Донна Харауэй: Когда виды встречаются
«Где наш зоологический Маркс, когда он нам так нужен?» — вопрошает Донна Харауэй в книге «Когда виды встречаются» (When Species Meet) — работе, посвященной вопросу глубоких пересечений и взаимных становлений людей и различных видов, в частности, собак и их людей-компаньонов в технокультуре. В условиях позднего капитализма собаки, как и другие животные, очень часто занимают промежуточное положение между товарами, работниками и потребителями. Что если сегодня мы нуждаемся в новом Марксе, который сочинил бы «Биокапитал», особое место отведя в нем проблеме зоопролетариата? Об этом читайте в отрывках из второй главы книги Когда виды встречаются.
Прибавочная стоимость собак и живой капитал
Маркс анатомировал товарную форму, обнаружив в ней соединение меновой и потребительной стоимостей. Но с чем мы имеем дело, когда товар, этот без конца размножающийся ходячий мертвец, становится живым, дышащим и наделенным правами куском собственности, который имеет вид собаки и спит на моей кровати, или сдает слюну для чьего-нибудь генетического исследования, или подставляет шкирку, чтобы ему под кожу установили чип, без которого моя соседка не сможет сделать его новым членом своей семьи? Ну конечно — это canis lupus familiaris (лат. вид: волк; подвид: собака домашняя): где домашнее (familiaris — знакомое, привычное), там и жуткое. Разве это не жутко, если стоимость вновь обретает плоть вопреки всем дематериализациям и объективациям рынка?
Маркс давно понял, что меновая и потребительная стоимости — это имена особого рода отношений; именно это прозрение помогло ему обнаружить за фасадом рыночных эквивалентностей неприглядный мир вымогательства, накопления и эксплуатации. Основным законом этого мира является превращение всего и вся в товар. В самом деле, игра капитализма сводится к переустройству мира таким образом, чтобы в нем постоянно возникали всё новые возможности для производства и распространения товаров. Эта игра безжалостно пожирает рабочую силу живых людей.
«Новорождённый капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят», как говорил сам Маркс своим точным и колоритным языком, который до сих пор приводит в бешенство защитников капитализма.
Но что, если рабочая сила человека является лишь одной из сторон живого капитала? Маркс лучше любого философа понимал важность разделения чувственного и глубоко размышлял о метаболизме, связывающем людей и всех прочих существ, вовлеченных в живой труд. Однако, по-моему, он всё-таки не смог отказаться от гуманистической телеологии этого труда как самостоятельной деятельности человека. В конце концов, в его нарративе нет места ни видам-компаньонам, ни взаимной индукции, ни мультивидовой эпигенетике. Но что, если товары, ориентированные на тех, кто живет в режиме живого капитала, не могут быть поняты в категориях естественного и социального, к переосмыслению которых Маркс подошел вплотную, хотя в конечном счете и не смог его осуществить, будучи скован представлением об исключительности человека? Все эти вопросы отнюдь не новы, но я предлагаю посмотреть на них сквозь призму отношений между собаками и людьми, которые имеют место в современных США и обнаруживают явления, обычно не связываемые с проблематикой биокапитала, однако играющие в ней решающую роль.
Несть числа доказательствам того, что в американском мире собак, помешанном на потреблении, технологических и научных новшествах, действует всё та же классическая оголтелая товаризация. Красноречивых фактов из этой области, представленных ниже, с лихвой хватит для того, чтобы вызвать моральное возмущение, которое (как принято считать) является для нас, левых, обязательным компонентом ежедневного завтрака, и сопротивляющиеся цензуре желания, без которых мы, аналитики культуры, будто бы вообще жить не можем.
И всё же если бы сегодня, когда собаки в США являются одновременно и товарами, и потребителями товаров, некий новый Маркс взялся за сочинение первого тома Биокапитала, ему понадобилось бы, уже не утешая себя исключительностью положения человека, исследовать трехчастную структуру, включающую в себя не только потребительную и меновую стоимости, но и стоимость встречную (encounter value).
Возникающая на пересечении разных видов, встречная стоимость определяется отношениями в разношерстной массе живых существ, где играют свои роли торговля и самосознание; эволюция и биоинженерия; этика и полезность. В этой книге мне особенно интересны «встречи», которые необычным и трудным для описания путем сводят друг с другом субъектов разных биологических видов. Моя цель заключается в том, чтобы немного продвинуться к описанию этих отношений в конкретном историческом контексте живого капитала. Я хотела бы обратить внимание нового Маркса на хитросплетения стоимости, возникающей в среде видов-компаньонов, и прежде всего собак и людей, живущих во времена капиталистической технокультуры начала XXI века, когда осознание того, что человек обретает свое место в мире, формируясь вместе с животными — его партнерами, и под их влиянием, может позволить нам лучше понять встречи, создающие прибавочную стоимость.
<…>
Стóящие собаки: технологии, работники, знания
Обдумывая рекламные объявления о продаже рабочих овчарок, Дональд Маккейг, фермер-овцевод из штата Виргиния и автор проницательных текстов об истории и нынешнем положении пастушьих собак породы бордер-колли в Великобритании и США, заметил, что с точки зрения классификации эти собаки располагаются где-то между категориями скота и вспомогательной рабочей силы, которой пользуются пастухи. Такие собаки уже не являются домашними питомцами или членами человеческих семей, но в то же время остаются товарами. Рабочие собаки — это инструменты, составляющие часть капитала фермы, и рабочие, которые создают прибавочную ценность, отдавая больше, чем они получают, в системе рыночной экономики. Я считаю, что это нечто большее, чем аналогия, но всё же еще не идентичность. Рабочие собаки производят и воспроизводятся, но ни в том, ни в другом случае они не являются самостоятельными, «самоуправляющимися» существами по отношению к живому капиталу даже несмотря на то, что опора человека на их активное содействие (самоуправление) служит условием их продуктивного и репродуктивного труда. Вместе с тем они не являются ни рабами, ни наемными работниками людей, так что анализировать их труд с помощью этих понятий было бы серьезной ошибкой.
Попробуем разобраться в импликациях, присущих этому отличию вопреки эволюционной гомологии передних конечностей животных.
Для достижения этой цели я хочу вспомнить размышления Эдмунда Рассела об эволюционной истории технологий, представленные им во введении к сборнику «Индустриализация организмов». Рассел отказывается рассматривать органические существа и искусственные технологии отдельно друг от друга, относя первых к природе, а вторых к обществу, и вслед за недавними исследованиями в области науки и технологии ставит акцент на сопроизводство природ и культур и на взаимопроникновение тел и технологий. Искусственные организмы, созданные для функциональной работы в человеческих мирах, он называет биотехнологиями, то есть «биологическими артефактами, которые созданы людьми для удовлетворения человеческих потребностей». Кроме того, он отличает макробиотхенологии, то есть целые организмы, от микробиотехнологий, то есть клеток и молекул, которые наряду с биотехнологией как таковой привлекают к себе всё внимание научной и коммерческой прессы.
В этом смысле собаки, планомерно выводимые и совершенствуемые для выполнения возложенных на них рабочих задач — например, наблюдения за овцами, — это биотехнологии в системе рыночного фермерства, которое стало современным капиталоемким агробизнесом благодаря множеству нелинейных процессов и ассамбляжей. Расселу интересно то, как влияние, оказанное людьми на эволюцию, изменило их самих и другие виды, но в прокрустовых ложах природы и общества подойти к этой проблеме всерьез невозможно. Основные усилия Рассела направлены на анализ организмов как технологий, и биотехнологии он рассматривает как фабрики с рабочими, которые на них работают, и продукцией, которую они выпускают. Хотя практически все деятельные функции Рассел отдает людям (которые, как я с готовностью признаю, действительно стремятся изменить положение вещей), его подход кажется мне полезным для осмысления собак как биотехнологий, рабочих и агентов производства технонаучного знания в режиме живого капитала.
Если оставить в стороне таких канувших в лету тружеников, как вертельные или ездовые собаки, то можно сказать, что собаки в целом — это одновременно биотехнологии и рабочие в нескольких аспектах современной материально-семиотической реальности. Пастушьи собаки всё еще работают на призванных приносить прибыль (пусть и приносящих в основном убытки) фермах и ранчо, хотя, конечно, их не пощадила безработица. Труд выгона овец тяжел, но, как и труд большинства ездовых собак, он располагается в промежутке между трудом и спортом. Больше работы для собак становится в овцеводческих регионах Французских Альп и Пиренеев, куда в ответ на запросы экотуризма возвращаются наследственные хищники (волки, медведи и рыси), а также на тех американских ранчо, где вводится запрет на использование яда для травли хищных зверей. Собаки работают на государство и частные компании, обеспечивая охрану аэропортов, обнаружение взрывчатки и наркотиков, разгон голубей на взлетных полосах.
Хорошим способом для того, чтобы начать знакомство с темой трудящихся собак, может послужить популярное телешоу «Собаки на работе», в качестве заставки которого использованы газетные объявления типа «срочно требуется». Чаще всего собаки выполняют неоплачиваемый волонтерский труд, но существуют и иные случаи. Собаки предупреждают эпилептические припадки, распознают рак, служат поводырями слепых, помощниками слабослышащих и инвалидов-колясочников, оказывают психотерапевтическую поддержку травмированным детям и взрослым, участвуют в уходе за престарелыми, помогают спасателям в экстремальных ситуациях и т. д. Собак изучают и специально разводят с целью улучшить их способность учиться и выполнять подобные функции. При подготовке ко всем перечисленным работам собаки и люди должны тренироваться совместно, что предполагает межсубъектный обмен между ними.
<…>
Наряду с живыми собаками и даже, возможно, еще больше работают в системе живого капитала собаки частичные, то есть служащие для тех или иных нужд целые собачьи тела или их части, отличные по химическому составу от углерода, азота и воды. Помимо Снаппи с его стволовыми клетками здесь можно привести в качестве примера проекты секвенирования геномов собак. Архивы собачьих геномов используются ветеринарно-фармацевтическими и биомедицинскими компаниями в исследованиях, направленных на разработку новых продуктов, а также — я уже вижу горящие глаза ученых — в изучении генетики поведения. Это — «нормальная» биотехнология. В июне 2003 года секвенирование полного генома собаки и его архивация в базе данных были официально признаны приоритетной задачей Национального исследовательского института генома человека США (National Human Genome Research Institute, NHGRI). В том же году был опубликован первый черновой вариант последовательности генома собаки, полученный на базе клеток пуделя и готовый примерно на 75 %. Первый полный вариант собачьего генома появился в общедоступной базе данных для биомедицинских и ветеринарных исследователей в июле 2004 года, а в мае 2005-го к нему добавилось описание генома боксера по имени Таша, завершенное на 99% и представленное в сравнении с геномами собак десяти других видов. Пробы своей ДНК дали для этого исследования собаки, принадлежащие ученым, клубам собаководов и ветеринарным училищам. Это секвенирование генома собаки было осуществлено в рамках разработки процедур, позволяющих ускорить процесс расшифровки и архивации геномов многих других млекопитающих, группой специалистов из Института Броудов при Массачусетском технологическом институте, Гарвардского университета и корпорации Agencourt Bioscience под руководством Керстин Линдблад-То. Институт Броудов, входящий в организованную NHGRI Ассоциацию исследований в области секвенирования, получил под этот проект грант в размере тридцати миллионов долларов. Такого рода кооперация между частными и государственными организациями типична для микробиотехнологии США и (с небольшими вариациями) всего остального мира.
После публикации результатов этих исследований Центр ветеринарной генетики при Школе ветеринарной медицины Калифорнийского университета обратился к собаководам и объединяющим их клубам с предложением внести свой вклад в создание архива геномов разных пород собак, призванного как можно полнее удовлетворить потребности их представителей. Цель состояла в том, чтобы довести базу данных ДНК собак, которая на тот момент отражала генетическую информацию о сотне пород, до соответствия всем породам, которых насчитывается около четырехсот.
Многочисленные исследования генов, органов, заболеваний собак и молекулярного состава их организма проливают свет на вопросы, касающиеся не только собак, но и людей. Таким образом, в рамках научных и производственных проектов в области макробиотехнологии частичные собаки являются такими же реагентами (работниками), инструментами и продуктами, как и их целые собратья.
Есть и еще одна область технокультуры, в которой работа собак имеет большую ценность. В лабораториях они трудятся в качестве исследовательских моделей для изучения особенностей организма собаки и человека, и прежде всего болезней, «выделение» которых создает потребность в новых медицинских товарах и услугах. Именно в этом, конечно, состоит основная функция расшифрованных и заархивированных геномов собак, однако я хотела бы более пристально присмотреться к другому типу их научно-медицинского труда в контексте живого капитала. Так, исследование Стивена Пембертона посвящено использованию собак, пораженных гемофилией, в качестве идеальных пациентов, а также суррогатов и технологий для изучения того же заболевания у людей, которое вела в начале 1940-х годов лаборатория Кеннета Бринкхауса в Университете Северной Каролины в Чапел-Хилл. Эта работа сыграла решающую роль в разработке к началу 1970-х годов факторов свертывания крови, которые сделали гемофилию человека болезнью, поддающейся лечению.
Кровоточащие псы не просто так появились на пороге лабораторий как готовые модели и машинные инструменты для создания человеческих медикаментов. Собака с гемофилией была создана с помощью репрезентативных методов, специальных алгоритмов ухода, разведения и селекции, биохимических исследований, разработки новых аналитических инструментов, а также семиотического и материального сопоставления гемофилии с другими заболеваниями, вызванными нарушением обмена веществ (прежде всего с диабетом и пернициозной анемией — двумя болезнями, которые лечатся путем введения в организм пациента критически недостающего в нем вещества; в исследовании обеих этих болезней собаки тоже сыграли важную роль, заодно обогатив арсенал ученых новыми процедурами и приборами для работы с собачьими тканями и органами). Работа Бринкхауса началась с того, что он принес в лабораторию двух щенков-кобелей ирландского сеттера со следами суставных и полостных кровотечений и поставил перед собой задачу сохранить им жизнь. Таким образом, щенки стали его пациентами, прежде чем послужить технологиями или моделями. Весь труд лаборатории был организован так, чтобы способствовать прежде всего их исцелению. Кровоточащим собакам делали переливания крови и предоставляли тщательный уход. Щенки стали пациентами, чтобы послужить научными моделями, а ученые стали сиделками, чтобы обратиться к своим исследовательским задачам. Лаборатория стала своего рода клиническим микрокосмом для занятых в исследовании субъектов, и сама ее реорганизация сыграла важнейшую роль в революции, преобразившей в минувшем веке экспериментальную биомедицину.
В конце XX века медикаменты, разработанные для людей (и, скорее всего, испытанные на грызунах), стали использоваться и для лечения собак, наладив своего рода физическое сообщение между пациентами разных видов. Сцена с собаками-пациентами есть и в моей собственной истории взрослой жизни в мире псов (тогда как мое детство в семье среднего достатка пересекалось не столько с биомедициной, сколько с ограничением мультивидовых гражданских прав законами о поводках 1950-х годов). Однажды моя собака — полулабрадор-девочка по кличке Соджорнер (ласковый щенок безответственного заводчика, которого мы назвали в честь великой женщины-аболиционистки) захворала, и нам пришлось часто навещать офис ее ветеринара в Санта-Крусе. Это произошло в 1995 году, к концу шестнадцатого (и последнего) года жизни Соджорнер. Я уже прочитала Мишеля Фуко и знала всё о биополитике и всепроникающем влиянии биологических дискурсов. Я знала, что современная власть является в первую очередь продуктивной. Я знала, насколько важно иметь тело, выпестованное, обслуживаемое и управляемое аппаратами медицины, психологии и педагогики. Я знала, что именно таковы тела современных субъектов и что богатые стали их обладателями раньше, чем рабочий класс. Я догадывалась, что у меня не так уж много клинических привилегий по сравнению с любым разумным существом, да и с некоторыми неразумными. Я прочитала «Рождение клиники» и «Историю сексуальности» и уже успела написать о технобиополитике киборгов. Я думала, меня уже ничем не удивить. Но я ошибалась. Шовинизм Фуко по отношению к отличным от человека видам живых существ заставил меня упустить из виду то, что собаки, возможно, тоже живут под влиянием технобиовласти. Я подумала, что мне нужно написать книгу «Рождение Питомника». «Когда виды встречаются» — претерпевший мутацию плод этого порыва.
Пока мы с Соджорнер ждали осмотра ветеринара, возле кассы резвилась милая афганская борзая, владелица которой обсуждала предложенные ей способы лечения. У собаки была сложная проблема — обсессивная склонность к членовредительству в те несколько часов ежедневно, когда ее хозяйка была на работе или оставляла свое чадо без внимания по менее уважительным причинам. На ноге у бедного пса зияла ужасная рана. Ветеринар выписал собаке прозак. Я читала книгу «Прислушиваясь к прозаку» и знала, что этот антидепрессант обещал (или угрожал) предоставить тому, кто решится его принимать, новое «я» взамен имеющегося — унылого, депрессивного, обсессивного, но баснословно прибыльного для нефармацевтических секторов психологии. Многие годы к тому времени я настаивала на том, что собаки и люди очень похожи, что животные, отличные от человека, обладают не менее развитыми, чем у него, мыслительными способностями и социальной жизнью, а также физиологией и геномом, во многом схожими с нашими. Почему же известие о том, что песику нужно принимать прозак, перевернуло мой мир, словно мне открылась какая-то тайна? Хочется верить, что обращение Савла на пути в Дамаск было вызвано чем-то более существенным, чем выпиской прозака ослу его попутчика…
Хозяйку афганской борзой, как и меня, поставило в тупик предписание доктора, и она сочла, что чем пичкать собаку прозаком, уж лучше надеть ей на шею «елизаветинский воротник» — ветеринарный конус, в котором она не сможет зализывать свои несчастья. Меня это решение шокировало еще больше; про себя я злилась: «Неужели нельзя найти больше времени для игр и занятий со своим псом, чтобы обойтись без использования химикатов и ограничений?» Хозяйка объясняла ветеринару, что медицинская страховка покрывает ее прозак, но таблетки для собаки она позволить себе не может. Однако я уже не слушала: мной завладели механизмы пролиферации дискурса, к которым, должно быть, приучил меня Фуко.
Лекарства; ограничения; упражнения; смена профессии или рабочего режима; поиск проблем, пережитых собакой на этапе социализации; проверка ее ДНК на предмет наследственных патологий; догадки о психологических или физичесих злоупотреблениях со стороны людей и о том, что недобросовестные заводчики практиковали инбридинг (межродственное скрещивание) без оглядки на темперамент особей; подбор игрушек, позволяющих занять собаку во время отсутствия хозяев; сетования на то, что рваный график людей с их трудоголизмом и бесконечными стрессами не согласуется с более естественными ритмами жизни собак, которые всегда нуждаются во внимании хозяев… Всё это и многое другое закрутилось в моем неопросвещенческом мозгу.
Я нащупывала путь к глубоко осмысленным, современным, плодотворным (value-added) отношениям между человеком и собакой. Я без устали искала способы облегчить психофизиологические страдания собак и помочь им раскрыть весь свой собачий потенциал. Таков, по-моему, этический долг человека, живущего вместе с животным-партнером в благоприятных условиях «первого» мира. А если так, стоит ли удивляться тому, что собаке может понадобиться прозак (или его усовершенствованный аналог) и что она должна иметь возможность его получить?
В биополитике XXI века забота об экспериментальных собаках как о пациентах обросла новыми смыслами и дилеммами. Одной из самых распространенных причин смерти пожилых собак и людей является рак. В 2006 году Национальный институт рака, взяв за основу сравнительную постгеномику, сблизившую собак и людей теснее, чем когда-либо прежде, образовал консорциум из полутора десятков клиник при ветеринарных училищах для тестирования медикаментов на домашних собаках с целью проверить их возможную эффективность в лечении болезней, которые встречаются и у людей. Параллельно группа ученых в рамках другого некоммерческого проекта будет брать у этих собак образцы тканей и ДНК для выявления генов, связанных с возникновением рака у животных и людей. Собаки — партнеры человека станут клиническими пациентами, заняв место запертых в лаборатории подопытных дворняг и, возможно, облегчив участь тех из них, которые еще используются; гранты и частные инвесторы оплатят экспериментальные медикаменты. Возможно, собаки получат пользу от приема тестируемых лекарств, хотя стандарты безопасности будут в их случае всё же не столь высоки, как в случае испытаний на людях. Собственно, поэтому Национальный институт рака и привлекает собак к своему инновационному исследованию. Их хозяевам, возможно, придется платить за биопсию, томографию и тому подобные анализы, порой весьма дорогостоящие. В свою очередь ученым не нужно будет беспокоиться о соблюдении прав животных и о расходах, которых требует содержание лабораторных собак и их медицинское обслуживание. Хозяева и опекуны смогут потребовать остановить испытания, если самочувствие их питомца начнет вызывать у них опасения. Подобная система тестирования медикаментов кажется мне куда лучшей, нежели та, что еще действует ныне, поскольку бремя страданий (как условие участия в научном исследовании) несут в ней именно те индивиды (собаки и люди), которые могут получить пользу для своего здоровья. Более того, испытания будут проходить более открыто, чем это было возможно и желаемо в лаборатории, что, может быть, натолкнет весьма неоднородную популяцию хозяев домашних животных, а также врачей и ученых на глубокие размышления и ощущения.
Что вызывает у меня некоторое беспокойство, так это нарастающая тенденция в жизни домашних собак, пораженных онкологическими заболеваниями, в том же режиме поиска всех возможных способов «исцеления», которому следуют люди, больные раком. Возможно, правильнее было бы продолжать работать в наметившемся направлении и повышать стандарты ветеринарной помощи, призванной ослаблять тяжесть симптомов и улучшать качество жизни вместо того, чтобы любой ценой удлинять ее срок. Химиотерапия, которая назначается собакам сегодня, редко бывает нацелена на полное устранение опухоли, поэтому обычно им не приходится испытывать невыносимую тошноту, с которой соглашаются мириться люди, принимающие токсичные лекарства (по крайней мере в США). Надолго ли еще сохранится этот умеренный подход к лечению собак, а с ним и отношение к их смерти как к чему-то глубоко печальному и тяжелому, но в то же время нормальному, с учетом потенциала сравнительной постгеномной медицины и сопряженной с нею аффективно-коммерческой биополитики?
Собаки стали пациентами, рабочими, технологиями и членами семьи благодаря их деятельности (добровольной или нет) в следующих крупных индустриях и системах обмена живого капитала: 1) производство кормов, товаров и услуг для домашних животных; 2) агробизнес; 3) научная биомедицина. Спектр функций, выполняемых собаками, расширился, и они больше не являются лишь пассивным сырьем для деятельности других. Более того, собаки — уже не те не подверженные изменениям животные, что навсегда замкнуты во внеисторической якобы системе природы. Но и для людей их взаимодействие с собаками не прошло бесследно. Отношения конститутивны: именно благодаря им собаки и люди формируются как исторические существа, как субъекты и объекты по отношению друг к другу. В природокультурах живого капитала люди и собаки развиваются как приспособленные друг к другу партнеры. Пришла пора присмотреться к феномену встречной стоимости.
Перевод: Илья Рыженко
Редактор: Алексей Шестаков
