«Жить так, чтобы не причинять вреда»
В 90-е годы двадцатилетняя Оливия Лэнг была частью движения против расширения сети автомобильных дорог, которые строились на месте вырубаемых лесов. В послесловии «Тело каждого» Лэнг говорит, что многие мысли, которые она развивает в новой книге, зародились у нее именно в тот период и описывает его подробнее. Публикуем эссе «Дикарка», где она рассказывает, как заинтересовалась движением, а после его провала ушла в жить в лес. Это эссе — часть сборника текстов Оливии Лэнг «Непредсказуемая погода».
Когда я была совсем маленькой, меня страшно увлекала книжка с картинками под названием «Зеленый человек», в которой у богатого молодого человека, купавшегося в лесном озере, украли одежду, и он был вынужден жить среди дикой природы. Толком не помню, что там было дальше, лишь то, что эта история произвела на меня сильное впечатление, и еще цветную иллюстрацию с человеком в зеленом костюме, сшитом из листьев, почти незаметным на фоне дубовых деревьев. Мне тоже время от времени хотелось слиться с природой, и когда мне было двадцать, у меня почти получилось.
Проблемы нашей планеты занимали меня еще со школьных лет, на уроках географии я с тревогой слушала о парниковом эффекте и рисовала карандашом диаграммы разрушения озонового слоя. Позже, подростком, увлеклась нью-эйдж-путешественниками и особенно протестным энвайронментализмом — контркультурным движением, деятельность которого была весьма активной до принятия в 1994 году Закона об уголовном правосудии и общественном порядке, который криминализировал многие формы протеста. Сначала я штудировала i-D и The Face — журналы, освещавшие это движение, — ради фотографий с запряженными в повозки лошадьми и танцорами с дредлоками на рейвах под открытым небом, а потом и сама присоединилась к нему.
Я отказалась от Кембриджа ради Сассекса с его радикальной учебной программой и переехала в Брайтон — город, который был центром протестного движения. То была эра временных автономных зон. Вспомним уличные вечеринки на автострадах или Трафальгарской площади, надувной замок, перекрывающий движение транспорта, тысячи людей, танцующих под самодельную акустическую систему, установленную в канистру или работающую от генератора, подключенного к велосипеду. Народ против торговли оружием и «Макдоналдсов». Сквоты в пустующих домах, где почтовые ящики использовались в качестве рупоров при скандировании Шестого раздела Закона об уголовном праве перед полицейскими: «ПРЕДУПРЕЖДАЕМ, что любое проникновение или попытка проникновения на эту ЧАСТНУЮ ТЕРРИТОРИЮ без нашего разрешения является уголовным ПРЕСТУПЛЕНИЕМ».
Но вся эта деятельность была лишь дополнением к дорожным протестам. В начале 1990-х британцы обратились к ненасильственным прямым действиям, направленным на то, чтобы не допустить реализации широкой правительственной программы по строительству дорог, протестуя как против уничтожения природных объектов, среди которых было немало мест, представляющих особый научный интерес, так и против загрязнения окружающей среды и негативного воздействия автомобилей на климат. Протесты начались в 1992 году с Твайфорд-Даун, после чего распространились по всей территории, включенной в проект дорожного строительства; протестующие использовали различные техники прямого действия для того, чтобы задержать и помешать проведению работ, — ложились перед бульдозерами, приковывали себя к механизмам, занимали туннели, выкопанные в земле. Со временем появились лагеря в лесу, где протестующие постоянно жили на тех деревьях, которым угрожала вырубка, чтобы защитить их. Выселения сопровождались баталиями; цена их была так высока, а риск получить травмы столь велик, что многие дорожные проекты были отложены.
Я крутилась в неформальных группах, связанных с дорожными протестами, с ранней юности,
забросив свою дипломную работу по английскому ради нескольких недель бродяжьей жизни в Ньюбери и Фермиле. Любила приезжать, когда стемнеет, и смотреть на неуклюжие силуэты домов на деревьях, слушать хор возгласов и свиста, доносящийся с ветвей. Чтобы залезть наверх, требовался паспорт. Мой был синим с розовой и зеленой полосами по краям. Я научилась лазать по канату и вязать прусик1, с трудом взбираясь к кронам деревьев. Поднявшись, мы передвигались по дорожкам: два провода синего полипропилена, бегущие от дерева к дереву в десяти метрах от земли. Ты пристегивался карабином к верхнему проводу и шел по нижнему — сердце уходило в пятки, — снова оказавшись в опасном положении голой обезьяны.
Фотограф: Andrew Testa О человеке с этой фотографии есть статья The Guardian
Тем летом, когда мне исполнилось двадцать, я приехала в крошечный протестный лагерь в Дорсете, организованный местными жителями, которые пытались защитить любимый лесной массив от уничтожения ради объездной дороги. Роща медвежонка Тедди представляла собой буковый перелесок на склоне холма, спускающийся к лугу. В кронах деревьев была подвешена сеть для защиты на случай прихода судебных приставов. Лежа среди листвы, ты видел блестящую синюю полосу моря в миле к югу. Чем мы занимались весь день? Без конца ходили за дровами и за водой, пилили дрова, кололи дрова, готовили пищу, мыли посуду. Без электричества даже самые простые задачи отнимают немало времени.
В конце того лета я окончательно бросила университет. После жизни на природе, под звездами, мир стал казаться бесконечно прекрасным, но в то же время бесконечно хрупким. Роща медвежонка Тедди была спасена, но Ньюбери и Фермил погибли, древние дубы повалили бензопилами, подлесок выкорчевали экскаваторами. Когда жителей Фермила выселили, я рыдала от стыда за то, что мы так ужасно обращаемся с планетой, что такое прекрасное место уничтожено ради двухполосной трассы, которая сократит время поездки всего на несколько минут.
Мои друзья решили выращивать органические овощи на продажу на заброшенной свиноферме в Уэлдене к северу от Брайтона. Той зимой мы вышли из черного «Доджа-50» Алена, чтобы осмотреться. Пристфилд находился в конце длинной дороги, вдоль которой росли терновник и чахлая бузина. За заржавевшими воротами на площадке с твердым покрытием стоял пустой трейлер, а рядом два или три сырых сарая, забитых барахлом, оставшимся от брайтонских хиппи. Мы оставили там машину, прошли пешком мимо развалин бывших свинарников и вышли к пологому полю, обрамленному дубами и ясенями. Вдалеке высились известковые холмы, горбатые, как спины китов. В воздухе стоял запах сырой травы и плесени. «Я собираюсь здесь жить», — сказала я, и когда никто не возразил, собрала свои пожитки и начала возводить дом. Мечта о фермерском огороде реализовалась еще очень нескоро, так что, хотя у меня бывали гости, я жила в Пристфилде совершенно одна.
Я хотела построить бендер, традиционное летнее жилище цыган былых времен; эту конструкцию любили также путешественники и эко-активисты за то, что она не требует больших усилий, но хорошо сохраняет тепло. Бендер — это что-то вроде грубой палатки из согнутых дугами ветвей орешника, накрытых парусиной или брезентом. Я притащила свой орешник из леса у дороги, прокравшись туда с пилой для обрезки веток и заготовив около сорока гибких четырехметровых жердей, срезанных под углом, чтобы деревья не гнили. Попросила на лесопилке отдать мне шесть ненужных деревянных поддонов, купила в армейском магазине два куска зеленого брезента и получила от мамы маленькую пузатую печку с найденным в мусорном контейнере патрубком от старой стиральной машины в качестве дымохода.
За годы своей протестной деятельности я научилась разным навыкам: забираться на деревья, строить жилища, вязать узлы, скреплять жерди, разжигать костры, находить полезные вещи в чужом мусоре (многое из того, чем мы там питались, добывалось во время ночных рейдов в огромных мусорных контейнерах позади местного супермаркета CОOP, пока они не начали посыпать содержимое хлоркой).
К февралю всё необходимое было собрано. В один из безветренных, прохладных дней мой друг Джим зашел, чтобы помочь мне. Я выбрала место на возвышенности, защищенное двумя рядами молодых дубков. Мы положили поддоны поверх травы, покрыли их ковром и установили по периметру этого элементарного пола жерди, связав их кусками веревки в несколько пересекающихся арок. Вскоре конструкция напоминала грудную клетку динозавра, а потом перевернутую корзину. Через несколько часов каркас был закончен. Мы покрыли его брезентом, оставив открытым деревянное окно, которое я нашла на улице. Потом я затащила внутрь свои вещи: диван, старую книжную полку, два поролоновых матраца для кровати. Натянула на остов покрывала и одеяла, развесила украшения из веточек.
Той весной я вела жизнь, у которой найдется немного параллелей в урбанизированном мире и которая с трудом вписывается в последующий более привычный образ жизни. Я мылась в ведре с водой, готовила веганское рагу на костре, пользовалась компостным туалетом и спала, надев на себя все свои вещи. У меня был пейджер, — ни у кого из моих знакомых в ту пору еще не было мобильного телефона, — и когда мне хотелось поговорить с кем-то, я шла вдоль реки больше трех километров до пыльной и заброшенной красной телефонной будки, стоявшей на деревенской улочке.
То было время странных, похожих на сон встреч с дикой природой. Иногда на рассвете и в сумерках в метре от меня пасся олень. Ночью я сидела у костра и смотрела на звезды, медленно плывущие над Уолстонбери-Хилл и Девилс Дайк. Однажды я шла мимо сваленных в кучи кусков бетона, поросших вьюнком, и потревожила гадюку, которая поднялась на хвост и зашипела мне в лицо. Мне всегда хотелось испытать нечто подобное, но с тех пор я спала с топором под подушкой, хотя в действительности единственным моим врагом там были мыши, съедавшие все припасы и будившие меня по ночам тем, что устраивали беготню по моим волосам. Я испытывала постоянный страх. Никогда я не чувствовала себя такой уязвимой, как в то время, страх разрушал меня, мне казалось, что за мной наблюдают обитатели разбросанных по округе домиков, чей мигающий в окнах свет я видела по вечерам за полями.
Удовольствие той жизни крылось в уходе от реальности и самоотречении, но, хотя в ней было нечто экстатическое, я, оглядываясь назад, задаюсь вопросом, не было ли в этом также желания наказать себя, приговорить к одиночному заключению за коллективное преступление против окружающей среды.
Окружающая среда была тогда вотчиной чудаков и хиппи. Дороги, пестициды, пластик, бензин: их признали основами цивилизации и использовали бесконечно, не опасаясь последствий. Я постоянно думала о будущем, о мире без воды, животных и деревьев. Цивилизация казалась тончайшей оболочкой. Хотя лагерь в Роще медвежонка Тедди был не напрасной затеей и деревья удалось спасти, я, как и многие бывшие протестующие, начала сгибаться под тяжестью попыток предотвратить — или хотя бы артикулировать — надвигающуюся катастрофу.
В июне я покинула бендер. Протестная культура была племенной и кочевой, почти средневековой по своему календарю. Люди жили маленькими коммунами, разбросанными по лагерям, стоянкам для путешественников и лондонским сквотам, зимовали на баржах, в грузовиках и бендерах и каждое лето собирались вместе на фестивалях и рейвах. Я уехала в Корнуолл, жила вместе с труппой уличного театра, который переезжал из деревни в деревню в повозке, запряженной лошадьми. Планировала вернуться в поле в сентябре, но, снова оказавшись в мире, поняла, что хочу быть более полезной и не такой изолированной.
Той осенью я переехала — отчасти с неохотой, отчасти с облегчением — в жилищный кооператив на окраине Брайтона. Со стороны холмов к дому примыкал сад, и домовладелец разрешил мне поставить в спальне мою старую печку, но в доме имелись также центральное отопление, ванная и туалет — все удобства, без которых раньше мне приходилось обходиться. Моя весна среди дикой природы закончилась, но даже сейчас стоит мне почувствовать запах горящей древесины, как я возвращаюсь в прошлое.
Спустя тринадцать лет после того, как покинула поле, я посмотрела фильм «В диких условиях». Его сюжет основан на жизни Кристофера Маккендлесса, молодого человека, который в 1990 году аннулировал свои кредитные карты, раздал всё свое имущество и отправился жить среди дикой природы; постепенно удаляясь от населенных мест, он в конце концов поселился с минимумом вещей в заброшенном автобусе в Национальном парке Денали на Аляске. Через три месяца, как и я, он понял, что изоляция может разъедать тебя изнутри и что жизнь среди людей — это источник не только конфликтов и стресса, но и счастья. До этого Маккендлесс перешел реку Текланику, пока та была небольшим ручьем, но к тому моменту, как он решил вернуться домой к своей семье, река разлилась, и перейти ее вброд стало невозможно. Он оказался в ловушке, хотя, будь у него карта, он бы знал, что меньше чем в полутора километрах от его автобуса был мост. У него закончилась еда, и он старался выжить, собирая дикие растения и пытаясь охотиться, пока не умер от голода.
Посмотрев фильм, я почувствовала нервную дрожь узнавания. Хотя поле, в котором я жила, никоим образом не назвать дикой природой, на некоторое время я умудрилась обойти все ловушки цивилизации и дошла до того предела, о существовании которого большинство людей даже не подозревает. Я не о физическом состоянии. Как и Маккендлессом, мной, по крайней мере отчасти, двигало желание отказаться от своего Я. В те времена мне не хотелось быть человеком. Меня мучило чувство вины за тот ущерб, который человечество наносит нашей планете. Мне хотелось жить так, чтобы не причинять вреда, а еще — потеряться, раствориться в природе, исчезнуть под пологом листвы.
Примечание:
[1] Разновидность схватывающего узла. Используется в альпинизме, спортивном туризме и т. п. для спуска или подъема по веревке, натяжения навесной переправы и других целей.
