«Самый большой сюрреалист» — Жоан Миро в книге Десмонда Морриса «Сюрреалисты в жизни»
Книга декабря — «Сюрреалисты в жизни» Десмонда Морриса. Весь месяц на книгу в шоуруме действует специальная цена.
Миро родился в Барселоне в 1893 году; он был внуком кузнеца и сыном ювелира и часового мастера, а кроме того, по своему собственному признанию, плохим учеником в школе. Он сам себя описывал как тихого неразговорчивого мечтателя наяву и неудачника. Но уже в возрасте восьми лет Миро постоянно рисовал. Семья настаивала на деловой карьере, и он поступил в подмастерья, но был при этом так несчастен, что заболел — заразился тифом. Семья сдалась, и после выздоровления он начал обучение в частной школе искусств, где поощрялись различного рода инновации. В 1912 году, когда ему было девятнадцать лет, он впервые познакомился с современным искусством, посетив выставку кубистов в Барселоне.
В 1915 году Миро был призван на военную службу, но продолжал рисовать. Во время этого раннего этапа он создавал композиции в традиционном стиле с легким привкусом кубизма. В 1908–1918 годах Миро создал около шестидесяти пейзажей, натюрмортов и портретов, большая часть из которых сегодня благополучно забыта. В 1920 году он переехал в Париж, где посетил Пикассо в его мастерской и занялся изучением искусства в парижских музеях и галереях. С этого момента у Миро появилась привычка проводить зиму в Париже, а лето — на семейной ферме в Монтроче, к югу от Барселоны. Именно на этой ферме в 1921 году он создал свою первую значительную работу, которую позже продал Эрнесту Хемингуэю. Композиция называлась Ферма — в ней впервые появились признаки того, что Миро вскоре забросит традиционные изобразительные средства и перейдет к новой фазе фантастического искусства.
В Париже Миро познакомился с художниками, разделявшими схожие идеи. Его соседом был Андре Массон, который, сблизившись с ним, познакомил его с парижским авангардом. К 1923 году Миро уже создавал композиции, в которых использовал приемы визуального искажения и эффекты трансформации природных форм; к 1924 году он избавился от всех традиционных влияний. Ключевая работа этого года— Материнство — резюмирует его новое радикальное видение. Он, как пятилетний ребенок, полностью отказался от изображения образов окружающего мира. Вместо этого он вознесся в область форм и цветов, свободных от цепей буквального копирования.
В это время Миро официально заявил, что его целью является ниспровержение традиционного искусства. Он становится поэтом видимого, изобретателем захватывающих образов, переворачивающих представления зрителя о том, каким должно быть искусство. Андре Массон в 1928 году заявил, будучи в восторге от его работ, что «Миро — самый большой сюрреалист среди нас <…>, в своей области ему нет равных». Он понял, что Миро работал, опираясь исключительно на свое подсознание, отказавшись от всех правил перспективы, композиции и моделирования объема, позволив своему детскому воображению буйно цвести на холсте. Его работы второй половины 1920-х годов были максимально радикальны в отказе от установленных ценностей изобразительного искусства. Он создавал совершенно новый визуальный язык.
Миро, со своей стороны — хотя он и участвовал в выставках сюрреалистов, — не заботился о соблюдении норм, заданных новому движению теоретическими постулатами Бретона. К тому же ему претила идея вступления в группу интеллектуалов и подчинения групповым правилам. В нем была глубоко укоренена антипатия к любой коллективной деятельности. У Андре Бретона это вызвало замешательство. По его собственному мнению, искусство Миро представляло собой образец чистейшего сюрреализма, в то время как сам он отказывался стать официальным членом его группы. Бретону не оставалось ничего другого, кроме как, отказавшись от преклонения (которое он выказывал ранее) перед работами Миро, изобрести способ наказания для их автора. Он назвал визуальную необузданность Миро «юношески незрелой», а самого художника «частично остановившимся на инфантильной стадии развития, что плохо защищает его от неровности, перепроизводства и игривости». Это было лучшее, чего стоило ждать от Бретона, и всё равно он выглядел смешно и недостойно, впрочем — как обычно, когда пытался грубить оппонентам. После этих слов Миро — суперсюрреалист, который мог заткнуть за пояс кого угодно из своих коллег, — и не подумал вступать в группу, и Бретон ничего не мог с этим поделать.
К 1929 году разногласия внутри группы сюрреалистов достигли апогея. Много роптали из-за авторитарного контроля Бретона над группой, поэтому, будучи не в состоянии игнорировать эти проявления недовольства, Бретон решает разослать циркуляр, прося подтвердить лояльность движению. Миро ответил: «Я убежден, что сильные личности <…> никогда не смогут подчиниться военной дисциплине, которая необходима для коллективных действий». В интервью 1931 года он был еще более точен: «Меня называют сюрреалистом, но то, что я хочу делать прежде всего, — это поддерживать мою абсолютную, радикальную независимость. Я считаю сюрреализм чрезвычайно интересным интеллектуальным феноменом, позитивным явлением, но я не желаю подчиняться его суровой дисциплине». В том же интервью он напал на традиционную живопись: «Я намереваюсь разрушить, разрушить всё, что есть в живописи. Я полностью презираю живопись <…> Мне не интересны никакие школы и никакие художники. Ни один из них. Мне интересно только анонимное искусство, зарождающееся в бессознательном <…> Когда я стою перед холстом, я никогда не знаю, что я буду делать, — и я удивляюсь тому, что у меня выходит, больше, нежели кто-либо другой».
По сути, это декларация чистого сюрреализма, и такое заявление — хотел этого Миро или нет — ставило его в самый центр сюрреалистического движения. Потом, когда он стал более известен и к нему пришел успех, его работы медленно эволюционировали в сторону создания целого набора личных образов и символов, которыми он населял свои красочные полотна. Человеческие и животные фигуры, иногда с трудом узнаваемые, лу́ны, солнца и звезды — всё резвится в его композициях. Это был метаморфный сюрреализм в своем лучшем воплощении. Бретон — надо отдать ему должное — признал это, несмотря на свое разочарование в том, что он оказался не в силах привлечь Миро в свою группу. Когда в 1940-е годы Миро создал свою блестящую серию Созвездия, Бретон был так тронут, что написал: «Чувство, которое мы черпаем из этих великолепных картин — чистое и безупречное торжество. <…> они совершенно естественны — как затворы шлюза, где любовь и свобода фонтанируют в едином потоке». Миро победил. Он отверг руководство Бретона, но Бретон не сумел отвергнуть живопись Миро.
Перевод — Елизавета Мирошникова
