Иранская интеллигенция 1960-х: разбитое зеркало прогресса
«Гарбзадеги» и «Путешествие в Израиль» — знаковые книги Джалала Але-Ахмада, иранского писателя, общественного деятеля, журналиста и критика европоцентризма. По следам выхода «Путешествия в Израиль» и в преддверии лекции, посвящённой кругу иранской интеллигенции 1960-х годов, которая состоится в Ad Marginem Warehouse, мы попросили Георгия Иванова — востоковеда, переводчика и руководителя научно-популярного востоковедческого журнала «Южная луна» — коротко рассказать о том, какие настроения царили в Иране 1960-х годов в то время, когда Джалал Але-Ахмад писал свои книги.
Вторая половина XX века стала для Ирана временем стремительного социального и культурного перелома. На фоне модернизационных реформ, проводимых шахом Мохаммедом Реза Пехлеви, возникло уникальное интеллектуальное движение, которое соединило в себе европейскую философию, исламскую этику и антиколониальный пафос. 1960-е годы оказались моментом, когда идеи иранской интеллигенции начали формировать мировоззренческую основу будущей революции 1979 года.
Время надежд и трещин в фундаменте
1960-е годы в Иране — эпоха бурного развития стиля и глубоких противоречий. При шахе Мохаммеде Реза Пехлеви страна рванула вперёд с почти кинематографическим размахом: «Белая революция» с её земельными реформами, расширением прав женщин и грандиозными проектами индустриализации создавала иллюзию модернистского чуда. Однако за этим глянцем скрывалась иная реальность: всевидящее око тайной полиции САВАК, коррупция, растущая социальная пропасть между элитой и народом.
Дети двух миров: между кафе и Кораном
Иранская интеллигенция 1960-х не была единым сообществом. В тегеранских кафе, на литературных вечерах и в подпольных кружках сталкивались марксисты, либералы, исламисты и националисты. Поэт Ахмад Шамлу и философ Али Шариати по-разному искали ответ на мучительный вопрос: как принять плоды прогресса, не утратив культурную душу?
Ахмад Шамлу
ОБЕТ
Свыше краёв твоего тела я люблю тебя.
Дай же мне зеркала́ и жаждущих мотыльков,
сияние и вино,
высокое небо и вольные своды моста,
птичек и радугу дай мне,
и последний путь
за завесу, где бьёшься ты, — бейся же снова.
Свыше краёв своего тела
я люблю тебя.
В той далёкой дали,
где пророчеству тел положен предел,
где пламя, совет, трепыханья, мольбы утихают
всецело,
и пребывают все смыслы и формы, и фразы,
поэтому дух —
что в конце странствий у тела —
до того, как слетятся стервятники, телу положит конец.
Свыше любви
я тебя люблю,
свыше завес и красок.
Свыше наших изваяний
дай мне обещание встречи.
Апрель–май 1963. Ширгах
Перевод с персидского Кирилла Корчагина — специально для рубрики «Страна перевода: Иран» пятого номера журнала «Перевод».
Идейный шторм: от «опьянения Западом» до шиитского мессианства
Главная дилемма эпохи — напряжение между «западничеством» и «возвратом к истокам». Ключевым понятием этого времени стал термин «гарбзадеги» — «опьянение Западом». Антиколониальный пафос, вдохновлённый идеями Бандунга и третьего мира, причудливо переплетался с шиитским мессианством, превращая религию в язык социальной справедливости.
Центральной фигурой эпохи стал Джалал Але-Ахмад (1923–1969) — писатель, эссеист, автор манифеста «Гарбзадеги». Он видел в западном влиянии болезнь, а в возвращении к исламским и персидским корням — путь исцеления. Его идеи стали интеллектуальным топливом будущей революции.
Режим терпел интеллигенцию лишь до поры до времени: цензура уничтожала книги, агенты САВАК следили за кафе и галереями. Тем не менее культурная жизнь кипела, и именно в этой атмосфере родились идеи, изменившие Иран навсегда. Иранская интеллигенция 1960-х годов стала зеркалом эпохи — треснувшим, но правдивым. Её представители стремились осмыслить модернизацию не как подражание, а как внутреннюю трансформацию. Их тексты подготовили почву для переосмысления роли культуры и религии в обществе. Сегодня их наследие напоминает: никакая модернизация не имеет смысла без культурного самоосознания.
Наш поражённый Западом лидер качается на волнах, под ногой его нет тверди, статус его неясен. Он не может занять определённую позицию ни по одному вопросу. У него кружится голова, и его мотает из стороны в сторону. Собственная воля отсутствует: он подчинён волне событий. Он ни с чем не борется. Минует самую опасную скалу благодаря лести и угодливости. Соответственно, ни один кризис или чрезвычайная ситуация не представляют для него угрозы. Правительство уйдёт — будет новое, в этой комиссии не вышло — тогда на том семинаре, в этой газете не прошло — тогда на телевидении, в этом департаменте не получилось — тогда в том министерстве, если не посол — то министр. Словом, как бы ни менялась ситуация и как бы ни тасовались правительства, вы снова увидите того же самого поражённого Западом руководителя, неподвижного, как гора Ухуд.
— Джалал Але-Ахмад. Из «Гарбзадеги»
Краткий глоссарий
Белая революция: серия реформ шаха Мохаммеда Реза Пехлеви, направленных на модернизацию, но усиливших социальное неравенство.
САВАК: тайная полиция Ирана (1957–1979), символ репрессий и цензуры.
Гарбзадеги: термин, означающий «опьянение Западом» — утрату культурной идентичности.
Шиитское мессианство: идея о приходе скрытого имама как символе справедливости и сопротивления угнетению.
Али Шариати: иранский мыслитель, соединивший ислам с идеями социальной революции.
Ахмад Шамлу: поэт-модернист, чьи стихи стали символом свободы и сопротивления.
Джалал Але-Ахмад: писатель, критик и мыслитель, чьи идеи предвосхитили иранскую революцию.
Ахмад Шамлу
СПЯЩИЕ
На двадцатую годовщину отважного восстания в Варшавском гетто
От тех, кто лицом к лицу смотрят на смерть открытыми глазами,
от знаменитых братьев
в тёмном квартале
каждое тело дремало.
От тех, кто выкрикивал мятежные глаза в узлы своих пустых кулаков,
от печальных сестёр
в тёмном квартале
каждое тело дремало.
От тех, кто оставался чужим с запахом тёплого хлеба и гамом весёлых мелодий,
потому как между колыбелью и могилой им вряд ли бы выпал случай,
от сыновей страха, охваченных отчаянием,
в тёмном квартале
каждое тело дремало.
О братья!
Вы низошли к свечам,
возможно, звёздные глаза
слились с пустотой,
свидетельствуя, между этими статуями полутруда и полусмерти
в коридорах иблисова сна.
Образ такой ему бы найти,
что имел бы фамильное сходство с Яхве.
Они смерть превратили в песню,
эту смерть,
столь могучи великолепны их голоса,
что весна,
как какие-то ошмётки,
наползла на адскую жилу.
О братья!
Эти зелёные колосья
в преддверии жатвы — песня так сладко пропетая,
что жнец,
презирая себя,
скорбно губу прикусил.
К факелам вы снизошли, ведь во всём гетто молчания
не появилось ничего божественного,
кроме лица палача.
Они от одной смерти к другой всё больше схожи.
Они от смерти с бессмертьем имеют сходство.
Скользящая тенистость
как смерть
в области грусти, что Бог предал тишине —
их движение вечно.
7 марта 1963
Перевод с персидского Кирилла Корчагина — специально для рубрики «Страна перевода: Иран» пятого номера журнала «Перевод».
