«Я приковал себя к этому пейзажу»: три дня из жизни Дерека Джармена
«Современная природа» Дерека Джармена — это дневниковые записи одного из самых интересных европейских режиссеров, сделанные во время пребывания на юге британского графства Кент. Джармен добросовестно документирует дни, проведенные на полном гальки участке невдалеке от атомной электростанции Дангенесс. Он много читает, ухаживает за растениям в собственном саду, размышляет и вспоминает. Публикуем три дня из жизни режиссера — по одному на каждый месяц весны 1989 года.
10-е, пятница. март 1989
Гулял у моря, принес несколько больших камней в старой сумке из-под инструментов. Почти час просидел в оцепенении, думая о том, чтобы что-нибудь написать, но… увы. Вспомнились слова Хаксли. К собственному удивлению, я нашел их в «Дверях восприятия»:
Мы живем вместе, лицом к лицу, и реагируем друг на друга, но всегда и во всех обстоятельствах мы сами по себе… каждый воплощенный дух обречен страдать и наслаждаться лишь собственными ощущениями, чувствами, прозрениями и капризами, которые не могут быть переданы иначе, кроме как через символы и посредников…
Вспомнилось, что во времена моего детства садом занимались женщины.
В саду мисс Пилкингтон были розы, но ни одной лилии. Интересно, что стало с ее маленьким домиком, в котором она родилась больше ста двадцати лет назад? На этих страницах она продолжает жить, призрак сада, подобно призракам, которые никогда не пугали ее в том старом особняке: «Нам звезды дарят сон, ночь опускает занавес».
8-е, суббота. апрель 1989
Пока грелся на солнце, придумал «башню ветров» и оранжерею.
На стене пять новых картин — «Дама, повесившаяся в райском саду», «Мальчик, утонувший в святой воде», «День на острове мертвых», «Тихие шаги» и «Отлив». Все это — коллажи из найденных объектов на золотом фоне.
Галлюциногенные сумерки, омытые таким цветом, что довел бы Моне до самоубийства. На закате в теплых синих небесах показался ярчайший месяц; с каждой минутой он набирал силу, оставаясь до полуночи.
Ночь ясная, как звон колоколов, синева пронзает фиолетовый полосками розового и цвета старого золота, превращаясь в темное индиго. Луна и звезды видны столь четко, что кажутся вырезанными ребенком для украшения колыбели.
Ночное небо здесь полно звезд, которые способны затмить ярчайшие огни Пикадилли, блестящие, как алмазы. Несс плоский, и те звезды, что лежат на горизонте, касаются ваших ног, а луна окрашивает волны серебром.
Атомная станция — огромный океанский лайнер, пришвар- тованный к небосводу и наполненный светом: белым, желтым, ярко-красным. Огни растягиваются от Фолькстона до Дувра. Высоко в небе самолеты, летящие с юга, бесшумно мигают среди звезд. В такие удивительные ночи, завороженный тишиной, я гуляю по Нессу.
Никогда за все свои бессонные ночи я не видел зрелища, подобного этому. Ни древние колокольчики, звеневшие на шеях стад, поднимавшихся в холмы Сардинии под лай собак и резкие крики пастухов, ни луна в Эгейском море, ни ароматные ночи и светлячки на Огненном острове, рас- колотые стеклянные звездочки, разбросанные по причалу в Хадсоне — ничто с этим не сравнится.
Оркестр играет музыку сфер, призрачные танцоры на обре- ченном лайнере кружат вас в танце, пока вы не почувствуете вращение самой земли. Легкий смех. Люди захватывают небеса, но лунный полумесяц не подчинить — он ярко сияет, собирая наши души.
14-е, воскресенье. май 1989
Холодный ветер, не успокаивавшийся последние два дня, прекратился. Ночью шел дождь, но скоро небо очистилось. Стало гораздо теплее.
Всю последнюю неделю сад разрастался у меня на глазах. Высажена рассада: укроп, шандра, настурция, васильки, мак и календула. В дополнение к ним — маленький горшок кустарниковой полыни.
Другим растениям выжить не удалось. Эстрагон и тимьян погибли под пронизывающими ветрами. Однако розмарин выжил, и багровый шалфей, и ноготки, и огуречник. Катран начал расти после месяцев, проведенных в подвешенном состоянии, — зацвели огромные растения последнего года; воспрянула бузина. Пророс морской горох, у маков уже бутоны, неплохо поживают наперстянки, которые я пере- садил. Большинство ирисов в цвету. Лаванда, бессмертник
и сантолина покрыты бутонами. Огуречник, начавший цвести в январе, продолжает до сих пор, как желтофиоль и обриета.
После нескольких фальстартов сад ожил. Розы выглядят здоровыми, за исключением Foetida bicolor и Fruhlingsmorgen. Растения последнего года окрепли: роза колючейшая покрыта бутонами, а бледно-желтые цветы настурции иноземной уже распустились. В саду перед домом цветет дубровка.
Я приковал себя к этому пейзажу.
Очень сложно писать каждый день, но если я не буду, то начну испытывать чувство вины. Откуда взялись эти угрызения совести?
Возможно, я унаследовал их от отца: он ни минуты не мог усидеть в покое и, даже когда читал газету, постукивал ногой, отсчитывая время в тишине. То и дело я выхожу в сад, как мальчик с анорексией, который взвешивается каждые пять минут. В покое нервозность быстро накапливается и переполняет меня, вынуждая сменить направление мыслей.
Сплю лучше и даже иногда не просыпаюсь ночью. Но если просыпаюсь, концентрация у меня, как у обкуренного. Только необходимость съемок поддерживает мою сосредоточенность в течение дня.
ХБ говорит, что я доволен, лишь когда испытываю давление или мне есть о чем волноваться. Но о чем мне волноваться? В основном о саде — о резком ветре и обжигающем солнце. Я беспокоюсь о желудке, потому что из-за крипто-чего-то-там меня тошнит. Меня тревожит возможность пожара.
Я хожу вокруг дома, проверяя тлеющие окурки и искрящуюся проводку.
Могу посидеть полчаса за книгой. Романы невыносимы. Стихи. История, биографии или новый Джеймс Хиллман помогают сосредоточиться.
Час живописи, пятнадцать минут на готовку… вот время и вышло. Я встаю в семь, максимум в восемь, едва успеваю умыться и причесаться, как уже полдень. За городом время идет гораздо быстрее, чем в городе, сказал мне прошлым вечером Нил Теннант. Сперва это его удивляло.
Есть проблема с работой. В среду, получив телеграмму
из оперы в Лионе с просьбой поставить «Саломею» Штрауса/ Уайльда, я испытал настоящий приступ паники: меня нервирует все, что вынуждает покинуть Дангенесс.
— Как вы можете жить в таком унылом месте? — спросила меня дама из Folkеstone Herald.
— Здесь гораздо интереснее, чем в Фолькстоне, — ответил я. — С атомной станцией на заднем дворе?
— Да. Но она ведь и на вашем. Северный Уэльс оказался задним двором Чернобыля. По крайней мере, так мне представляется.
Это ее не убедило.
В Дангенессе яркие небеса, их настроение может измениться так же быстро, как ртуть. Маленькое облако здесь имеет эффект тучи в городе; дни настолько драматичны, что я никогда не смог бы создать ничего подобного на оперной сцене.
