Книги июля
Лето в разгаре. Рассказываем, что приедет из типографии до конца июля: новые книги Оливии Лэнг и Рейчел Каск, детская книга Дэвида Гребера, переиздание Сьюзен Сонтаг и другие новинки.
Новые книги
Оливия Лэнг «Сад против времени. В поисках рая для всех»
Во время пандемии Оливия Лэнг покупает старый дом в Саффолке. Раньше тот принадлежал ландшафтному дизайнеру Марку Румари и сад, примыкавший к дому был весьма знаменит. Обнаружив заброшенные участки, Лэнг начинает восстанавливать заросший шедевр.
Размышляя о том, что есть сад, рай ли это для всех или результат неравного распределения ресурсов, она обращается к тысячелетней истории идеи сада. А также вспоминает и о том, что сама она, пропалывая кусты, пользуется привилегией — многие ее соотечественники прямо сейчас, во время локдауна, могут провести на улице лишь час. Думая о пандемии, она вспоминает и о Дереке Джармене, который обрабатывал своей сад, умирая от СПИДа (к его книге «Современная природа» Лэнг когда-то написала предисловие).
Цитата:
Многие люди лишились рая, а даже если нет, история о потерянном рае продолжает отзываться в нас, потому что почти все мы утратили, оставили или забыли тот рай детского восприятия, когда мир так нов, так щедр на удивительные вещи, не говоря уже о сладостном, насыщающем рае первой любви, когда само тело становится садом. Наверное, поэтому литература дает нам столько светских вариаций на тему истории с Эдемом: сады, которые внезапно открываются и потом запираются, парадиз, на который можно случайно наткнуться один раз, но нельзя потом найти снова, или, как говорит в «Возвращении в Брайдсхед» Чарльз Райдер, «ту низенькую дверь в стене, которую, как я знал, и до меня уже находили другие и которая вела в таинственный, зачарованный сад». В фокусе «Возвращения в Брайдсхед» и его меланхоличного французского собрата «Большого Мольна» 16 сады со страшными чарами, вкусив которых, можно испортить и отравить жизнь, потому что всё прочее будет в сравнении с ними казаться пошлым и затертым. Правда, это скорее не божественный сад, а аристократический, парадиз неги и роскоши, где источники обернулись замысловатыми барочными фонтанами, а Адам в маске поглощает чибисовые яйца с клубникой и запивает шампанским.
Сборник эссе Рейчел Каск — автора «Второго места» и трилогии «Контур». В книге собраны как тексты о повлиявших на нее авторов — Дэвиде Герберте Лоуренсе, Франсуазе Саган, Оливии Мэннинг (последнее эссе, мы публиковали в связи переводом «Балканской трилогии»), так и размышления писательницы о личном, событиях, повлиявших на нее и раскрывающие главные темы ее прозы. Например эссе «Ковентри», по которому назван сборник, посвящено чувству отчужденности (в Англии «отправить в Ковентри» значит перестать разговаривать с человеком, не объясняя причин). Также Каск много рассуждает о месте писателя и внутреннем его самоощущении.
Цитата из эссе «Сестры Шекспира»:
Недавно, во время чтения «Трех сестер» Чехова, меня поразило, что вопрос о женском самовыражении — назовем его «женским письмом» — заминается именно там, где осуществляется попытка его детально рассмотреть. Пьеса Чехова основана на аспектах жизни сестер Бронте; три женщины, Ольга, Ирина и Маша, страдают не только от ограниченности и скуки провинциальной жизни, но и от чего-то прямо противоположного их отношению к действительности. То, что они чувствуют, не находит отражения в том, что они собой представляют. Они оглядываются на детство, как на время райской простоты и счастья — в детстве они не признавали пол судьбой и ограничением, — но теперь все их надежды на достижения, на «становление» перенесены на брата Андрея. Сестры размышляют о замужестве, любви, материнстве, оплачиваемой работе и всё же ни в чем из этого не находят ответа. Трудности создает не только женское бессилие, но и нечто большее, сила, несущая особую враждебность к действительности. Никаким образом они не могут погасить ее. Эту силу можно назвать творчеством; интересно то, что Чехов решает отказаться от описания ситуации со своей позиции, и действительно, в пьесе он старается добиться лишь легкой связи с крайностями мира Бронте. И страдание, и письмо перенесены во что-то менее осязаемое и более обобщенное, во что-то, затрагивающее природу самой женщины.
Майкл Мардер
«Растительное мышление. Философия вегетативной жизни»
Для философа Майкла Мардера жизнь растений — это что-то большее, чем материальные ресурсы или обильный источник языковых клише для удобства нашего мышления. Мардер представляет свое исследование как призыв «уделить особое внимание растениям, стараясь избегать их объективного описания и тем самым сохраняя их инаковость». Он выявляет экзистенциальные особенности в поведении растений и вегетативное наследие в человеческой мысли — следы человека в растении и следы растения в человеке. Реконструируя жизнь растений «после метафизики», Мардер акцентирует внимание на их уникальной темпоральности, свободе и материально-практическом знании, или мудрости.
Цитата:
Какое отношение метафизика имеет к растениям? Что эта группа разнородных существ, непохожих друг на друга так же, как стебель пшеницы не похож на дуб, может рассказать нам о сущем «как таковом и в целом», не говоря уже о сопротивлении основным метафизическим ценностям присутствия и тождества, которые предполагает тотальность сущего? Пессимистический ответ на эти вопросы заключается в том, что метафизическое насилие, направленное на устранение различий — к примеру, между кустом малины и мхом или боярышником и пальмой, — приводит к сведению всего обескураживающего разнообразия растительности к концептуальному единству «растение».
Само растение не может оказать никакого сопротивления метафизике, поскольку оно является одним из обездоленных продуктов метафизической одержимости изначальным единством, одержимости, которую не подрывают, а наоборот поддерживают таксономии и научные системы классификации, стремившиеся, начиная с античных авторов вроде Феофраста, Диоскорида и прочих, достичь тождества через иерархически организованные различия видов, родов, семейств и так далее. Сегодня онтическим проявлением этой онтологически-метафизической консолидации растения является «монокультура» (такая, как сахарный тростник или кукуруза), которая всё больше вытесняет разнообразные садовые культуры по всему миру, но особенно на глобальном Юге. Метафизика и капиталистическая экономика находятся в явном сговоре, поскольку выступают против рассеянных множественностей человеческих и нечеловеческих жизней; господствующая в наши дни экономическая рациональность, с точки зрения которой растения — это источник биоэнергии или биотоплива, преобразует, конкретно и в глобальном масштабе, метафизические принципы подобия и тождества в способы производства и воспроизводства материального существования. Утрата различных сортов растений и биоразнообразия является симптомом куда более глубокой тенденции — практического воплощения метафизики Единого (гегелевского становления действительного разумным, а разумного действительным) в человеческой и нечеловеческой среде.
Беатрис Коломина
«Публичное и приватное. Архитектура как массмедиа»
Современная архитектура является одним из средств массовой информации наряду с рекламой и фотографией — так считает автор книги (теоретик, историк архитектуры и профессор Принстонского университета). Она подвергает сомнению статус архитектуры как высокого искусства и смотрит на нее как на еще одно медиа, подобно фотографии, рекламе или кино. Город по ее мнению — это пересечение коммуникаций. Свои размышления она строит вокруг двух важных, во многом противоположных фигур современной архитектуры: Ле Корбюзье и Адольфа Лооса. Первый направлен наружу, в экстерьер, для второго же главное — интерьер.
Цитата:
Лоос понимал, что жизнь современного человека протекает на двух разных уровнях — на уровне индивидуального опыта каждого из нас и на уровне нашего существования как общества. Поэтому он отвергал и фальшь маски, и изобретения «эсперантистов». Лоос считал безнадежным делом пытаться передать внешнее в терминах внутреннего опыта. Это две несводимые системы. Внутреннее говорит на языке культуры, на языке опыта обращения с вещами; внешнее говорит на языке цивилизации, языке информации. Внутренняя сущность — это «другое» по отношению к внешнему, так же как опыт — «другое» по отношению к информации, а культура — «другое» для цивилизации. При этом общественные здания могут спокойно говорить о том, что происходит за их стенами: «Здание суда должно корчить грозную гримасу тайному пороку. Здание банка должно сигналить: здесь твои деньги будут храниться в безопасности у честных людей». Между деятельностью и информированием нет противоречия.
Переиздание
Сьюзен Сонтаг «Болезнь как метафора»
В книгу входят две работы — «Болезнь как метафора» и «СПИД и его метаморфозы». В обоих текстах Сонтаг показывает, что «болезнь не метафора и что самый честный подход к болезни, а также наиболее „здоровый“ способ болеть — это попытаться полностью отказаться от метафорического мышления». Первую работу Сонтаг начала писать, когда сама заболела раком груди (об этом подробно рассказывает Оливия Лэнг в «Теле каждого»). Сонтаг замечает, что онкология, как и туберкулез, окружена мифами и надстройками, обе болезни используются в культуре как метафоры и знаки, воспринимаются не просто как болезни, а как отметки судьбы. Нечто подобное начинает происходить и со СПИДом (второй текст был написан в 1989-м в разгар пандемии СПИДа).
Цитата:
Из-за того что смерть воспринимают нынче как оскорбительно бессмысленное событие, подлежит сокрытию болезнь, повсеместно признаваемая как синоним смерти. Политика недомолвок в отношении раковых пациентов отражает человеческую убежденность в том, что умирающим лучше не сообщать о близкой кончине и что хорошая смерть — это внезапная смерть, а лучше всего если она наступает во сне или в бессознательном состоянии. Однако современное отрицание смерти не объясняет меры и желанности лжи — сам глубинный страх предпочитают обходить стороной. Человек, перенесший инфаркт, может через несколько лет скончаться от сердечного приступа по крайней мере с той же вероятностью, что раковый больной — от рака. Но никому и в голову не приходит скрывать правду от сердечника: в инфаркте нет ничего постыдного. Раковым больным лгут не только потому, что их болезнь с большей или меньшей вероятностью смертельна, но потому что в ней присутствует нечто «нечистое» — в первоначальном смысле слова, то есть зловещее, оскорбительное, мерзкое, отвратительное для чувств. Сердечное заболевание предполагает слабость, неисправность механического свойства; в нем нет нечестия, нет ничего от проклятия, что некогда лежало на больных туберкулезом и всё еще сопровождает больных раком. Метафоры, так или иначе связанные с ТБ и раком, указывают на развитие особенно тлетворного, жуткого процесса.
А+А
Дэвид Гребер и Ника Дубровская
«Кто такие короли? Правдивые и назидательные истории»
Детская книга Дэвида Гребера о королях. Откуда они взялись и почему они нас до сих пор так интересуют? Кто решил, что взять случайного человека и позволить ему делать все, что он захочет — блестящая идея? К каким это приводит последствиям и почему от власти королей так сложно избавиться?
Книга была сделана в рамках проекта «Антропология для детей», созданном Дэвидом Гребером и его женой Никой Дубровской (она же нарисовала иллюстрации для книги о королях). Группа проводит беседы и семинары, а также выпускает политически сложные книги для детей. Их цель — показать, что тот мир, в котором мы живем, который каждый день учимся принимать, не единственно возможный. Показать, что жизнь не обязательно скучна, сложна и ограничена.
