Ревущие двадцатые
Подходит к концу первый квартал нового десятилетия. Наступили 20-е годы XXI века. 20-е годы сто лет назад получили массу определений — «ревущие», «золотые», «джазовые» — и стали особым периодом развития европейской культуры, открывшим современность и запустившим, наконец, долгий XX век. Редактор Максим Фетисов выбрал несколько книг из нашего портфеля, описывающих феномен 1920-х.
Принято считать, что «ревущие двадцатые» — явление по преимуществу американское и это, конечно, во многом правда. Ревущие двадцатые принесли десятилетие экономического роста, первый урбанистический переход, серийные автомобили конвейерной сборки, радиовещание и звуковое кино, расширение прав женщин, литературу Фитцджеральда, Гертруды Стайн и Хемингуэя, ар-деко, конструктивизм, Баухаус, джаз, танго и фокстрот. Одним словом, двадцатые — это культура тех, кто выиграл Первую мировую, и это мир, уже очень похожий на наш. Появились «ревущие двадцатые», однако, не на пустом месте — тут нужно будет вспомнить и о тех, кто в этой войне проиграл, об исчезнувших европейских империях, колыбелях высокого модернизма конца XIX-начала XX веков. Их культура погибла вместе с Великой войной, но многие ее достижения обрели свою настоящую силу именно 20-30-е годы ХХ века.
«Гитлер в Вене. Портрет диктатора в юности» Бригитта Хаманн
Одним из таких мест, где рождалась современность, была Габсбургская монархия последних десятилетий своего существования. Высокий венский модерн давно стал образцом культурного расцвета, а его ключевые фигуры — до сих пор не только предмет культа, но и реальные модели, по сей день функционирующие в современной культуре: невозможно представить себе нынешние искусство и дизайн без Кокошки и Климта, архитектуру — без Адольфа Лооса, литературу — без Музиля и Цвейга, музыку — без Малера и Новой венской школы, психологию и философию — без Фрейда и Витгенштейна.
Но у габсбургского модерна была и темная сторона: «блистательная Вена» была столицей «лоскутной империи», раздираемой классовыми и межнациональными противоречиями. Неслучайно, что именно здесь, в то же самое время, Сталин напишет свою работу «Марксизм и национальный вопрос». Оборотная сторона имперского шика — бродяги и поденные рабочие, в поисках заработка стекающиеся со всех краев дунайской монархии в страдающую от перенаселения и социальных проблем столицу. Это ночлежки и рабочие общежития, собирающие нищих и отверженных. Это постоянные стычки немцев и чехов, социал-демократов и пангерманских националистов. Это жаркие споры нищенствующих неудачливых литераторов и художников об эволюции, расах, вырождении и единстве германской нации.
Именно такая Вена предстала перед стеснительным юношей, начинающим художником и страстным поклонником оперы, приехавшим в город в начале 1908 года с мечтой об архитектурной карьере. Выходец из провинциального Линца, где ему не удалось закончить реального училища, где, как оказывается, два или три года ему довелось проучиться вместе с «божественным» Людвигом Витгенштейном, настолько застенчив, что не решается обратиться с рекомендательным письмом (а оно у него было) к знаменитому венскому театральному художнику Альфреду Роллеру, готовому ему помочь. Интересно, как повернулась бы мировая история, если бы в тот момент Адольф Гитлер (а именно так звали юношу) пересилил свой страх быть отвергнутым. Но художественно-архитектурной карьеры не случилось, и начались пятилетние мытарства нищенствующего живописца по ночлежкам и рабочим общежитиям.
В генерационной социологии существует понятие «формативного возраста»: это ключевые для формирования особенностей каждого поколения годы его вступления во взрослую жизнь. Именно Вена оказала решающее влияние на дальнейшую персональную и социальную траекторию Гитлера. Такова основная гипотеза, которую разворачивает на страницах своей захватывающей книги «Гитлер в Вене» немецко-австрийский историк Бригитта Хаманн. О самой жизни Гитлера в Вене осталось мало подробностей и свидетельств (Хаманн подробно их все анализирует), но прослеживая формирование характера будущего диктатора, она рисует впечатляющую и необычайно насыщенную подробностями панораму жизни рассыпающейся на части Австро-Венгрии.
«Вена. Репортажи 1919-1920» Йозеф Рот
Вена после Великой войны, бывшая столица Центральной Европы, вступающая в «ревущие двадцатые» — сюжет и место действия журналиста и писателя Йозефа Рота. Больше нет империи на Дунае, а есть множество новых государств, — Маяковский позже назовет их «географическими новостями», — и Австрийская республика, управляемая социал-демократами. Вот русские военнопленные — неизвестно, вернуться ли они домой, а вот, наоборот, те, кто только что вернулся из русского плена. В любом случае, ни той, ни другой армии больше не существует. А вот клиника для душевно больных, кажущаяся островком здравого смысла в хаосе новой жизни, наступившем после распада империи.
«Вена» — это сборник репортажей Йозефа Рота, фронтовика, недавно вернувшегося в город (тогда же в город, вместе с «Логико-философским трактатом» вернется Людвиг Витгенштейн). Пока он еще не стал знаменитым европейским прозаиком, автором «Марша Радецкого», ностальгической саги о временах кайзера, написанной выходцем из еврейского местечка в Галиции, которая когда-то была приграничной провинцией империи. Однако в коротких венских очерках Рота уже проступает журналистский талант блестящего фельетониста, который полностью раскроется в его репортажах из Берлина, куда он в скорости переедет.
«В Париже. Из писем домой» Александр Родченко
В 1925 году Александр Родченко отправляется в Париж. На дворе еще НЭП, а это значит, что выезд из СССР за рубеж пока несильно затруднен, тем не менее, для Родченко это единственная такая поездка. В Париж он едет довольно надолго и по делу: там проходит Международная выставка декоративного искусства и художественной промышленности. Он должен будет оформить советский раздел, а также показать свой дизайн образцово-показательного Рабочего клуба. В двадцатые годы прошлого века вдруг все неожиданно начинают понимать важность дизайна серийных вещей, и Родченко спешит заграницу, чтобы зафиксировать отличие иного, советского их понимания, понимания того, как строить с ними отношения, от того, что доминирует на Западе.
Родченко не знает языка, что практически сводит его общение с Парижем к общению с материальными предметами. Почти каждый день он пишет домой, Варваре Степановой, письма, в которых с почти фотографической точностью описывает материальную жизнь Парижа. Он критикует повсюду царящее здесь овеществление, «культ женщины как вещи» и мечтает о новых модусах обращения с вещами: «Наши вещи в наших руках должны быть тоже равными, тоже товарищами, а не этими черными и мрачными рабами, как здесь… Вещи осмыслятся, станут друзьями и товарищами человека, и человек станет уметь смеяться, и радоваться, и разговаривать с вещами…». В общем, «В Париже» – это не только документ эпохи, но и источник вдохновения для эпохи нынешней, одержимой объектами и «самими по себе вещами».
«Московский дневник» Вальтер Беньямин
В 1924 году Вальтер Беньямин, выходец из семьи зажиточного берлинского антиквара и человек неопределенных занятий, знакомится на острове Капри с Асей Лацис, «латышской большевичкой из Риги». Ася занимается театром, а Беньямин учит иврит и готовится к репатриации. Знакомство с Асей оказывает на Беньямина небывалое по силе воздействие: он ставит ее фамилию рядом со своей на очерке про Неаполь, она знакомит его с Брехтом, благодаря Асе он увлекается марксизмом и посвящает ей свою книгу «Улица с односторонним движением».
В декабре 1926 года новые увлечения Беньямина приводят его в Москву. Ему нужно снова непременно увидеть Асю, и он хотел бы наладить отношения с советскими литературными кругами. В Москве он пробудет до конца января 1927 года, так и не добившись ни одной из этих целей: его любовное увлечение терпит неудачу, а близкое знакомство с советскими литературными функционерами не вызывает никакого энтузиазма. (В 1935 году Людвиг Витгенштейн, также движимый смутными левыми симпатиями приедет искать работу в СССР и также уедет не с чем). Однако от поездки Беньямина в Москву остается поразительный по силе документ: дневник путешествия. Личные переживания сочетаются в нем с небывалой теоретической чувствительностью и потрясающе острыми повседневными наблюдениями, которые могут сделать честь самому опытному антропологу.
«Гранд-отель «Бездна». Биография Франкфуртской школы» Стюарт Джеффрис
В 1921 году Витгенштейн опубликует «Логико-философский трактат» и, посчитав основные проблемы философии решенными, на шесть лет уйдет в деревенскую глушь работать сельским учителем. Двадцатые годы в Веймарской Германии — время поразительной неустойчивости, периоды стремительного экономического роста сменяются не менее стремительными экономическими пике, регулярные валютные кризисы оставляют без средств к существованию огромное число людей. Но это же и время стремительного развития: новые отрасли промышленности, новые течения в архитектуре, культуре, искусстве, стремительное развитие новых массовых медиа — радиовещания, звукозаписи, кинематографа, прессы. Все это сопровождается первой волной американизации повседневной жизни: джаз и Голливуд становятся ее неотъемлемыми частями. Но нельзя забывать и о растущем влиянии с Востока: Россия, где большевикам удается революция — для многих остается примером.
В начале 1920-х группа немецких и австрийских интеллектуалов решает объединить усилия. Они обладают рядом существенных отличий: преимущественно еврейское происхождение закрывает им дорогу в класс немецких профессоров-мандаринов ведущих университетов, они без восторга встретили войну 1914 года, многим из них удалось уклониться от военной службы, их ведущие интеллектуальные ориентиры — это не Фреге и Гуссерль, а Маркс, Гегель, Фрейд и Лукач. Они не без симпатии смотрят на советский эксперимент. Их основная задача — понять, во-первых, почему революция, для которой, казалось бы, были все предпосылки, не получила своего продолжения в Германии, а во-вторых — что происходит с обществом в условиях тотального господства капитала, закрывающего любые возможности радикальных антисистемных действий. Одним словом, им тоже нужна своя организация. И вот, 22 июня 1924 года во Франкфурте-на-Майне открывается Институт социальных исследований. Это частное исследовательское учреждение, организованное на деньги аргентинско-германского зернового трейдера Германа Вайля. Именно здесь, по адресу Виктория-Аллее, 17, Макс Хоркхаймер придумает знаменитое словосочетание «критическая теория», чье влияние, значение и словарь наряду с именами таких ее представителей как Герберт Маркузе, Теодор Адорно или Юрген Хабермас давно уже покинули пределы академической науки, и чья история все еще не завершена.
«Гранд-отель “Бездна”» Стюарта Джеффриса, охватывает жизнь Франфуртской школы от юношеских лет ее отцов-основателей — Адорно, Хоркхаймера и Маркузе — до последнего директора Института социальных исследований Акселя Хоннета. Это последняя на сегодняшний день «большая история» Франкфуртской школы и первая попытка создать жизнеописание ее главных представителей, предпринятая человеком не из академии, культурным обозревателем и колумнистом Guardian, что еще раз говорит о том, что популярность и влияние «критической теории» давно стали общим достоянием.
«Адорно в Неаполе. Как страна мечты стала философией» Мартин Миттельмайер
По меньшей мере, со времен Гете юг Европы, к примеру, Италия или Прованс, обладают особой притягательностью для немецкого интеллектуала. Причины этого можно разбирать бесконечно: от особого хаотического устройства южной жизни с исходящей от нее особой энергетикой до ее, этой жизни, элементарной дешевизны. Вероятно, все это вместе приводит туда в середине 1920-х годов Вальтера Беньямина, порядком уставшего от своих немецких неурядиц. Он пишет очерки про свои любимые южные города, Марсель и Неаполь, а к лету 1925 оказывается в своих любимых курортных местах, в Позитано и на Капри.
Здесь к нему присоединяется целая плеяда немецких интеллектуалов: знаменитый критик Зигфрид Кракауэр, философ Альфред Зон-Ретель, юный музыковед и начинающий философ Теодор Адорно. Адорно очарован течением южной жизни, а в особенности необычными вулканическими ландшафтами юга Италии. Именно особое пористое строение скал Позитано оказывает, по мысли современного немецкого критика Мартина Миттельмайера, определяющее влияние на философское становление Адорно. Ведя читателя тропами философского туризма, Миттельмайер показывает, как ландшафт и природа юга Италии формируют идею Адорно о «негативной», не имеющей финала и окончательного разрешения диалектики, которая много позже, уже после Второй мировой войны, сделает его знаменитым.
«Орнамент массы. Веймарские эссе» Зигфрид Кракауэр
Продолжаем тему «ревущих 20-х». В 1918-1919 годах, в момент, когда Германия переживала позор военного поражения и хаос революционных событий, пятнадцатилетний Адорно, который в тот момент усердно занимается музыкой, посвящает свои выходные чтению Канта. Друга семьи и наставника, помогающего юному вундеркинду продраться сквозь хитросплетения кантовских критик зовут Зигфрид Кракауер. «Исключительно педагогически одаренный» — позже будет вспоминать Адорно — «он заставил Канта говорить для меня». Позже, через пять лет, он же познакомит его с Беньямином: на Адорно эта встреча произведет неизгладимое впечатление.
Многогранно одаренный, социолог, архитектор, критик кино и литературы, прозаик и эссеист, Зигфрид Кракауэр имеет необычайное значение для веймарской интеллектуальной сцены 20-х-30-х годов. Именно он стоит за поворотом Беньямина и будущих теоретиков Франкфуртской школы к анализу явлений массовой популярной культуры: кинематографа, фотографии танцев, поп-музыки, массовой прессы, анализу, сочетающему интерес к частным фрагментам повседневности с философской и социологической проницательностью. «Орнамент массы», сборник эссе, названный так вслед за самым знаменитым из них, дает панорамный срез веймарского периода в работе Кракауэра.
