследованием Жана-Люка Нанси и давним ироничным эссе Ролана Барта о «зерне голоса». Лоренс Крамер как раз и представляет новое музыковедение, возводящее здание новой философии музыки, напоминающей нам о еще шопенгауэровском разделении слуха и зрения и музыки и пластических искусств, с ожидаемым от философа меланхолии превознесением первого члена дихотомии. «Окулоцентризм», визуальная доминанта сегодняшней культуры воспринимается Крамером не как специальная проблема, а как проблема коммуникации, слушания, и, шире, проблема языка. Историк модернизма вспомнит скептика мсье Тэста из эссе Поля Валери, где «философия под подозрением, а язык человеческий под судом», а Лоренс Крамер предлагает вслушаться в мир, научившись у музыки структурировать саму «неопределенность», в которой нам неизбежно жить. Как бы соединить открытые некогда Боэцием musica humana и musica mundana.
Лето с Бодлером. Антуан Компаньон
У меня были непростые отношения с «Цветами зла». Они казались мне слишком холодными, отшлифованными. Возможно, чтение на французском сразу бы это ощущение отмело, но на французском я их прочитала куда позже, и уже вместе с Беньямином — вернее, погрузившись в перевод (в исследование) книги немецкого философа о парижских пассажах. Вот тогда я начала менять взгляд на эти обжигающие холодом стихи и на эту жизнь литературного торговца и люмпена в одном лице. И книга Антуана Компаньона стала в один ряд с живым, звучащим образом Бодлера из «пассажей» Беньямина, одержимого духом и материей французской культуры (кстати, переводчика Бодлера и Пруста на немецкий). Маленькие книги в мягкой обложке, легкие, с особой выключкой цитат жирным шрифтом, разбитые на «беседы» (Компаньон буквально надиктовывал, нет, просто беседовал в радиоэфире о Бодлере), с какой-то ключевой метафорой или ситуацией — это то самое чтение, которого заслужил поэт, меньше всего умевший быть конформным и комфортным («поэт много дрался, в том числе в 1848 году на улицах и баррикадах Парижа», с. 34). Он знал об иронии истории (и неспроста не доверял идее «прогресса»). Когда-то мир, пронизанный холодом съемных номеров, сатанинским хохотом, отчаянием и уязвимостью, станет достоянием благополучного буржуа, кутающегося в плед или щурящегося на солнце. Мы щуримся на солнце и читаем его обнаженное сердце. И у нас есть лучший из возможных толкователей этих сновидений — Антуан Компаньон.
Лето с Прустом. Антуан Компаньон
Как человек, готовый провести с Прустом не только лето, но и, выражаясь старинным слогом, лета (то бишь осень, зимы и вёсны, и снова по кругу), я маниакально отслеживаю и любую зряшную заметку или комикс, и новые штудии: всё может стать поводом для наслаждения или безудержного раздражения. Идея Лоры Эль Макки собрать в радиоэфире (France Inter) восемь (нет, не только женщин) читателей Пруста, каждый (каждая) из которых сам(а) по себе — отдельный историко-литературный сюжет, просто блестящая. Собственно, она сделала то, что мы порой вынуждены делать сами: отыскивать, собирать голоса о наших любимых писателях. (Как-то вот Вадим Руднев взял и сам за всех таких гипотетических толкователей Кафки всё написал, но то ж была книжка по семиотике безумия…) Что можно считать удачей, так это пестроту этой полифонии: здесь и академический прустовед Компаньон, и совсем не академичная, а, напротив, сохраняющая постструктуралистскую маргинальность Юлия Кристева, и стоявший у истоков Жан-Ив Тадье. Каждый открывает в Прусте свое: глубины бессознательного, историко-философские переклички, архитектонику самого романа и пестрых его жителей, языки искусств, которыми так плотно аранжирован роман, Пруст явный и тайный. Мне жаль, что мое знакомство с Прустом в далекие студенческие годы не было инструментовано таким ансамблем мнений. Я бы уже тогда знала (или лучше бы не знала?), что Пруст любил музыку Вагнера.
Валентин Матвеенко
Краткая история мысли. Трактат по философии для подрастающих поколений. Люк Ферри
На мой взгляд, это одна из лучших книг из области «введения в философию». Мне нравится, что автор не пытается объять необъятное и не стремится затолкать в одну книгу всё многообразие мысли: тут нет бесконечного перечисления философов, школ, терминов, нет пресловутого «как все было на самом деле». Люк Ферри выбирает всего один сюжет (проблема конечности человека), ярко отличающий философию от остальных форм мировоззрения, и аккуратно раскрывает эволюцию этого вопроса и ответов на него) в нескольких философских традициях, оформляя собственное повествование вокруг трех вопросов, поставленных Кантом: «что я могу знать?», «что я должен делать»? и «на что я могу надеяться?».
Вопрос о технике в Китае. Юк Хуэй
Мне как человеку, который профессионально вовлечен в азиатскую философию, эта книга видится ценной потому, что способна указать на потенциал не-западных традиций в разрешении проблем сегодняшнего дня. В книге есть ряд смелых и, возможно, провокационных интерпретаций, но все они лишь подчеркивают ее главное преимущество: она позволяет задуматься о том, как вообще возможно иное мышление. Но не мышление вообще, а наше собственное. Мне кажется, эта книга может быть хорошим стимулом к тому, чтобы снять шоры и обратиться ко всему многообразию философского опыта.
Нагори. Тоска по уходящему сезону. Рёко Секигути
«Нагори» — это одна из последних книг, которую я прочел просто так, в свое удовольствие. Для меня — это книга о времени и о том, как ход времени может иметь позитивный, а не негативных эффект. Это очень жизнеутверждающая книга, подсказывающая, что после всякого расставания неминуемо будет встреча, а в любом послевкусии скрывается не «старое», а «новое. «Нагори» — это хороший пример эссеистики, которая учить чуть внимательнее относиться к вещам вокруг нас.
Теория искусства. Краткий путеводитель. Ричард Осборн, Дэн Стёрджис, Натали Тёрнер
Я не большой любитель книг, представляющих собой своего рода справочник и работающих по принципу предметного указателя, но эта небольшая книга важна тем, что в сущности она — практически единственное издание на русском языке, посвященное теории искусства. Книг, посвященных истории искусства — достаточно, книг о тех или иных направлениях — тоже, а книги типа «Искусства с 1900 года» — это отдельный сегмент. Поэтому этот путеводитель, действительно, становится незаменимым сегодня для тех, кто хочет не просто начать ориентироваться в искусстве и его направлениях, но хочет понять, на каких языках об искусстве можно говорить.
В определенном смысле малая проза Роберта Вальзера напоминает мне беньяминовский «микроанализ», принявший более лиричную и интимную форму. «Прогулка» в буквальном смысле помещает читателя в себя, устраняя привычную границу между повествованием и читателем, напоминая мне тем самым японскую или китайскую пейзажную прозу. Работы Вальзера не пытаются навязать какой-либо взгляд или предъявить некое повествование, его проза мне видится своеобразным приглашением в пространство, в котором смыслу только предстоит родиться.
Полина Колозариди
За последние пару лет в издательстве Ад Маргинем вышло несколько книг о том, почему в мире всё однозначно, но очень сложно, квантово запутано и не имеет простого решения. Или имеет — но настолько простое, что мы и не догадаемся, пока не отбросим прежние теории и не изучим мифологические основы науки, магическое время и геометрию фракталов. Тем, кто не готов — последняя книга в моей подборке, которая объясняет, что любители — почти всегда будут знать лучше. По крайней мере, они еще способны любить знание, мир и себя в нём.
Все эти книги полезны тем, кто занимается цифровыми разработками и исследованиями. Регулярно слыша о восстании машин, сингулярности и переходе в метавселенную, легко потеряться и счесть, что всё это правда, и мы живём в самом напряженном моменте существования человечества, в чём повинен Илон Маск и чат-GPT. Чтобы убедиться, что мы попросту живём в истории, но с трудом можем с этим смириться, советую прочитать все пять в любом порядке.
Экскоммуникация. Три эссе о медиа и медиации. Александр Р. Гэллоуэй, Юджин Такер, Маккензи Уорк
Три видных философа медиа написали книгу о том, что коммуникация — это ваша бывшая. Жили мы с теориями коммуникации, и пора перестать. Жить стоит с другими теориями или даже совсем без них. Особенно я люблю главу Александра Гэллоуэя, где он перечисляет примерно всех философов, которые что-то объясняли про медиа и говорит, что они неправы. А на место Гермеса (и герменевтики) предлагает поместить Ириду, то есть радугу. Или Фурий. Не самое типичное решение, но если разобраться в мифологических сюжетах науки, всё работает. Приятно, что авторы не пытаются объяснять, как нужно сделать, чтобы изменить концептуальный аппарат, а берут и меняют.
Когда мы перестали понимать мир. Бенхамин Лабатут
«Когда мы перестали понимать мир» — это роман о жертвах, неизбежных в науке и изобретениях. За каждое открытие и изобретение — мы платим огромным куском прежнего знания о мире. В романе Лабатута учёные как будто вырывают этот кусок из собственной жизни. Проблемы теорем, технологий, ядов и удобрений — затягиваются в воронку истории математиков и физиков, неизлечимого туберкулёза и богемного упрямства.
И да, роман не пугает будущими жертвами. Все умерли в самом начале: книга начинается с описания самоубийств нацистских лидеров, а также немцев в 1945 году.
Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929. Вольфрам Айленбергер
В Давосе в 1929 году был спор философов Эрнста Кассирера и Мартина Хайдеггера о том, что такое человек и свобода. В нём не участвовали философы Людвиг Витгенштейн и Вальтер Беньямин. Но в книге «Время магов» реконструирована история их позиций и судеб: всех четырёх. Почему это интересно? Потому что философия в это время раскололась на несколько направлений.
А разные способы понимать человека и свободу, хотя и казались объединяющим после Второй мировой войны — наследует тем расколам. Между тем, предмета размежевания мы не понимаем.
Кажется, пора разобраться, что там сто лет назад произошло: не только в физике, но и в метафизике. Книгу хорошо читать в компании с тем, «Когда мы перестали понимать мир».
Чтение всех предыдущих книг может погрузить читателя в состояние, которое он ошибочно сочтёт скорбью. Но Майкл Фрейм объясняет, что это не скорбь, а грусть. Скорбь — это серьёзнее.
Его книга помогает принять, что одновременно существует мир, лишённый любимых, и скорбь, в которой они реальны как никогда. Точнее, автор настаивает на том, что помощь исходит от геометрии, так как она помогла ему.
Но чем дальше вы читаете, тем больше понимаете: автор производит текст-фрактал, автофикшен, повторяющий структуру себя в мире и собственного несовершенства. В конце оказывается, что боль о мире — это во многом боль о себе, но путь к этой довольно тривиальной идее — геометрически красиво выстроен.
Гимн любительскому знанию и сомнению в экспертизе. Книга Мерифилда рекомендуется всем, кто использует слово «эксперт» всуе. Она объясняет, почему люди, переживающие опыт взаимодействия друг с другом или городом — могут лучше знать, что происходит, чем любые эксперты.
После первой сотни страниц, правда, вы понимаете этот незамысловатый тезис, и дальше можно читать текст как чистый гимн, зато с множеством примеров. С книгой стоит ходить к экспертам, чтобы обоснованно заявлять, что они не правы. Советую во второй руке держать «Экскоммуникацию».
Алеся Атрощенко
Партиципаторный музей. Нина Саймон
Один из самых сильных факультетов Шанинки — Управление социокультурными проектами. Наших студентов учат работать, в первую очередь, с социальными проблемами, решать их инструментами менеджмента в сфере культуры. Такому проектному подходу очень близка идея соучастия, о которой пишет Нина Саймон.
Nobrow. Культура маркетинга. Маркетинг культуры. Джон Сибрук
Для управления процессами в культуре, разумеется, необходимо понимание, как она устроена. Наши студенты посвящают много времени изучению актуального состояния культурных индустрий, в этом им, безусловно, помогает и книга Джона Сибрука.
Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. Мишель Фуко
Хрестоматийная работа Мишеля Фуко никогда не отпустит умы наших студентов, изучающих социальные и политические науки.
