Аборигенное мышление против понятия «работа»
«Большинство из нас сегодня живут не в возвышенном состоянии вдохновленной вовлеченности, а в подчинении навязанным ролям и задачам. Мы — рабы неестественной и ненужной трудовой этики». Тайсон Янкапорта — антрополог, смотрящий на изучаемый предмет изнутри, он представитель клана одного из коренных народов Австралии. Публикуем отрывок из его книги «Разговоры на песке. Как аборигенное мышление может спасти мир», где он рассуждает о протестантской трудовой этике и романтизирует каменный век.
Всякому, у кого есть маленькие дети или кто работает с ними, известны свойства неприрученного разума. Он необуздан и дик, в нем бурлят врожденные процессы познания. Дети выполняют задачи, с которыми они раньше не сталкивались, и ты задаешься вопросом: «Да откуда они это знают?» Они целиком и полностью отдают себя игре. Они прекрасно изучают языки, без какого-либо специального обучения и с феноменальной скоростью, ограниченные только речевыми навыками окружающих их взрослых. Большую часть всего, что мы знаем в жизни, мы узнаем в первые несколько лет детства. В индустриализированных обществах этот взрывной период обучения заканчивается примерно в восемь лет, когда ребенка отучают сосредотачиваться на игре и обучении и перенаправляют его энергию на менее вдохновляющую деятельность в рамках системы образования.
После трех-четырех лет школы базальное ядро, образующее яркие воспоминания в мозгу, выходит из употребления и деградирует. Эта та часть мозга, благодаря которой маленьким детям обучение дается без усилий, — у неодомашненных людей она всегда остается активной.
Однако, как показывают исследования нейропластичности, нанесенный базальному ядру ущерб можно исправить за счет деятельности, требующей высокой концентрации внимания и ведущей к резкому увеличению выработки ацетилхолина и дофамина. Применение новых навыков в условиях высокой концентрации задействует миллиарды нейронных связей и реактивирует базальное ядро. Потеря функциональности этой части мозга не является естественной стадией развития: природой предполагается, что мы будем ее сохранять и даже усиливать в течение жизни. До недавних пор так оно и было.
Если помнить об этом, то аборигенные ритуалы и культурную деятельность стоит воспринимать не просто как театрализованные представления или способ развития навыков общения, а как упражнения в концентрации — возможно, именно это нужно для развития или восстановления разума, необходимого, чтобы предлагать сложные решения для проблем устойчивости.
Во всех книгах о памяти и мозге, которые я читал, упоминается детский гений, людей призывают учиться и думать, как дети, чтобы повысить свой коэффициент умственного развития или увеличить объем памяти. Мне всегда было интересно, почему мы так старательно вытравливаем в детях эту способность вместо того, чтобы сделать ее надежным фундаментом своего развития.
Возможно, на определенном уровне мы подозреваем, что источник детского гения предопределяется не только механикой и химией мозга, но и чем-то более мощным и труднообъяснимым. Возможно, эти биологические функции мозга являются не источником психической деятельности, а ответом на мысли, которые возникают где-то еще. А что, если мы боимся этого подлинного источника и потенциала нашего разума, неприрученной мощи познавательных способностей наших предков, отражение которой мы видим в глазах наших детей?
Некоторые аспекты сознания, знаний и их передачи так и не получили объяснения и не были научно доказаны, вследствие чего когнитивная наука их избегает. За неимением лучшего слова я называю такие аспекты «экстракогнитивными». Они включают в себя послания, которые передают нам земля и предки: птица или животное, которые странно себя ведут, внезапный порыв ветра, совпадение, которое раскрывает нам глубокий смысл или дает откровение, неожиданный прилив вдохновения — всё это делает процессы познания священными и магическими. Откуда животным известны пути миграции, по которым они ранее никогда не проходили? Как женщина интуитивно восстанавливает ткацкие приемы, которые исчезли более столетия назад? Почему мысли и решения приходят к нам во сне?
Возможно, в этом случае неважно, как это происходит. Возможно, всё это работает как раз потому, что покрыто мраком тайны. Большинство людей — представителей множества культур знают, что в их жизни присутствует такая экстракогнитивная реальность, несмотря на отсутствие доказательств ее существования.
Вдохновение чаще всего соотносится со сферой искусства, хотя по-прежнему имеют бытование истории о моментах озарения при научных открытиях. Один парень сидит под деревом и на голову ему падает яблоко. Другому откровение приходит, когда он принимает ванну. Но в настоящее время креативность обычно рассматривается как нечетко определенный набор навыков, случайно выпадающий на долю отдельных гениев. Глубокая вовлеченность, охватывающая разум, тело, сердце и дух теперь заменена жесткой этикой преданности труду, восторженным соблюдением дисциплины, навязанной властью. Хотя доказано, что внутренняя мотивация более продуктивна, чем внешнее давление, неопределенные и настораживающие источники этой внутренней силы угрожают иерархии, поэтому естественные методы организационного контроля игнорируются как в системе образования, так и на рабочих местах. Или же они кооптируются в протоколы «самоорганизации», которые предполагают интернализацию администраторов и работы по отслеживанию или управлению, — решение, мало чем отличающееся от ситуации ребенка, в голове которого всегда звучит голос властного родителя.
Наполненная вдохновением связь с невидимыми внутренним и внешним мирами служит обеспечению циркуляции Аборигенного Знания по всему континенту. Эта связь вплетена в каждый опыт обучения в общинах Первых народов. Это ритуал. Это сила, которая оживляет всё Аборигенное знание, — дух гения, который показывает разницу между беседой и разговором, Историей и повествованием, ритуалом и рутиной, вежливостью и связанностью, информацией и знанием. В первую очередь, она подчеркивает глубокую пропасть, разделяющую вовлеченность и подчинение. Большинство из нас сегодня живут не в возвышенном состоянии вдохновленной вовлеченности, а в подчинении навязанным ролям и задачам. Мы — рабы неестественной и ненужной трудовой этики.
Протестантская трудовая этика развилась на основе теорий, предложенных могущественным духовенством. Всё то время, которое не уделялось труду или молитве, предоставляло Дьяволу возможность проникать в человека и нашептывать ему греховные мысли, что-то вроде «а на черта мне всё это нужно?». Духовенство выдумало множество демонов и злых духов, способных запугать работников и принудить их к подчинению. Мой любимый — это Полуденный демон, злобное существо, проникавшее в человека, который позволял себе сиесту. Труд, похожий на рабский, без перерыва на обед, очищал душу и подготавливал ее к раю. А отдохнешь ты после смерти!
Сегодня оба-мы продолжаем работать дольше, чем того требуют наши роли, руководствуясь скорее соображениями социального контроля, нежели производительности.
Трудно обнаружить духовное пространство для оспаривания систем власти, если мы работаем по восемь часов, потом пытаемся поднять тяжести, которые нет никакой нужды поднимать, или целый час крутим педали велосипеда, который никуда не едет, чтобы не умереть от сердечного приступа из-за того, что треть нашей жизни проходит в физически ограниченном пространстве.
Еще треть жизни (и даже меньше, если у нас маленькие дети) мы спим, а оставшееся время делится между задачами жизнеобеспечения, поездками на транспорте и использованием немногих оставшихся минут для общения с близкими людьми, если таковые вообще имеются. Среди всего этого нам нужно как-то выкроить время для учебы и переквалификации, коль скоро мы не хотим остаться на улице, когда компания, в которой мы работаем, разорится или сменит профиль деятельности.
РАБОТА — это неоспоримая цель всех свободных граждан мира, главное общественное благо. Это четко обозначенная конечная цель всего нашего образования и единственный дозволенный повод получать знания. Но если мы на минуту задумаемся, выяснится, что хотим-то мы вовсе не работы. Мы хотим, чтобы у нас был кров, пища, прочные отношения, приятная среда обитания, интересная учеба и время для выполнения ценных задач, которые нам хорошо удаются. Мне на ум приходит мало видов работы, способных удовлетворить одновременно хотя бы двум из этих параметров, если только вы не пользуетесь особой благосклонностью вашего владельца/работодателя.
Жизнь по принципу «работай или умри» — не улучшение в сравнении с доколониальной эпохой, когда для обеспечения крова и пропитания было достаточно нескольких часов деятельности, которую в наши дни люди позволяют себе лишь в отпускной период раз в год, вроде ловли рыбы, сбора растений, охоты, кемпинга и т. д. Остальное время суток можно было посвящать развлечениям, укреплению отношений, ритуалам и церемониям, культурному самовыражению, интеллектуальным поискам и искусному изготовлению потрясающих предметов. Я знаю, что так было, потому что сам живу так — даже сегодня, когда земля представляет собой лишь бледную тень того изобилия, которое было раньше. Нам врали относительно «существования на грани выживания» в прошлом. Никакой грани не было. Если бы всё было так сурово и люди вели жестокую, тяжелую борьбу за существование, то мы бы не стали такими утонченными и умными созданиями, какими являемся.
Опять я романтизирую прошлое. Настало время пообщаться с человеком, который разбирается в этом намного лучше меня, со знаменитым мыслителем, представителем американского сообщества анархо-примитивистов, чьи труды зачастую пренебрежительно называют «рассказами о благородных дикарях». Джон Зерзан — американец чешского происхождения, автор таких книг, как «Элементы отказа» (1988), «Бегство в пустоте» (2002) и «Сумерки машин» (2008). Он утверждает, что цивилизации угнетают людей при помощи парадигм дефицита, тогда как аборигенные общества исходят из парадигм изобилия. Он говорит, что нам нужно реформировать цивилизацию, воспользовавшись знаниями и ценностями аборигенных обществ. Джон необычайно самокритичен и много размышляет на тему романтизации прошлого. Мне он признается: «Я этому способствовал, например, в книге Future Primitive, которая в целом представляет жизнь охотников и собирателей в положительном ключе. Романтизация прошлого — это опасность, возникающая при обобщении». Он также приводит хорошие аргументы в защиту своих работ от обвинений в том, что в них выведен образ «благородного дикаря»:
Это довольно типичный постмодернистский отказ от легко- мысленного разнообразия. Я не могу говорить о том, что означает «благородный» в применении к людям, находящимся вне цивилизации, но думаю, что я, черт побери, прекрасно знаю, что значит «подлый», когда речь заходит о кошмаре, начавшемся после одомашнивания. Аборигенное измерение для меня краеугольный камень, источник вдохновения.
Мы много говорим о природе работы в индустриальных и доиндустриальных культурах, и Джон высказывает мысль о том, что само понятие «работа» современное: еще сравнительно недавно его не существовало в смысле, обозначающем отдельный вид деятельности в обществе.
Джон разделяет мою неприязнь к призывам вроде «Ешь, как пещерный человек!», к рекламе палеодиеты и к странному влечению, которое испытывают к ним люди. «Тем не менее, — добавляет он, — популярность палеодиеты, возможно, свидетельствует о том, что стремление к аутентичной жизни еще не умерло. Однако на одних таких жестах и причудах далеко не уедешь. Необходимо фундаментальное изменение доминирующей культуры, а к этому люди прислушиваются куда менее охотно, чем к рассказам о каком-нибудь удивительном рационе пещерного человека».
При этом Джон делает обнадеживающее замечание:
«Доминирующий порядок всегда разрушается. Все цивилизации кончили плохо, и эта, глобальная, конечно, тоже идет к своему впечатляющему концу. У нашего врага нет ответов.
Это вселяет в меня некоторую надежду. Изменения возможны, потому что они необходимы». Я слышу тревожный звоночек в его последних фразах, когда за словосочетанием «у нашего врага» следуют короткие, поспешные предложения, и я задаюсь вопросом, не включили ли меня в какой-нибудь розыскной список ЦРУ просто за участие в этой беседе. Впрочем, возможно, я уже фигурирую в чем-то подобном. (Однажды я отправлял деньги активистам из могауков1, которые препятствовали девелоперам, пытавшимся построить поле для гольфа на землях, где были захоронены их предки. Позднее я обнаружил, что они были включены в Патриотический акт2 как террористическая организация).
В ходе моих бесед с Джоном рождаются интересные мысли о меняющейся природе работы, которые наталкивают на размышления о природе памяти и силе нашего разума. Быть может, ресурсов для поддержки технологического роста хватит на какое-то время, достаточно долгое, чтобы успеть автоматизировать большинство рабочих мест и дать тем самым трудящимся возможность вести более устойчивую и приятную жизнь. Но здесь есть одна проблема: откуда они будут брать деньги, когда лишатся работы? Как они будут питаться? В мире скоро появится намного больше раздраженных, голодных людей не у дел, а такие обстоятельства никогда не продлевали жизнь цивилизации. Однако люди, как правило, этих уроков истории не помнят. Некоторым подростковым культурам мира присуща коллективная потеря памяти по отношению даже к относительно недавним событиям.
Специалисты, изучающие мозг, сделали удивительное открытие: никогда не утрачивая воспоминания полностью, мы лишь теряем к ним доступ, тогда как они по-прежнему направляют наши действия. Например, мы можем лишиться осознанного доступа к травматическому воспоминанию о том, как у нас загорелись волосы, но при этом бояться пламени. Какая-то часть внутри нас помнит.
Каждый из нас имеет косвенный доступ к памяти обо всех моментах нашей жизни. Он должен оставаться косвенным, иначе наш мозг взорвется от объема данных. Всё это хранится в сжатых файлах нашего подсознания. Если вы желаете использовать эти знания, вы должны ежедневно подключаться к интуитивным или экстракогнитивным способам мышления и бытия. Мышление предков можно рассматривать как своего рода палеолитический способ думать, который ведет вас туда, куда вам нужно идти, за счет подключения к системе бессознательного знания.
Если вы подумаете о тех эпизодах вашей жизни, когда вы достигали этого измененного состояния сознания, оказываясь на грани смерти, достигая максимальной производительности, медитируя или просто рисуя бессмысленные закорючки на листе бумаги, вы вспомните, что в последующие часы сложные решения и деятельность давались вам легко и без усилий. Получив доступ ко всей жизненной памяти разом, вы производили вычисления с такой скоростью, которая посрамила бы квантовый компьютер.
Вы делали это неосознанно, потому что сознательные попытки взорвали бы вашу нейронную систему. Эта невероятная способность досталась вам в дар от палеолитических предков, у которых были время и свобода проживать в подобном возвышенном состоянии ума каждый день.
Выше я говорил о том, что цивилизованные культуры утрачивают коллективную память и, если им не помочь, они на протяжении тысяч лет будут вынуждены работать над тем, чтобы снова обрести полную зрелость и знания. Однако эта помощь выражается не в том, что кто-то передает культурные сведения и экологическую мудрость. Помощь, о которой я говорю, — это обмен порядками (patterns) знания и способами мышления, которые способствуют раскрытию знаний предков, сокрытых внутри. Людям нужно помочь не изучить Аборигенное знание, а вспомнить свое собственное.
Примечания:
[1] Могауки (англ. mohawk) — группа североамериканских индейцев, представители которой говорят на языке, относящемся к ирокезской языковой семье.
[2] Закон о борьбе с терроризмом, принятый в США после террористических актов 11 сентября 2001 года.
