Кристиан Крахт: «Заросший зеленью парк мертвых»
Поиск места для путешествия — нелегкая задача: часто приходится выбирать между проторенными туристическими тропами и экзотическими локациями, куда давно не ступала нога человека. Впрочем, такой выбор не стоит перед Кристианом Крахтом — современным швейцарским писателем и основателем литературного направления «pop-literatur» в Германии. В его копилке — путешествия по Монголии, Афганистану, Индонезии, Сингапуру и другим странам. Публикуем отрывок из книги Крахта «Карта мира» о том, как писатель посетил Чернобыль.
Заметки Крахта чередуют в себе репортажное и беллетристическое — описание «зоны отчуждения» перемежается с поездкой от Берлина до Киева и улочками Одессы, куда писатель отправился после посещения Чернобыля. Само путешествие начинается еще в поезде, где Крахт знакомится с плачущей соседкой госпожой Валентиной, пробует теплое пиво и ест испорченную курицу.
Тот, кто ступает на землю Чернобыля, попадает в библейский мир. Факел — металлический символ, приветствующий гостей этого рабочего города, прикрепленный к воротам атомного реактора, — есть не что иное, как хвост упавшей с неба «большой звезды», упоминаемой в Откровении Иоанна. Авария произошла так, как обычно и происходят аварии в наше время: она стала следствием неудавшейся попытки «прорепетировать» возможный сбой в работе. Хотели знать, что произойдет, если выйдут из строя важнейшие предохранители, регулирующие систему охлаждения, — но при этом забыли активировать ту самую аварийную систему, которую собирались проверить. В результате запланированное в целях безопасности испытание привело к самой страшной аварии, какую только может вообразить человек, — к катастрофе, Армагеддону, геенне.
На глазах у проводящих испытание инженеров, под их бдительным оком отказала разработанная ими система — именно из-за перегрева, которого они хотели избежать. Адское пламя высвободило необъятные массы радиоактивной пыли, которую сильные апрельские ветры разнесли по трем разным направлениям. Сначала — на запад, на Украину; потом — далеко в северо-восточную сторону, до самой Белоруссии и, наконец, — в Россию. Но не на юг, где расположена столица Киев. Незримые облака смерти плыли неузнанными, поэтому никто не знал, что случилось. Пришлось обстраивать четвертый реактор стальным покрытием, то есть создавать для него саркофаг, и сегодня все это можно увидеть в виде миниатюрной модели в выставочном зале рядом с настоящим реактором. Видно даже, как среди обугленных руин ползают крошечные, будто окоченевшие от пережитого шока пластмассовые спасатели.
Чернобыль — не одноразово пережитый ужас, а нескончаемая задача для всех будущих поколений, задача, которая не утратит своей актуальности еще долго после того, как завершится период ядерного полураспада. Ведь радиоактивность, которая однажды вырвалась на свободу, никуда не исчезла, она подобна заснувшему вулкану или одному из тех дремлющих чудовищ, от которых люди отгородились защитными стенами — и все равно со страхом ждут момента их пробуждения.
Рабби Менахем Нахум и его сын рабби Мордехай Нахум из города Чернобыль основали ортодоксальную хасидскую общину приблизительно в 1780 году. Сами они были последователями великого мистика рабби Исраэля Баал Шем Това. Спустя столетия, когда даже следы их влияния исчезли — о чем позаботились сперва Советы, затем оккупировавшие Украину немецкие фашисты, и, наконец, снова Советы, — паломники из Израиля приезжают сюда только для того, чтобы ненадолго посетить излучающий сияние город, зажечь свечи и прочитать каддиш в маленьком деревянном закроме рядом с общинным домом.
Стальной саркофаг, находящийся на несколько сотен метров дальше, что неизбежно со временем приведет к созданию саркофага для этого саркофага, и таким образом окажется запущенной в ход особая гробовая машина, движущей силой которой будет сопротивление радиации воздействию времени. Получится своего рода матрешка ex negativo — Чертова бабушка, которая тоже будет представать перед нами во все новых обличьях-оболочках, но, в отличие от настоящей матрешки, увеличиваясь в размерах, а не уменьшаясь, кроме того, мы никогда не увидим рядом с ней меньшую куколку — предыдущая бабка, с момента, когда ее история закончится, останется исключительно в наших воспоминаниях.
Мудрость никогда не стучится в дом радости, она приходит погостить только в дом скорби, — так бормочет длиннобородый старик, стоящий перед церковью Святого Илии. Церковь свежевыкрашенна, и еврейская звезда перечеркивает собой христианский крест. Старик — из тех, кто вернулся сюда вопреки излучению. Кожа лица у него очень белая, глазные яблоки дико вращаются, он останавливается у калитки, долго смотрит нам вслед. Потом, покачивая головой, снова переводит взгляд на церковь.
Большинство домов стоят нараспашку, в детских кроватках лежат запыленные куклы, выцветшие фотообои лохмотьями свисают с шершавых стен.
Так же и колебание уровня радиоактивности не желает повиноваться никакой внятной логике, она, как показывает светло-серый русский счетчик Гейгера, то резко возрастает в кустарнике, которым заросла территория детского сада, то вдруг в самом неожиданном месте, в дегтярном пятне на шоссе, становится совсем незначительной.
Но природа не только вернула себе свои права и превратила образцовый город в заросший зеленью парк мертвых, с колесом обозрения и дворцом градоначальника, — она уже и не растет, как обычно. Совсем неподалеку от Красного леса, к примеру, — ель, на ветках которой необыкновенно длинные и кривые — растущие не только вопреки закону гравитации, но и вообще, так сказать, без внутреннего гироскопа — иголки, клонированные разрастания, ужасно и зримо демонстрирующие, как болеет природа.
Еда в столовой уже давно дожидалась нас на столе, весь жир, что использовался при приготовлении первого блюда, успел осесть на дно, пар прилег на скатерть — соснуть после обеда. Подвязанная белым передником официантка расставила металлические мисочки с салатом из фасоли, моркови и капусты, а из стеклянного кувшина налила в стаканы светло-розового клубничного пунша. Борщ слегка покачивался в тарелке под толстой нашлепкой сметаны. На десерт были марципановые крендели и горячий кофе.
Стальной пропускной аппарат, в раму которого, прежде чем приниматься за еду, должен встать каждый посетитель, приложив ладонь к стальным пластинам сбоку — как если бы он хотел нежно обнять саму металлически-холодную Катастрофу, — когда мы по очереди проходили через него, дважды задребезжал и дважды мигнул зеленой лампочкой, мгновенно напомнив нам об огоньках в ярмарочном павильоне гокарта.
Позднее, вечером в Киеве, оказалось, что безымянное, идентифицируемое только по ржавой фигуре кота артистическое кафе, которое мы искали в доме Михаила Булгакова, заперто на замок и давно пересыпано нафталином. Киев, как две косточки, выплюнул нас по направлению к югу.
