Зачем сегодня читать Бодлера на русском языке?
15 февраля в 19:00 в музее Иосифа Бродского «Полторы комнаты» пройдет презентация книги Вальтера Беньямина «Бодлер». Поговорим о Париже Бодлера и Петербурге Бродского, а еще о том, как переводить Бодлера на русский.
Можно ли вообще читать Бодлера в русском переводе? И зачем? Один из участников грядущей презентации Сергей Фокин нашел пять причин «чтобы испытать себя пропастью».
Сергей Фокин
1.
Пытаться сегодня читать «Цветы Зла» в русских переводах — значит попасть в пропасть поэзии «серебряного века», который, не ведая стыда, взрастил себя, среди прочего, из сора цветистых стихотворных переложений уникальной поэтической книги, в действительности пребывающей неумолимым, то есть непереводимым, памятником французской классической поэзии. Фатальное заблуждение русских поэтов XX века, переводивших Бодлера, а среди них были выдающиеся мастера стихотворного перевода — И. Анненский, В. Брюсов, Н. Гумилев, было обусловлено тем, что они принимали поэтику «Цветов Зла» за чистую монету, тогда как она складывалась из виртуозного разыгрывания общих мест романтической поэзии: «Лебедь» Бодлера как надгробный памятник Гюго, завуалированное личным посвящением мэтру указание на то, что тот спел свою лебединую песню. Вместо романтического вдохновения, высокопарности, выспренности — холодный, трезвый, стальной расчет неоклассицизма. Справедливости ради скажу, что поздний Брюсов это осознал, когда писал, что опыт Бодлера «из тигеля мыслей тек сталью стихов». Словом, хотите читать «Цветы Зла»? Учите французский язык. Оно того стоит: «В эту жуткую книгу я вложил все свое сердце, всю свою нежность, всю свою религию <…>, всю свою ненависть». Ненависть (к) поэзии, если вспомнить Ж. Батая
2.
Пытаться сегодня читать «Сплин Парижа» (sic!) — значит нырнуть в пассажи столицы XIX столетия, в зловонное или благоухающее чрево эпохи развитого капитализма (то есть нашего сегодня). Действительно, двуединая задача «Сплина Парижа», заключается, с одной стороны, в исследовании того состояния человеческого сознания, в котором оно свободно от религиозных установлений, регулировавших социальное бытие и индивидуальное поведение до утверждения капиталистического образа жизни, тогда как с другой — в поиске нового поэтического языка, который был бы способен выразить ситуации, порожденные логикой экономического развития или, наоборот, не вписывающиеся в нее и ввергающие людье в различные состояния человеческого отребья: детство и старость, безумие и безобразие, праздность и пьянство или, с другой стороны — бессилие и насилие, произвол и самовластье, своекорыстие и проституция. «Что такое искусство? Проституция» («Фейереверки»). В ответ на приснопамятный лозунг Ф. Гизо «Обогащайтесь!», обращенный к новоявленным французским буржуа XIX века (сегодня у нас — новым русским), поэт «Сплина Парижа», бросает свой собственный клич:
ОПЬЯНЯЙТЕСЬ!
Важно быть пьяным, все время. В этом вся суть — единственный вопрос. Чтобы не чувствовать груза Времени, что давит вам на плечи и пригибает к земле, важно опьяняться, без передышки.
Но чем опьяняться? Вином, поэзией, истиной, чем заблагорассудится!..
3.
Пытаться сегодня читать «Мое обнаженное сердце» (незавершенный замысел в духе «Исповеди Ставрогина») — значит шагнуть по-над бездной автопортрета писателя-злодея, замысел которого Бодлер позаимствовал у боготворимого Эдгара По, чью прозу переводил более пятнадцати лет:
Если бы какому-нибудь амбициозному человеку пришло в голову одним махом произвести революцию во вселенной человеческой мысли, человеческих мнений и человеческих чувств, то такая возможность налицо, дорога бессмертной славы открывается перед ним — прямая и без всяких помех. Все, что нужно ему сделать, так это написать и опубликовать одну небольшую книгу. Название у нее должно быть очень простое, несколько самых обычных слов: «Мое обнаженное сердце». Но эта небольшая книга должна быть верна своему заглавию.
Все, кому знаком этот фрагмент «Маргиналий» По, все, кому приходилось ломать голову над грандиозной задумкой американского гения, прекрасно знают, что за этой формулой следует удивительная по своей прозорливости, по своей иронии и по своей поэтичности ремарка, в которой автор ставит под знак сомнения или даже абсолютной невозможности создание такой книги: «Никто не смеет ее написать. Никто никогда не посмеет ее написать. Никто, даже если допустить, что кто-то посмеет, не сможет ее написать. При каждом прикосновении воспламененного пера бумага будет сжиматься и загораться». Бодлер посмел, правда, сам сгорел, оставив нам рукопись незавершенного автопортрета — провокационную псевдо-исповедь писателя-злодея — «Мое обнаженное сердце», которое следовало бы читать вкупе с «Фейерверками», опытами «поэтического искусства» в афоризмах, и незавершенным памфлетом «Бедная Бельгия» (вариант названия «Бельгия в дезабилье»), одним из самых ксенофобных произведений французской литературы XIX века. Правда, на русском языке нет удовлетворительного издания посмертных фрагментов поэта.
4.
Пытаться сегодня читать «Избранные письма» Бодлера — значит рискнуть увязнуть в топях превращения парижского мальчика в величайшего парижского поэта, сгинувшего в нищете в презренной Бельгии. Вместе с тем — возгордиться, что в Париже-столице XIX столетия не кто-нибудь, а именно беглый русский аристократ и вольнодумец Н. И. Сазонов — близкий друг Бодлера и всей богемной братии à la Murger, но в то же время — фанат К. Маркса, коего «Манифест коммунистической партии» чуть было тогда не перевел на французский язык — первым оценил поэтический дар автора «Цветов Зла»: «Бодлер — поэт истинный и поэт парижский, потому что в нем одном <…> выражается непобедимое стремление к поэтической оригинальности и независимости». Этот птенец рязанского «дворянского гнезда» опубликовал первый в мире перевод из «Цветов Зла» — разумеется, на русском языке. Лишний повод читать Бодлера по-русски.
5.
Замечу, наконец, что первый перевод «Капитала» Маркса также был русским. Не думаю, что Бодлер что-то знал о Марксе (по-видимому, Сазонов был слишком разборчивым, чтобы хвастаться иными друзьями перед иными друзьями), зато поэт «Сплина Парижа» прекрасно знал, что такое «капитал», не случайно В. Беньямин увидел в опыте Бодлера «протоисторию» развития капитализма во Франции. Самое радикальное толкование мифа капитала поэт представил в одной из «поэм в прозе», составивших «Сплин Парижа»: речь идет о «Фальшивой монете», где своеобразно зафиксирован переход от монетарной экономики (царства золотых, серебряных и медных монет, существовавшем преимущественно в настоящем времени) к экономике спекулятивной (империи банкнот, кредита, виртуальных денег, основанной на постоянном отсрочивании, фальсификации настоящего). Ж. Деррида посвятил буквально пословному истолкованию этого текста (деконструкция!) одну из самых интересных своих работ по проблематике дара [«Дать время. 1. Фальшивая монета», 1991; есть превосходный перевод В. Лапицкого, правда, до сих пор неопубликованный]. Действительно, в поэме обыгрывается ряд экономических понятий, свидетельствующих о своеобразной реакции поэта на логику капитала, которая основывается — среди прочих моментов — именно на времени, его нехватке, потере, течении или, наоборот, его пропасти. Словом, постичь пропасть времени — вот что предлагает Деррида, читая «Фальшивую монету» Бодлера. Подчеркну, в заключение, что «Капитал» Маркса выходит почти одновременно, что и «Сплин Парижа» Бодлера: и это не единственное совпадение, дающее нам основание рассматривать два текста как две версии одной трактовки человеческого времени или, если угодно, две стороны одной монеты или, если еще точнее, как две монеты, одновременно запущенные в обращение, одна из которых, правда, исходно была нацелена на то чтобы, выдавать себя за чистую, тогда как другая не гнушалась называть себя фальшивой. Словом, в ответ на извечный вопрос — «что такое литература?» — поэт, не ведая стыда, заявляет — «фальшивая монета». Это ли не повод читать Бодлера здесь и сейчас, всегда и везде, иногда и иногде?
Париж, библиотека Святой Женевьевы, 1 февраля 2023 года
