Отрывок из книги Эми Липтрот «Выгон»
Отрывок из книги Эми Липтрот «Выгон», в котором писательница остается в одиночестве на севере Шотландии.
Из Керкуолла на северные Оркнейские острова — Папей, Уэстрей, Идей, Сандей и Норт-Рональдсей — можно добраться на самолете. Особенно сильно зависят от авиасообщения самые маленькие и самые северные из этих островов, Папей и Норт-Рональдсей, куда паромы прибывают лишь один-два раза в неделю. Местные подростки каждый понедельник тратят двадцать минут на перелет в Керкуолл и каждую пятницу отправляются обратно: в течение учебной недели они посещают там школу и живут в общежитии.
Как-то в середине ноября, рано утром, еще затемно, мама отвозит меня в Керкуолльский аэропорт. Пилоты и сотрудники аэропорта знают по именам большинство пассажиров, летящих на Северные острова. Никаких очередей и проверок паспортов, мы просто проходим по взлетно-посадочной полосе — той самой, по которой увозили в больницу отца в день, когда я родилась, — и поднимаемся по лесенке в пропеллерный самолет на восемь пассажиров. У пилота нет отдельной кабины, он просто поворачивается к нам со своего сиденья и просит пристегнуть ремни. Сидя в таком маленьком самолете, чувствуешь, будто путешествуешь по небу на машине. Я крепко вжимаюсь в сиденье, когда мы взлетаем. Начинается день. Мы пролетаем над городом, под нами рыбацкие лодки и паромы. Пролетаем над Вор-Хоумом, необитаемым скалистым островом, куда когда-то ссылали ведьм и преступников; над Хеллиер-Хоумом, тоже необитаемым, и его маяком; над Шапинсеем и его викторианским замком; над Эгилсеем и древней скандинавской киркой, где казнили святого Магнуса. Я расслабляюсь. Путешествовать так очень приятно, да и вообще я люблю быть в дороге.
Пора бы найти наконец свое место, и на этот раз я отправляюсь на север, а не на юг. Я хочу узнать, каково это — жить на крохотном острове, меньше, чем Мейнленд, где всё же целых два города, пусть и небольших. Я знаю, что на Папее я стану частью маленького сообщества в семьдесят человек, которых связывает как минимум совместное проживание на ограниченном клочке земли. Мне интересно, связывает ли их что-то еще. На жилье я тут много не потрачу, плюс зима в отдельном доме у моря станет следующим шагом на пути к выздоровлению. Я надеюсь, что острова так и будут помогать мне собирать себя по кускам и держаться.
Под нами расстелились Северные острова. Небо становится всё светлее, мы пролетаем над ярко освещенными рыбными фермами, аквамариновыми заливами и темными рифами и наконец видим впереди Папей. Остров маленький, низкий и зеленый, по большей части состоящий из аккуратных полей, которые разделены заборами и каменными оградами. У скалистого побережья вздымается белая морская пена, словно остров постоянно борется со стихией, чтобы океан не поглотил его.
Мы ненадолго приземляемся на Уэстрее, а потом за две минуты добираемся до Папея, — самый короткий регулярный рейс в мире. Аэропорт Папея больше напоминает ангар посередине поля. Встречают самолеты фермеры Бобби и его брат Дэвид. Как я потом узнаю, два-три раза в день они просто делают перерыв в работе, надевают водонепроницаемую форму и едут на внедорожниках в аэропорт.
Джен, жительница острова, с которой я познакомилась в летнюю поездку, приехала на машине встретить меня. Помимо прочего у меня с собой пакет с хворостом, ноутбук, три килограмма овсянки и термобелье. Дорога до маленького розового домика, где я проведу ближайшие четыре месяца, занимает у нас лишь пару минут.
У Королевского общества защиты птиц есть фонд на Папее, а жить я буду собственно в доме их смотрителя. Называется он Розовый коттедж, потому что покрашен яркой розовой краской и выделяется на фоне каменных или оштукатуренных домов. Местные называют его «птичьей лачугой», где летом живет «птичья жена» или «птичий мужик», а зимой он обычно пустует. Хоть я уже и не сотрудничаю с Королевским обществом защиты птиц, но, узнав, что у них зимой пустует дом, решилась спросить, и они любезно разрешили мне пожить здесь в обмен на небольшую плату и поддержание чистоты. Этой зимой окна Розового коттеджа будут светиться.
Я не бывала в этом доме. Меня предупреждали, что тут гуляют сквозняки и холодно. Так что захожу я сюда с опаской. Дом несколько недель пустовал, есть слабый запах сырости, но стоит мне разжечь камин и закрыть низкую дверь плотной занавеской, чтобы избежать сквозняка, как на кухне становится очень уютно. Я сижу у огня в старом кресле, рассматривая разномастные картины и посуду. Стены не утеплены, так что тут, как и в фургоне, ты всегда знаешь, какая погода «за бортом».
Дом, возведенный в шестидесятых для рабочих, строящих «новый» (как его до сих пор и называют) причал для парома, расположен в самой узкой части острова: от каждого берега его отделяет лишь пятьсот метров. На кухне два окна, одно выходит на юг, другое — на восток. В них я вижу воду, окружающую остров с трех сторон: по носу, по правому и по левому борту, а еще могу наблюдать за коротким путешествием солнца на юг, как и прошлой зимой, когда строила ограды. Здесь я ни на минуту не забываю, что нахожусь на острове. Говорят, что в прилив соленые морские брызги летают повсюду.
В доме я нахожу предметы, собранные разными смотрителями, которым довелось провести тут лето: ракушки, кости, маленькие осколки посуды, которые море обкатало до формы круглых камушков. На двери ванной висит позвонок маленького кита, а на каминной полке лежит идеально круглый морской еж. Я также нахожу в доме препарированные совиные погадки, содержащие кости оркнейских полевок, и крыло буревестника, всё еще сохранившее яркий и не то чтобы неприятный мускусный запах птицы.
На Папее я впервые, но сельская островная жизнь для меня не нова. Розовый коттедж находится в конце колеи, и я вновь слышу знакомые звуки: трактора ездят прямо под окнами спальни. Я выросла на ферме, мне хорошо известна сезонность работ; я знаю, как зимой раздают голодной скотине солому или силос, припасенный с лета; я подмечаю, когда скот загоняют в стойбище на зиму. Всю зиму я хожу в резиновых сапогах, эта привычка у меня от отца, который и вовсе носит их почти круглый год.
Я решила проводить время на кухне, у камина, а остальной дом пусть мерзнет. С кухни виден Хоум, небольшой островок у Папея, и рыболовная лодка Дугласа, единственного на данный момент рыбака на острове. Видны также все крупные Северные острова, кроме Стронсея. На востоке — большой участок земли с холмами, как бы формирующими три ступени, — так называемые Головы Идея. Дальше, ближе к горизонту, лежит остров Сандей. Поднимаясь, солнце освещает его изгибы сзади, подсвечивая ветровые турбины на вершинах холмов. А на севере в ясные дни можно увидеть Норт-Рональдсей. Этот остров такой низкий, что видны только дома, и складывается впечатление, будто они плавают в море без всякой опоры.
По другую сторону, на запад, находится наш ближайший сосед, Уэстрей, где проживают триста человек, работающих на фабрике морепродуктов, в средней школе и в закусочной. Каждый день курсирующий между Папеем и Уэстреем маленький паром перевозит продукцию пекарни и одного школьника-подростка. За Уэстреем возвышается покрытый вереском островок Раузи, а за ним виднеются холмы Мейнленда. В дни, когда на Папее сухо, я наблюдаю за тем, как облака проливаются дождем или снегом над Мейнлендом.
На самом же Папее, если двигаться вниз по дороге посередине острова, за аэродромом можно найти поселение, недостаточно большое, чтобы его можно было назвать деревней, но там есть почта, церковь, школа и хостел с магазином. И судя по всему, это поселение ближе, чем мне кажется, когда я пытаюсь доехать туда на велосипеде в ветреный день.
Сейчас на полях еще осталось немного зелени, но с каждым зимним днем пейзаж бледнеет, и к марту вид из окна моей кухни временами становится практически монохромным, за исключением флуоресцентного оранжевого ветроуказателя в аэропорту.
Я и представить себе не могла, что когда-то перееду на Папей и буду жить прямо под воздушной трассой. Зимой я часто просыпаюсь утром от шума самолетов, пролетающих над Розовым коттеджем и идущих на снижение. По-моему, иногда эти звуки распугивают всех птиц на острове, и я вижу через окно своей кухни, как одновременно взлетает около десятка разных стай и небо заволакивается облаками серых гусей, камнешарок, золотистых ржанок и бекасов.
Опять жить одной — это определенный риск. Здесь идеальное место для того, чтобы бухать в одиночестве. Помню те ночи за кухонным столом на ферме, когда я работала на Флотте, помню одинокие ночи в лондонских спальнях. Каждый раз события развивались по одной схеме: выпив от двух до пяти порций, я воодушевлялась, чувствовала себя свободной и взрослой, но вот между шестой и десятой меня накрывало беспросветное одиночество, и я предпринимала судорожные попытки с ним бороться. Часто наутро я просматривала историю на телефоне, перечитывала эсэмэски и имейлы, чтобы выяснить, с кем я пыталась связаться в поисках человека, который бы выслушал меня или проявил заботу.
За долгие годы зависимости я прожила немало похмельных дней, когда единственной целью становилось избежать разговоров или тяжелой работы. Каждый день или по крайней мере через день я пару часов бывала крепко пьяной, а всё остальное время или пыталась исправить последствия своего загула, или слонялась туда-сюда, в напряжении дожидаясь, когда же можно будет добраться до магазина, остаться в одиночестве и запустить этот цикл заново. Но я больше не буду заложницей этой пагубной и непродуктивной модели поведения. Мама сказала, что в эти месяцы на Папее мне надо найти в себе новые, неизведанные силы. Она когда-то переехала на Оркни как раз в начале такой же долгой зимы, так что ей виднее.
Розовый коттедж — идеальный перевалочный пункт. Тут я живу одна и могу выработать здоровые привычки и научиться ответственности, став частью закрытого островного сообщества.
В непогоду в маленьком доме из бетонных блоков шумно: дождь бьет в окна, ветер гудит в трубе и свистит из-под дверей. Холоднее всего в доме, когда ветер дует с юга: сквозняк пробирается внутрь через незаметные трещины в оконных рамах.
Ко мне уже давно никто не прикасался. На этой неделе я чаще видела не людей, а тюленей, сидящих себе в бухте, задрав носы. Маленькие дома вдали от дорог дарят возможность побыть в одиночестве, а рутинность жизни на острове создает чувство защищенности. Когда-то я несколько дней в месяц прогуливала школу из-за головной боли. В алкоголе я нашла новый способ уходить от реальности, новое утешение. Маясь от похмелья, я сказывалась больной и пропускала работу. Я была ленивой и безответственной, но, может, мной также двигала потребность в уединении. С тех пор как я бросила пить, я отношусь к себе как к хрупкой вазочке, даю себе побольше пространства, упрощаю себе жизнь по максимуму, целые недели провожу как бы затаившись.
На Папее, в отличие от Мейнленда, нет ни бассейна, ни паба, ни врача, ни тем более местного министра. А еще тут нет зайцев и ежей. Зато уж тех млекопитающих, что на Папее все-таки живут, — тюленей, кроликов и мышей — тут очень много. Популяции животных, обитающие на маленьких островах, вызывают у ученых интерес. Как выяснилось в ходе одного исследования, у домашней мыши, Mus domesticus, живущей на Папее, нижняя челюсть больше, чем у ее сородичей. Здесь у мышей было мало партнеров для размножения, и они быстро эволюционировали и приспособились к месту своего обитания.
Я говорю, что приехала сюда просто потому, что тут снимать жилье дешевле всего. Пусть это и не совсем так, я здесь не ради того, чтобы «сбавить темп» или «вернуться к природе». Я не планировала восстанавливаться дома, скорее, просто приехала погостить и задержалась. Да, я отсюда родом, но это не то место, куда я стала бы осознанно возвращаться, — собственно, как и большинство англичан на Оркни. Всё как-то затянулось с прошлого года. Я всё повторяла, что останусь «еще на несколько недель»: то мне надо было ограду строить, то помогать с ягнением, потом несколько месяцев я изучала коростелей, а теперь вот решила целую зиму провести на Папее. Оркни меня не отпускает.
Каждый день я выхожу из дома. Я придумала себе задания, чтобы легче пережить эту зиму. Я слышала, что на крайнем северо-западе острова в ясные дни видно Фэр-Айл, и вот уже вглядываюсь в горизонт через бинокль. Я ищу на пляже «монетки», как тут называют маленькие розовые раковины каури, которые считаются самым крутым уловом. Пеку хлеб. Фотографирую разные текстуры. Собираю на берегу плавник, чтобы топить печь: лучше всего его искать после полнолуния или бури, а побережье надо выбирать в зависимости от того, в каком направлении дул ветер.
