Оливия Лэнг о садах как месте самозабвения
«Земные радости: садоводство во время кризиса» называется эссе Оливии Лэнг, написанное во время карантина весной 2020 года. В нем она пишет о том, как на разных этапах ее жизни заземление спасало ее. А еще о поэтичности названий растений. Перевели этот текст и попросили создательницу лектория о взаимодействии человека с природой Repubblica Verde Марысю Пророкову написать введение к нему. Все выходные на «Чёрном рынке» Repubblica Verde будут ждать вас в зоне растений, а второго октября в рамках их совместного проекта с Алисой Кусти пройдет перформативный мастер-класс «DENDRARIUM. Прочтение» мастеров икебана школы Согэцу. Полную программу «Чёрного рынка» смотрите здесь.
Марыся пророкова
Оливия Лэнг не случайно вспоминает об этимологической связи между садом и раем, отмеченной Дереком Джарменом — в ее эссе полнокровными, сочными и витальными, и в то же время деликатными красками рисуется идея сада как пространства, в котором переплетаются различные темпоральности. Детская очарованность садами прошлого трансформируется в почву для любви к саду настоящего и любопытством к той неисчерпаемой созидательной силе, которая преумножит жизнь садов будущего. «Мне нравилось ощущение самозабвения» — пишет Ланг о детских годах, в которых сады поглощали ее внимание, становясь отдельным миром, пространством для побега из реальности. В юности сад становится для Лэнг пространством свободного от условностей творческого эксперимента, в годы обучения фитотерапии — объектом для вдумчивого, филигранного исследования, после — предметом заботы, «противоядием от неуверенности и нестабильности». Примечательно, что текст написан Лэнг во время самоизоляции — в момент, когда для большинства привычный ритм жизни сбился, и во временном полотне нашей рутины воспоминания и надежды обрели плотность, соизмеримую с плотностью событий настоящего. Для Лэнг сад во всей его многогранности — жизненных циклах отдельных видов, магии их названий, сложносочиненности экосистем — место личной истории, истории познания, творчества, поиска, и в то же время — «источник утешения», рай на земле, вход в который доступен каждому.
Сады всегда были моей опорой и спасением, самым непреходящим источником очарования и удовольствия. Я начала увлекаться растениями еще в детстве. Мой отец — одержимый садовник. После того, как мои родители развелись в начале 1980-х, совместные выходные с ним мы проводили в открытых садах в радиусе пятидесяти миль от трассы M25. Мы коротали дождливые субботы в теплицах Кью, пытаясь уговорить бабочек сесть нам на пальцы. Однажды зимой, в саду Королевского агрикультурного общества, я, привлеченная ярким ароматом, исходящим от невзрачного кустарника с крошечными гроздьями светло-розовых цветов, узнала свое первое ботаническое название — «Волчеягодник душистый» (Daphne odora ‘Warblington’), название, которое с тех пор со мной.
Я была тревожным и не очень счастливым ребенком, и мне нравилось ощущение самозабвения, которое бывает в саду, — ощущение того, что я полностью поглощена, вырвана из времени. Места, к которым меня больше всего тянуло, были неухоженными, немного дикими. Я согласна с манифестом Фрэнсис Ходжсон Бёрнетт из «Таинственного сада»: сад в безупречном состоянии теряет всю свою магию.
Одним из наших любимых мест был Парэм, Елизаветинский сад в Суссексе, где в углу каждого огороженного участка были крошечные пруды, покрытые ковром из сияющей зеленой ряски. Почти каждую весну мы ездили в Сисингхерст, проезжая по кентским улочкам, усыпанным цветущими яблонями. Прогулку мы начинали с башни, где Вита Сэквилл-Уэст создала свои самые впечатляющие работы1, а затем спускались по ореховой аллее во фруктовый сад — по извилистым тропинкам луга, который перетекал в берег рва. Дух прошлого висел в воздухе. Иногда казалось, что пролетели целые столетия.
Мой отец всегда носил с собой маленькую черную записную книжку, в которой составлял аккуратные списки названий растений, привлекших его внимание своей необычной формой или цветом. Названия делали клумбы и бордюры чем-то большим, чем просто пестрыми пятнами и сами по себе были мощным источником очарования. Особенно я любила старые сорта — я копила списки старинных роз или яблок, популярных в садах XVI века.
Когда моя сестра была подростком, она обожала квир-художника и режиссера Дерека Джармена. Она собирала его книги, и именно так мне в руки впервые попалась «Современная природа» — его рассказ о строительстве невероятного, пышного сада на гальке в Дандженессе. Мне нравился подход Джармена к садоводству: свободный, бессистемный; он работал с тем, что попадалось под руку, добавлял коряги и камни, сажал старинные сорта роз, чтобы те могли испытать свои силы на беспощадном ветру. В отличие от большинства садоводов, он не любил заборы и стены, гордо говоря: «Мой сад ограничен лишь горизонтом».
Он был очарован историей растений, фольклором, который вплетен в травы и сорняки. Его сад был задуман как фармакопея, аптечка, вдохновленная средневековыми аптекарями, а «Современная природа» пронизана яркими отрывками из травников Джерарда и Калпепера. Трудно выразить, какой соблазн таило в себе это знание для меня. Некоторые из его цитат я до сих пор помню наизусть, повторяя их автоматически каждый раз, когда вижу растение, о котором идет речь. «Я бодрый как огурчик» (I, borage, bring courage). «Rosa mundi, роза мира».
Потребовалось несколько неудачных попыток, но в конце концов я нашла способ сделать растения своей профессией, по крайней мере, на некоторое время. После недолгого изучения английской литературы и жизни на природе в качестве эко-активистки, в 1998 году я решила получить степень в области фитотерапии. Обучение заняло пять лет. Многие наши курсы совпадали со стандартным медицинским образованием, но были и более сложные модули по materia medica, ботанике и дозированию.
Я проходила практику в старом особняке в глубине Суссекс-Уэлд. Он расположен в великолепном саду, когда-то безукоризненно чистом, но сейчас возвращающимся в свое дикое состояние. Самой необычной в нем была ядовитая часть сада, полная трав из так называемого Списка № 3, которые может использовать только опытный врач. Туда, например, входят белладонна, ландыш и белена. Бассейн был осушен, и над запущенными грядками возвышались дудник и артишок. После того, как мы заканчивали осмотр пациентов в клинике, мы отправлялись на «травяные прогулки», во время которых обсуждали свойства трав и противопоказания под послеполуденным солнцем.
Я научилась распознавать разные семейства, а затем и виды, отличать болотную мяту от мяты перечной, отличать яснотку от крапивы. В течение многих лет я не отправлялась за город без экземпляра «Полевых цветов Британии и Северной Европы», известного также как «Фиттер, Фиттер и Блэми» (Fitter, Fitter and Blamey) по именам его авторов. Когда я впервые увидела дымлянку, я закричала от радости. Я долго рассматривала ее на рисунках Марджори Блэми, а затем делала наброски в моей собственном блокноте лекарственных трав. И вот внезапно она появилась на краю вспаханного поля, четкая и выразительная.
Но оказалось, что изучать ботанику мне нравилось больше, чем работать с пациентами. После нескольких лет практики в качестве травника я переключилась на журналистику. Весь свой четвертый десяток лет я провела в городах. Я жила в череде съемных квартир в Брайтоне и Нью-Йорке, и хотя я по-прежнему любила растения, сады отступили на второй план. Только проводя время с отцом, я использовала ботанические термины — отголоски языка, освоенного с таким трудом. Каждый год мы ездили в Нортумберленд и гуляли по саду Гертруды Джекилл в замке Линдисфарн или по саду с красивейшим именем Ливден Нью Билд, пробираясь через латинские названия — занятие, которое привело бы мою долготерпимую сестру в ярость.
Только когда мне исполнилось почти сорок, я наконец обзавелась собственным садом. Главным стимулом к переезду в Кембридж была возможность арендовать там крошечный домик с террасой и небольшим участком, половину которого занимал гигантский падуб. Беглый осмотр показал, что почва была вся в корнях сныти. Ситуация казалась безвыходной, но впервые за много лет мне пригодилась моя старая лопатка, доставшаяся мне в наследство от дедушки, еще одного одаренного садовника. Приехал мой отец, и мы вместе вскопали участок и посадили на нем пионы, ладанник и ирисы. К моему изумлению все они прижились. Через год сад превратился в сногсшибательные джунгли.
Садоводство в арендованном доме фрустрирует. Когда я вычистила старый пруд, управляющая компания сказала, что мне придется заполнить его, когда я съеду. Но я все еще чувствую пользу от того, что оставила его более плодородным и богатым, чем он был до моего приезда. Уход за ним стал противоядием от неуверенности и нестабильности, которые так часто сопровождают того, кто живет в арендованном доме.
Благодаря этому саду я познакомилась со своим будущим мужем. Иэн жил несколькими улицами севернее. У нас были общие друзья, и мы быстро поняли, что нас влечет к садоводству. Он был женат на писательнице Дженни Диски. Пару лет спустя у нее диагностировали рак и участок становился все более и более заброшенным. Когда мы начали встречаться после ее смерти, участок был весь в пырее и кустарниках, которые уже давно вышли за границы отведенного им пространства.
Это никуда не годилось, но, как и «таинственный сад», этот сад был полон потенциала. Дом стоял на террасе, построенной для железнодорожников компании Victorian Railways. Сад был узким и длинным, тянувшимся до линии Кембридж-Или. Домик, в котором писала Дженни, стоял на полпути, а Иэн построил библиотеку в самом его конце. У изгороди были заросли старинных роз, а на заброшенных клумбах прятались такие сокровища, как лилейник и морозник.
Постепенно мы убрали все растения, которые не выдерживали собственного веса, посадив вместо них травянистые бордюры, полные старомодных садовых растений, некоторые из них были аккуратно перенесены из моего бывшего сада. Палитра цветов была ограничена белым и синим, но я добавила более ярких красок, втиснув сальвии и георгины с заманчивыми названиями: «Арабские ночи», «Волшебник страны Оз», «Бора-Бора», «Женщина-паук Холлихилл». Иэн следит за садом колледжа, где он работает, а это означает, что время от времени нам достаются излишки львиного зева или космей. Мы построили теплицу и тем самым продлили период цветения в обе стороны: посадили гелениум, рудбекию и бархатцы, чтобы разбавить осенние краски, а также сотни фиалок и подснежников как приветствие весны в феврале.
Я снова сходила с ума по растениям. Даже зимой я была занята составлением планов на следующий год, держа стопки каталогов семян у кровати. Мы обустроили пруд, и спустя неделю он волшебным образом наполнился рыбой, очевидно, из икры, отложенной на листьях лилий. Мы дали газону вырасти и засеяли его луговыми травами, которые когда-то были у меня в аптеке: черноголовка, тысячелистник, алтей. Сад начал приобретать правильное ощущение живой дикости. У нас поселилась лиса, а затем и семейство ежей. Коллекция бабочек Иэна удвоилась, затем утроилась.
И сейчас я так благодарна этой работе. Мы с Иэном находимся в самоизоляции, в эти чумные времена сад — то, что помогает мне оставаться в здравом уме. Там можно на час-другой забыть о пугающих новостях. Сад уходит корнями в прошлое, но он всегда связан и с сегодняшним днем. Пчела — сегодня; желтушник, пылающий в цвету — сегодня.
Ошибки будут, но всегда будет следующий год — тенистую изгородь можно будет исправить, а розы обрезать правильно. Я не говорю, что никогда не теряла самообладания, сажая тюльпаны, или пытаясь вырвать золотарник, или мучаясь с личинками, пирующих на дельфиниуме. Но я не знаю занятия более успокаивающего, полностью поглощающего. Это как нырнуть с головой в тихий пруд.
Как отмечает Дерек Джармен в книге «Современная природа», слово «рай» связано с персидским словом, которым называют сад — огороженное зеленое пространство. Во время пандемии садоводы со всего мира стали активно делиться своими «райками» в Инстаграм2, превращая личный источник утешения в общественный ресурс. Я подписана на десятки таких аккаунтов и ничто не давало мне такого чувства связи (или укорененности) как эта зеленая лента снимков, сделанных по всему миру, который сейчас полон тревоги и ужаса. Сегодня я видела нарциссы, появляющиеся после паводка в саду Монти Дона,3 кактусы, которые сфотографировал мой друг Мэтт во время утренней прогулки с собакой в Лос-Анджелесе, курносые носики тюльпанов, вылезшие в Ист-Виллидж, и детей, сажающих семена овощей в баночки из под йогурта в северной Калифорнии. Что бы ни случилось, приближается весна.
Садоводы закопаны в настоящее, но они мечтают и о будущем. Я думала, мы останемся в Кембридже навсегда, но проблема в том, что он слишком мал. Там нет места для фруктовых деревьев, и еще одного сорта георгина, который мы хотели бы посадить. Если нас когда-нибудь выпустят из карантина, мы переедем Суффолк, в дом с большим садом. На протяжении пятидесяти лет там жил ландшафтный дизайнер, который превратил сад в ряд отдельных зеленых комнат. Центральное место в саду занимает почтенная ссутулившаяся шелковица, посаженная в 1601 году. В пруду было полно рыбы, но недавно проходившая мимо выдра всю ее выловила, оставив обезглавленные трупы на тропинке. Я воспринимаю это как доброе предзнаменование.
Когда мы впервые приехали сюда, воздух был насыщен ароматом волчеягодника и химонанты. Надеемся, что к нашему переезду зацветут ирисы, а в один прекрасный день мы будем есть инжир из собственного сада. Ходят слухи, что одно из деревьев выросло из черенка, отрезанного от дерева Виты Сэквилл-Уэст одной из ее подруг4. Вот в чем фишка садов. Они привязывают вас к месту, они укореняют вас во времени, но они никогда не стоят на месте и всегда удивляют.
Перевод: Кристина Терещенко
Редактор перевода: Мария Левунова
Примечания редактора перевода:
[1] Вита Сэквилл-Уэст (1892-1962) — писательница и садовница;
[2] Продукт компании Meta, признанной экстремистской и запрещенной на территории РФ;
[3] Ведущий телепередач о садоводстве;
[4] Одной из партнерш Виты Сэквилл-Уэст была Вирджиния Вулф. Возможно тут Оливия Лэнг намекает или надеется на эту подругу, учитывая то, как сама Лэнг относится к Вирджинии Вулф (см. «К реке. Путешествие под поверхностью»).
