Кафка против бюрократии. Отрывок из «Любителя» Энди Мерифилда
В книге «Магический марксизм. Субверсивная политика и воображение» писатель и урбанист Энди Мерифилд выступает за пересмотр марксизма, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. К выходу книги вспоминаем другой труд Мерифилда — «Любитель. Искусство делать то, что любишь». В нем критике подвергаются устоявшаяся рабочая система, формализм и бюрократия. О последней и поговорим: как связан с бюрократией и самобюрократией классик модернизма Франц Кафка, расскажет отрывок из «Любителя».
Нас все глубже затягивает в трясину «виртуальной» бюрократии, тотального администрирования без бланков и администрации, без видимых бюрократов, в трясину усвоенной нами самобюрократии (self-bureaucracy). Складывается впечатление, будто наша жизнь проходит между двумя великими романами Франца Кафки, «Процессом» (1925) и «Замком» (1926), отмечающими эпохальные изменения в администрировании (и самоадминистрировании) профессионализированного мира. В «Процессе» обвиняемый Йозеф К. предстает, «как пес», перед всесильным судом, образом старой капиталистической системы государственной монополии, в которой бюрократические аппараты были общественными институтами, напрямую вмешивавшимися в нашу жизнь. Они отправляли нам письма, переселяли нас, дисциплинировали, устанавливали правила и арестовывали.
В «Замке» вас уже никто не арестовывает, вы делаете это сами. Герой К. живет в мире, который вдруг съеживается до размеров деревни, а власть возвышающегося над ней замка кажется одинаково могущественной и иллюзорной. К. не может найти полицейского даже тогда, когда тот ему нужен. В деревне и замке мы узнаем нашу «глобальную деревню», наш мир, сжатый глобализацией и технологиями. Психологическая драма противостояния человека замку напоминает нашу жизнь: мы должны обрести коллективную идентичность, чтобы разгадать жестокую загадку бюрократии. «Вы, наверно, в Замке только и знаете что устройство канцелярий?» — спрашивает К. «Это ведь самое важное», — отвечает староста. Через некоторое время К. понимает: нигде он «не видел такого переплетения служебной и личной жизни, как тут, — они до того переплетались, что иногда могло показаться, что служба и личная жизнь поменялись местами».
О переплетении службы и жизни Кафка знал не понаслышке. Он сам был профессиональным чиновником. В начале ХХ века он дорос до главы своего отдела в Институте по страхованию травматизма на производстве в Праге, занимаясь страховыми возмещениями для рабочих. Кафка использовал свои знания в области права, страхования и технологий, чтобы противостоять промышленным боссам, утверждавшим, что условия труда на их предприятиях гораздо менее опасны, чем считал Институт. При написании отчетов и судебных выступлений Кафка задействовал свои писательские способности. Красноречивый и спокойный, Кафка знал все о своей работе и потому считался серьезным противником для корпоративных юристов.
Вероятно, Кафка спас жизнь тысячам рабочих и во многом поспособствовал тому, что защита здоровья и безопасности стали частью трудового законодательства. Не похоже, чтобы он был простым винтиком в громоздкой государственной машине, скорее весьма изобретательным и думающим чиновником. Так что же его мучило? Что Кафка хотел рассказать в своих романах? Возможно, он видел надвигающуюся угрозу изнутри и хотел предупредить нас о всемирной экспансии бюрократической системы?
В своих литературных практиках Кафка оставался рядовым любителем: он писал после работы, поздней ночью, и ни копейки этим не заработал. При жизни он практически не издавался. К 1912 году, по мере того как его достижения на службе становились все более значительными, Кафка начал считать работу в Институте препятствием для свободной работы воображения. Возможно, именно с этим он и не мог смириться. Работа уничтожала его способность к самовыражению.
Наверное, самой вдохновляющей и трагичной мыслью Кафки оказывается одна из последних фраз «Процесса»: «Хотя логика непоколебима, но против человека, который хочет жить, и она устоять не может». Трагично, ведь герой Кафки Йозеф К. говорит это слишком поздно, он уже обречен. Он доказывает, что Кафка не прав. Или К. просто надоело ждать своей жизни? Кажется, будто Кафка предостерегает нас: он не хочет, чтобы мы перешли фатальную черту границы самих себя. Он не хочет, что- бы мы признали себя виновными перед лицом бюрократической идеологии. Мы понимаем, что Йозеф К. обречен, когда в соборе тюремный капеллан зовет его: «Но не паству звал священник, призыв прозвучал отчетливо, уйти от него было некуда: — Йозеф К.!»
К. попробовал не отвечать на этот крик, продолжать идти, «сделать вид, что он ничего не разобрал, а если и разобрал, то не желает обращать внимания». Но вместо этого он обернулся — «значит, он отлично понял, что оклик относится к нему, и сам идет на зов». И только тогда священник смог нанести решающий удар: «Нет, <…> вовсе не надо все принимать за правду, надо только осознать необходимость всего». «Печальный вывод! — отвечает К. — Ложь возводится в систему».
В то время как в «Процессе» власти и суды были скрыты от посторонних глаз, занимая чердачные помещения в бедных доходных домах, в «Замке» «прямой контакт с властями был не так затруднен». «Вместо этого, — пишет Кафка, — власти пропускали К. всюду, куда он хотел — правда, только в пределах деревни, — и этим размагничивали и ослабляли его: уклоняясь от борьбы, они вместо того включали его во внеслужебную, совершенно непонятную, унылую и чуждую ему жизнь. И если К. не будет все время начеку, то может случиться, что в один прекрасный день, несмотря на предупредительность местных властей, несмотря на добросовестное выполнение всех своих до смешного легких служебных обязанностей, обманутый той внешней благосклонностью, которую к нему проявляют, К. станет вести себя в остальной своей жизни столь неосторожно, что на чем-нибудь непременно споткнется, и тогда власти, по-прежнему любезно и мягко, как будто не по своей воле, а во имя какого-то незнакомого ему, но всем известного закона, должны будут вмешаться и убрать его с дороги».
Можно подумать, что Кафка рассказывает о нашей «постполитической» ситуации. Сегодня вездесущие замки зачастую осязаемы и находятся в поле нашего зрения, но в то же время они далеки, отделены от нас и недостижимы. Кафка лучше Маркса распознает сегодняшнюю всепроникающую организационную мистерию. Маркс понимал динамику возведения замков и экономическое давление, которому подвергает нас система, но он был менее чувствителен к принципам работы системной бюрократии с ее коридорами власти.
Маркс осознал всю сложность противостояния экономическому процессу производства капитала. Кафка, в свою очередь, предсказал, что однажды этому процессу, кроме чрезвычайно сложного разделения труда, окажется необходим огромный административный аппарат, который будет еще сильнее фрагментирован и подчинен бесчисленным анонимным технократам и бюрократам.
Безграничное администрирование засасывает все в единый поток, постоянно растущий в размерах, в единую организационную сеть, которая успешно разрушает границы между разными слоями реальности и объединяет их. Прежние границы между политикой и экономикой, конфликтом и согласием, политикой и технократией, управлением и самоуправлением потеряли свой вес и ясность значения. Их интеграция происходит путем кооптации и разложения, перераспределения и поглощения. Изоляции предшествует разрушение. Каждая сфера легко преобразуется в свою противоположность, ставя обычных людей в затруднительное положение.
В «Замке» К. попадает практически в безвыходную ситуацию, пытаясь добраться до жителей замка, преодолеть стены крепости бюрократических формальностей и «непреклонность» ее обитателей. К. борется скорее за то, чтобы попасть внутрь, а не выбраться. Используя картезианские способы измерения земли, он противостоит замку на его территории, в рамках его якобы рациональной системы взглядов. Он хочет понять мир замка, вместо того, чтобы признать его существование недопустимым. Он предъявляет рациональные претензии, хотя рациональность превратилась в суеверие, в акт чистой профессиональной веры.
