«Открытый билет, Орегон» — 5 глава из книги Анны Лёвенхаупт Цзин «Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма»
У черта на куличках.
— Официальный девиз молодого городка мацутакэ в Финляндии
Однажды холодной октябрьской ночью в конце 1990-х годов трое грибников — американских хмонгов — забились в палатку. Чтобы хоть немного согреться, они, дрожа, втащили внутрь походную газовую плитку. Уснули, не выключив ее. Она погасла. Наутро все трое были мертвы — угорели. После их смерти место, на котором они разбили лагерь, стало «нехорошим»: там бродили их призраки. А призраки могут и парализовать — отнять способность двигаться или говорить. Грибники-хмонги ушли оттуда, за ними потянулись и другие.
Лесная служба США о призраках ничего не знала. Им хотелось как-то рационализировать этот грибной участок, сделать его доступным для полицейских и спасательных служб, чтобы организаторам грибного сбора было легче взимать плату и следить за соблюдением правил. В начале 1990-х годов грибники из Юго-Восточной Азии разбивали лагеря, где хотели, как и все остальные посетители национальных заказников. Но белые жаловались, что азиаты оставляют после себя слишком много мусора. Лесная служба откликнулась — перевела грибников на глухую подъездную дорогу. Когда случилась эта смерть, грибники стояли лагерями вдоль всей дороги. Но вскоре после нее Лесная служба устроила обширную сеть с пронумерованными местами для стоянок, установила передвижные туалеты и — после многочисленных жалоб — организовала большой резервуар с водой у (довольно удаленного) входа на участок с лагерными стоянками.
Никаких удобств на стоянках не было, но сборщики — спасаясь от призраков — быстро обзавелись ими сами. Подражая устройству лагерей беженцев в Таиланде, где многие провели больше десяти лет, они разбились на этнические группы: с одной стороны — яо и пожелавшие остаться хмонги, в полумиле от них — лао, дальше — кхмеры, а в уединенной лощине, в глубине — немногие белые. Азиаты соорудили конструкции из тонких сосновых шестов и брезента, под ним устанавливали свои палатки, иногда оборудовали их дровяными печками. Как в сельских местностях Юго-Восточной Азии, все пожитки держали на балках, для принятия ванн устраивали особые загончики. В большой палатке по центру лагеря мисками продавали горячий суп фо. Я ела его, слушала музыку и разглядывала предметы материальной культуры, а сама тем временем невольно думала, что нахожусь в горах Юго-Восточной Азии, а не в лесах Орегона.
Представление Лесной службы о подъездном пути к лагерям в чрезвычайной ситуации оказалось несостоятельным. Несколько лет спустя кто-то вызвал спасателей — один грибник оказался серьезно ранен. По правилам, разработанным только для лагеря грибников, требовалось, чтобы «скорая помощь» дожидалась полицейского эскорта у въезда на территорию лагеря. Неотложка прождала много часов. Когда полиция наконец явилась, раненый умер. Спасение оказалось ограничено не особенностями местности, а дискриминацией.
После этого человека тоже остался опасный призрак, и никто не осмеливался ночевать возле его стоянки, кроме Оскара — белого — да одного из местных жителей, разыскивавшего азиатов: он это сделал лишь один раз, пьяный, на спор. Успех Оскара, пережившего эту ночь, сподвиг его на сбор грибов на ближайшей горе — священной для местных жителей: там обитают их собственные призраки. Но мои знакомые азиаты к этой горе и близко не подходили. Уж им-то о призраках все известно.
Центром орегонской торговли мацутакэ в первом десятилетии XXI века было место, не нанесенное ни на одну карту, буквально — «у черта на куличках». Все, кто в деле, знали, где оно находится, но представляло оно собой не город и не зону отдыха: официально оно было невидимо. Скупщики разбили несколько палаток на обочине шоссе, здесь-то и собирались все возвращающиеся вечером из леса грибники, скупщики и полевые агенты, и это место превращалось в театр напряженного оживления и кипучей деятельности. Поскольку точку эту старательно прячут, я решила придумать для нее такое название, которое защищало бы личные данные причастных людей, и добавить персонажей из других очагов торговли мацутакэ. Поэтому моя сложносоставная полевая площадка будет называться так: «Открытый билет, Орегон».
На самом деле «открытый билет» — это практика скупки грибов. По вечерам, вернувшись из леса, грибники продают свой сбор по цене скупщика за фунт [1], цена регулируется в зависимости от размеров и спелости грибов, их «категории». У большей части лесных грибов цена постоянна. Но цены на мацутакэ взлетают и падают. За один вечер цена может легко измениться на 10 долларов за фунт и даже больше. Сезонные колебания цен еще значительнее. Между 2004 и 2008 годом цены менялись от 2 до 60 долларов за фунт за лучшие грибы, и такой разброс — еще пустяк, если сравнить с тем, как оно бывало прежде. Открытый билет означает ситуацию, когда грибник может вернуться к скупщику за разницей между первоначальной уплаченной ценой и ценой повыше, предлагаемой в тот же вечер. Скупщики — они зарабатывают комиссионные в зависимости от закупленного веса — часто предлагают такой «билет с открытой датой», чтобы грибники продавали свой сбор в начале вечера, а не ждали, когда цены поднимутся. Открытый билет — свидетельство негласной власти грибников над условиями сделки. Кроме того, он иллюстрирует стратегии скупщиков, которые все время пытаются вытолкнуть друг друга из этого бизнеса. Открытый билет — практика создания и укрепления свободы и для грибников, и для скупщиков. В общем, неплохое название для места, где практикуется такая свобода.
Ибо каждый вечер здесь хождение имеют отнюдь не только грибы и деньги. Грибники, скупщики и полевые агенты вовлечены в драматическое действо этой свободы — как все они по отдельности ее понимают, — и в этом действе они участвуют, поощряя друг друга не только трофеями, то есть деньгами и грибами. Иногда мне и впрямь казалось, что самый важный предмет такого обмена — свобода, а трофеи в виде денег и грибов — дополнения к ней, как бы подтверждения качества исполнения. В конечном счете, именно ощущение свободы, подстегивающее «грибную лихорадку», придает энергии скупщикам, и те с жаром разыгрывают это представление, а также грибникам — те встают спозаранку и вновь отправляются на поиски грибов.
Но что же это за свобода такая, о которой столько говорят грибники? Чем больше я о ней расспрашивала, тем менее знакомой она казалась. Речь не о той свободе, какую воображают себе экономисты, употребляющие это понятие в разговорах о закономерностях индивидуального рационального выбора. Дело тут и не в политическом либерализме. Свобода грибника — особенная и не подлежит рационализации: она перформативна, общественно разнообразна, бурлива. Есть в ней что-то общее с необузданной многонациональностью самого этого места: свобода произрастает из неограниченного взаимодействия культур, в котором всегда есть возможность для конфликта и недопонимания. Мне кажется, существует она лишь в своем отношении к призракам. Свобода — договор с призраками в населенном ими пейзаже: она их не изгоняет, но дает силы выжить и договориться с духами.
В Открытом билете духов много: это не только «зеленые» призраки грибников, погибших до срока, или общины коренных американцев, выселенных законами и армией США, или пни поваленных безрассудными лесорубами громадных деревьев, которых уже никогда не восстановить, или неотступные воспоминания о войне, что не угаснут, похоже, никогда, но и призрачные проявления различных форм власти, удерживаемой в неопределенности, что вмешивается в повседневную работу: сбор грибов и скупку. Некоторые виды власти здесь есть, но их как бы и нет; такая призрачность и есть начальная точка понимания этого воплощения свободы, состоящего из множества культурных слоев. Вот эти отсутствия, составляющие Открытый билет, мы и рассмотрим.
Открытый билет — отнюдь не средоточие власти, это город наоборот. В нем нет общественного порядка. Как выразился один грибник-лао по имени Сен: «Будды здесь нет». Грибники эгоистичны и жадны, сказал он, и ему не терпится вернуться к храму, где все устроено иначе — правильно. Меж тем кхмерская девочка-подросток Дара пояснила, что это единственное место, где она может расти так, чтобы ей не угрожало насилие банд. А вот Тон — (бывший?) член такой банды; по-моему, он здесь скрывается от ордера на арест. Открытый билет — мешанина подобных побегов из города. Белые ветераны Вьетнама рассказывали мне, что им хотелось быть подальше от толпы — в толпе у них случались панические атаки. Хмонги и яо говорили, что разочарованы в Америке: она им обещала волю, а вместо этого засунула в крохотные городские квартирки; лишь в горах они способны отыскать ту свободу, которую помнили по жизни в Юго-Восточной Азии. Яо в особенности надеялись вернуть себе памятную сельскую жизнь в лесах, где растут мацутакэ. Сбор этих грибов — время, когда они видятся с разъехавшимися в разные стороны друзьями и неподвластны узам своих многолюдных семей. Най Тон, старуха яо, поясняла, что ее дочь звонила ей каждый день и умоляла вернуться домой, заниматься внуками. Но она спокойно отвечала дочери, что ей нужно заработать по крайней мере столько, чтобы покрыть стоимость разрешения на сбор грибов, и потому вернуться домой она пока не может. Главное в таких беседах оставалось несказанным: сбежав от жизни в квартире, она получила свободу бродить по горам. Свобода для нее важнее денег.
Сбор мацутакэ — не городское занятие, хотя город в нем смутно маячит. Кроме того, сбор — не труд и даже не «работа». Грибник-лао по имени Сай объяснил, что «работа» означает послушание начальнику: делаешь то, что тебе велят. А сбор грибов, напротив, — «поиск». Ищешь свою удачу, а не выполняешь работу. Когда белая распорядительница лагерной стоянки, сочувственно относящаяся к грибникам, говорила мне о том, что грибники заслуживают лучшей доли, поскольку так много трудятся — встают с зарей, ни жара, ни морозы для них не помеха, — что-то в ее словах не давало мне покоя. Я ни разу не слышала, чтобы сами грибники об этом заговаривали. Ни один не воображал, что деньги, полученные ими за мацутакэ, — вознаграждение за их труд. Даже когда Най Тон сидела с внуками, это больше походило на работу, чем сбор грибов.
Белый полевой агент Том, несколько лет собиравший грибы, выразился об отказе от работы очень ясно. Поначалу он вкалывал на крупную лесную компанию, но однажды сложил всю свою оснастку в шкафчик, вышел из раздевалки и даже не оглянулся. Семью свою он переселил в леса и зарабатывал тем, что ему давала земля. Искал шишки для семенной компании и промышлял бобров на мех. Собирал всевозможные грибы — не для еды, а на продажу, а потом применил свои навыки в скупке. Том рассказывал мне, как либералы погубили американское общество: теперь мужчины уже не умеют быть мужчинами. Лучший ответ на все это — отвергнуть все, что для либералов есть «стандартный наем».
Том очень обстоятельно объяснял мне, что скупщики, с которыми он работает, — не наемные сотрудники, а независимые предприниматели. Хоть он и дает им каждые день крупные суммы на покупку грибов, продавать они могут любому полевому агенту, и мне известно, что они так и поступают. К тому же, все сделки — за наличный расчет, никаких контрактов не заключается, поэтому если скупщик решит вдруг удрать с полученными деньгами, Том ничего с этим поделать не сможет. (Как ни удивительно, сбежавшие скупщики частенько возвращаются, чтобы договориться с каким-нибудь другим полевым агентом.) Но весы, которые он выдает скупщикам для взвешивания грибов, принадлежат ему, подчеркивает он, и, если их украдут, он может обратиться в полицию. Он рассказывает об одном скупщике, который скрылся с несколькими тысячами долларов, но совершил ошибку, заодно прихватив и весы. Том проехал по дороге, которой гипотетически мог удрать скупщик, и, разумеется, нашел на обочине весы, которые незадачливый воришка бросил. Деньги Том, конечно, не вернул, но таковы риски независимого предпринимательства.
В свой отказ от труда в привычном понимании грибники привносят множество черт различных культурных наследий. Безумный Джим сбором мацутакэ отдает дань памяти своим древним предкам, жителям этих мест. Проработав много где и кем, он устроился барменом на побережье. Как-то раз к нему в бар зашла коренная американка со стодолларовой купюрой; удивившись, он спросил, где она столько заработала. «Грибы собирала», — ответила женщина. Джим уехал с побережья на следующий же день. Научиться собирать грибы ему было нелегко: он ползал по кустам, ходил по следам животных. Теперь умеет распознавать бугры, где глубоко в песке прячутся мацутакэ. Умеет рыться среди спутанных корней рододендрона в горах. К работе за зарплату он так и не вернулся.
Когда Лао-Су не собирает грибы, он работает на складе Walmart в Калифорнии, получая 11,5 долларов в час. Чтобы ему платили такую ставку, он отказался от медицинской страховки. Повредив на работе спину, он не мог больше поднимать тяжести, поэтому ему предоставили длительный отпуск для поправки здоровья. Он, конечно, надеется, что компания снова примет его на работу, но утверждает, что от сбора мацутакэ все равно получает больше, чем в Walmart, пусть сезон сбора грибов — всего два месяца. Кроме того, они с женой каждый год ждут возможности влиться в общину яо в Открытом билете. Они это расценивают как отпуск, а по выходным к ним туда часто приезжают дети и внуки и тоже собирают грибы. Сбор мацутакэ — не «труд», но призрак труда над этим занятием витает. Как и призрак собственности: сборщики мацутакэ ведут себя так, словно лес — общинная земля. Официально же это не так. В основном здешние леса — национальный заказник, к которому примыкают частные владения, и вся эта территория полностью под охраной штата. Но грибники всеми силами стараются вопросов собственности не замечать. Белых грибников федеральная собственность раздражает особенно, и они стараются бороться с ограничениями по ее использованию. Грибники-азиаты, как правило, к правительству относятся с большей теплотой — выражают пожелания, чтобы оно делало для них больше. В отличие от белых — большинство из них гордится тем, что они собирают грибы без разрешения, — азиаты, как правило, регистрируются в Лесной службе и получают лицензии на сбор. Однако из-за того, что правоохранительные органы склонны привлекать именно азиатов к ответу за всевозможные нарушения — даже без улик (как выразился один скупщик-кхмер, «за езду в состоянии азиата»), — оставаться в рамках законности, похоже, имеет все меньше смысла. Немногие и остаются.
На этих обширных угодьях часто не бывает пограничных отметок, и потому придерживаться зон, выделенных для сбора грибов, затруднительно, как я поняла по собственному опыту. Однажды шериф погнался за моей машиной, чтобы оштрафовать меня за вождение без прав, когда я возвращалась с грибами. Карты я читать люблю и умею, но не смогла определить, в разрешенной зоне я их собирала или нет [2]. Однако в тот раз мне повезло: я оказалась на самой границе. Но граница никак не была отмечена. А однажды я несколько дней умоляла одну семью лао взять меня с собой — и они наконец согласились, но при условии, что машину буду вести я. Мы много часов пробирались по неразмеченным лесным дорогам, и вот мне сказали, что мы приехали на место. Когда я поставила машину, меня спросили, почему я не стараюсь ее спрятать. И только теперь я сообразила, что мы наверняка оказались на каком-нибудь запрещенном участке.
Штрафы суровы. Когда я занималась своими изысканиями, штраф за сбор грибов в национальном парке составлял 2000 долларов при первом нарушении. Но в полевых условиях законность поддерживать непросто — дорог и троп тут много. Весь национальный заказник иссечен заброшенными лесоповальными путями, поэтому грибники вольно перемещаются по довольно обширным чащам. Кроме того, молодые люди не прочь отправиться в многомильный поход и поискать самые отдаленные грибные места — то ли на запретных землях, то ли нет. Когда грибы добираются до покупателя, об этом же никто не спрашивает [3].
Но не оксюморон ли словосочетание «общественная собственность»? Лесной службе, само собой, в наше время с этим понятием трудно. Законодательство требует прореживания лесов для защиты от пожара на площади в квадратную милю вокруг частных владений. А для этого нужно много общественных средств, идущих на сохранение немногой частной собственности. Меж тем прореживанием занимаются частные лесные компании, тем самым дополнительно наживаясь на общественных лесах. И хотя лесоповал в заказниках вторичной сукцессии [4] разрешен, собирать грибы там нельзя, и вот поче- му: никто пока не нашел материальных средств для оценки воздействия этого занятия на окружающую среду. Разобраться, в каких местах им не разрешают собирать грибы, грибникам непросто — но не им одним. А различие между этими видами затруднений также вполне познавательно. От Лесной службы требуют защищать собственность, даже ценой общественных интересов. Грибники, бродя по общественным лесам под угрозой изгнания, всеми силами стараются определять эту собственность как можно более смутно.
Свобода/призраки — две стороны одного опыта. Наколдовывающая будущее, полное прошлым, эта осаждаемая призраками свобода — способ и двигаться дальше, и помнить. В грибной лихорадке деление между личностями и предметами, столь дорогое для промышленного производства, становится невозможным. Грибы — все еще не отчужденный товар: они суть имущество свободы грибника. Однако подобное положение существует лишь потому, что этот двусторонний опыт закрепился в таком странном виде коммерции. Скупщики переводят трофеи свободы в торговлю посредством драматического спектакля — «конкуренции свободного рынка». Эта рыночная свобода перетекает в вольный хаос, а потому концентрированные власть, труд, собственность и отчуждение подвешены в неопределенности, и неопределенность эта видится крепкой и действенной.
Пора вернуться к скупке в Открытом билете. День склоняется к вечеру, и некоторые белые полевые агенты сидят и перешучиваются. Обвиняют друг друга во лжи, обзывают друг друга стервятниками и хитрыми койотами. При этом все они правы. Договариваются открыть торги с 10 долларов за фунт для грибов номер один, но так почти никто не поступает. Как только начинают работать палатки, вспыхивает конкуренция. Полевые агенты призывают своих скупщиков предлагать начальную цену в 12, а то и в 15 долларов, если договорились о 10. Скупщики вольны докладывать о том, что происходит в скупочных палатках. Приходят грибники, интересуются ценами. Но цена — секрет, если ты не регулярный продавец, либо давай показывай свои грибы. Другие скупщики засылают друзей, замаскированных под грибников, разведать, почем, поэтому кому попало сообщать цену не станешь. Затем, когда скупщик желает поднять цену, чтобы обойти конкурентов, он по идее должен вызвать полевого агента. Если же этого не происходит, скупщику придется платить разницу в цене из своих комиссионных — но такую тактику многие все равно готовы применять. Довольно скоро между грибниками, скупщиками и полевыми агентами рикошетами летают телефонные звонки. Цены меняются. «Это опасно!» — признается мне один полевой агент, обходя торговый участок и наблюдая за происходящим. Во время закупки разговаривать со мной он не мог — происходящее требовало его внимания целиком. Рявкая в сотовый телефон, каждый старается не отстать от других — и, если можно, обвести их вокруг пальца. Меж тем полевые агенты звонят в свои оптовые компании и экспортерам, стараясь выяснить, до какого предела они могут поднять цены. Выталкивать других из бизнеса — работа волнующая и требовательная.
«Вообразите, каково было до мобильных телефонов!» — пускается в воспоминания один полевой агент. Все выстраивались в очереди к двум кабинкам телефонов-автоматов, стараясь пробиться по мере того, как цены менялись. И даже теперь каждый полевой агент смотрит на происходящее, как генерал озирал поле битвы в старые времена, и телефон его, как рация, постоянно прижат к уху. Агент рассылает лазутчиков. Реагировать он должен быстро. Если подымет цену в нужный момент, его скупщикам достанутся лучшие грибы. А еще лучше, если он вынудит конкурента чересчур задрать цену, отчего он закупит слишком много грибов, и, если все будет разыграно как по нотам, на несколько дней закроется. Тут есть разные уловки. Если цена достигает пиковой, скупщик может убедить своих сборщиков взять его грибы и продать другим скупщикам: деньги лучше грибов. Тогда грубо хохотать над ним будут еще несколько дней, настанет еще один раунд взаимных обвинений во вранье — но все равно из бизнеса никто не вылетит, как бы кто ни старался [5]. Это театр конкуренции, а не деловая необходимость. Вся соль тут в драме.
Допустим, уже стемнело, и грибники выстроились продавать у палатки скупщика. Скупщика они себе выбрали не из-за цен, которые тот предлагает, а потому что знают, что он умело сортирует грибы. Сортировка тут так же важна, как основные цены: скупщик присваивает каждому грибу категорию, а от нее зависит цена. Сортировка — целое искусство! Это завораживающий скоростной танец рук — ноги при этом остаются совершенно неподвижными. У белых сортировка выглядит как жонглирование; у женщин лао, тоже чемпионов скупки, процедура напоминает королевский танец лао. Хорошему сортировщику о грибах становится известно многое с одного касания. Мацутакэ с личинками насекомых испортят всю партию, не успеет она прибыть в Японию, и поэтому важно, чтобы скупщик от таких отказывался. Но лишь неопытный скупщик станет резать грибы в поисках личинок. Хорошие скупщики узнают больной гриб на ощупь. Кроме того, по запаху они определяют, откуда этот мацутакэ — под каким деревом вырос, с какого он участка, какие растения его окружали — например, рододендрон, — все это влияет на размеры и форму гриба. Многим нравится наблюдать, как сортирует грибы хороший скупщик. Это бесплатное зрелище, праздник ловкости. Иногда сборщики фотографируют сортировку. Иногда они еще и снимают свою добычу — или же деньги, особенно если им платят стодолларовыми купюрами. Таковы трофеи их охоты.
Скупщики пытаются собрать «бригады», то есть преданных им сборщиков, однако сборщики не ощущают обязательства продавать одному и тому же скупщику. И потому скупщики заигрывают со сборщиками, пользуясь связями родства, языка и национальной принадлежности — или же особыми вознаграждениями. Скупщики предлагают сборщикам еду и кофе, а иногда и что покрепче — алкогольные тоники с примесью трав и скорпионов. Сборщики сидят с едой и питьем рядом с палатками скупщиков; там, где у скупщиков и сборщиков есть общий военный опыт, братание может продолжаться до глубокой ночи. Но такое единение мимолетно: довольно и слуха, что в другой палатке цена повыше или особые условия, и сборщиков сдувает к другой палатке, в другой кружок. И все же цены отличаются не слишком. Может, все дело в спектакле? Состязательность и независимость означают свободу для всех.
Известно, что иногда грибники выжидают — сидят со своими грибами в пикапах, потому что им не нравятся ничьи цены. Но продать добычу они должны в этот же вечер — оставить грибы себе они не могут. Выжидание тоже входит в спектакль свободы: свободы искать там, где пожелаешь, где условности, труд и собственность держатся на расстоянии вытянутой руки, свободы нести свои грибы любому скупщику, а для скупщиков — любому агенту, свободы вытолкнуть других скупщиков из бизнеса, свободы огрести — или потерять — всё.
Однажды я рассказывала одному экономисту об этой грибной бирже, и он страшно заинтересовался — сказал мне, что это истинная и основная форма капитализма, не загрязненная властными интересами и неравенством. Таков подлинный капитализм, сказал он, где поле для игры — ровное, каким и должно быть. Но капитализм ли — сбор грибов и продажа их в Открытом билете? Загвоздка в том, что здесь нет капитала. Из рук в руки переходит много денег, но все они ускользают, капиталовложений из них никогда не образуется. Накопление происходит только ниже по течению — в Ванкувере, Токио и Кобэ, где экспортеры и импортеры пользуются торговлей мацутакэ для укрепления своих фирм. Грибы из Открытого билета вливаются там в потоки капитала, но сами добываются отнюдь не капиталистической формацией.
Но там же действуют «механизмы рынка», разве нет? Весь смысл конкурентных рынков, если верить экономистам, — в том, чтобы снижать цены, вынуждая поставщиков добывать товар наиболее эффективно. Однако скупочная конкуренция в Открытом билете явно имеет своей целью поднятие цен. Так утверждают все: грибники, скупщики, оптовики. Смысл игр с ценами в том, чтобы посмотреть, можно ли вздуть цену так, чтобы всем в Открытом билете стало хорошо. Многие считают, что в Японии не иссякает источник денег, и цель этого театра конкуренции — вынудить трубы распахнуться так, чтобы в Открытый билет эти деньги потекли рекой. Старожилы вспоминают 1993 год, когда цена мацутакэ в Открытом билете ненадолго выросла до 600 долларов за фунт — на руки грибнику. Тогда нужно было лишь найти один крупный гриб — и 300 долларов у тебя в кармане! [6] Но даже после того всплеска, говорят, в 1990-е один грибник мог за день заработать несколько тысяч долларов. Как же снова открыть доступ к этому денежному потоку? Скупщики и оптовики Открытого билета делают ставки на конкуренцию в повышении цен.
Мне кажется, что процветанию подобного набора требований способствуют два структурных обстоятельства. Во-первых, американские предприниматели натурализовали надежду, что правительство США станет ради них применять силовое давление: если только они станут разыгрывать «конкуренцию», правительство будет выкручивать руки своим иностранным деловым партнерам, чтобы американским компаниям доставались желаемые цены и доли рынка. Торговля грибами мацутакэ в Открытом билете слишком ничтожна и незаметна, чтобы правительство уделяло ей внимание. Но все равно нация ждет, чтобы скупщики и оптовики играли в конкуренцию, дабы японцы предлагали им цены получше. Надо вести себя должным образом, «по-американски» — и преуспеешь, вот на что они рассчитывают.
Во-вторых, японские торговцы вполне готовы мириться с такими проявлениями как признаками того, что упомянутый мною выше импортер назвал «американской психологией». Японские торговцы рассчитывают взаимодействовать со всякими странными ее проявлениями, а то или иное проявление, которое приносит им товар, следует поощрять. Потом уже экспортеры и импортеры могут переводить экзотические продукты американской свободы в японские складские единицы — а через них — и в накопление.
Так что же такое эта «американская психология»? В Открытом билете слишком много людей и историй, чтобы можно было докопаться до какой-то связности, посредством которой мы обычно воображаем себе «культуру». Тут для нас полезнее будет концепция ассамбляжа — открытой мешанины способов бытования. В ассамбляже друг с другом сцепляются различные траектории, но правит бал неопределенность. Чтобы разобраться в ассамбляже, следует распутать его узлы. Театр свободы Открытого билета требует отслеживания всех историй, выходящих далеко за границы Орегона, но лишь они покажут, как могла возникнуть мешанина Открытого билета [7].
Примечания:
[1] Единица измерения веса, равная 453,6 г.
[2] Когда грибники покупают у Лесной службы разрешения на сбор, им выдают карты, на которых показано, где можно собирать грибы, а где нельзя. Однако зоны эти обозначены абстрактно. Карты показывают лишь главные дороги без всякой топографии, железнодорожных путей, проселков или растительности. Даже самый упорный читатель карт, выйдя на местность, почти не в силах разобраться, что ему нарисовали. Кроме того, многие сборщики читать карты не умеют. Один сборщик-лао показал мне запретную зону на своей карте, ткнув в озеро. Кое-кто из сборщиков такими картами буквально подтирается: туалетная бумага на лагерных стоянках — редкость.
[3] Правила требуют, чтобы закупщики записывали места сбора мацутакэ; однако я ни разу не видела, чтобы кто-то подобные записи вел. В других точках скупки мацутакэ это правило навязывают, заставляя сборщиков самостоятельно подавать такие описи. 92 Это положение о защите от пожаров введено поддержанным промышленниками законом о восстановлении здоровых лесов в 2003 г.; Jacqueline Vaughn, Hanna Cortner, George W. Bush’s healthy forests (Boulder: University Press of Colorado, 2005).
[4] Естественное восстановление растительности в той или иной местности, где она существовала прежде, но по тем или иным причинам была уничтожена.
[5] В одну из тех четырех осеней, в которые я наблюдала за закупкой, мне довелось увидеть, как двое закупщиков уехали прямо посреди сезона — из-за склок со своими полевыми агентами; один при мне скрылся. Никакая конкуренция никого из бизнеса не выпихивала.
[6] Дневник сборщика от 1993 г. приведен в: Jerry Guin, Matsutake mushroom: «White» goldrush of the 1990s (Happy Camp, CA: Naturegraph Publishers, 1997).
96 Как один из примеров см. рассказ о «Мальборо» в: Richard Barnet, Global dreams: Imperial corporations and the new world order (New York: Touchstone, 1995).
[7] Другие поразительные рассказы о труде в условиях прекарности, среди лесов Тихоокеанского северо-запада США: Rebecca McLain, «Controlling the forest understory: Wild mushroom politics in central Oregon» (докторская диссертация, Университет Вашингтона, 2000); Beverly Brown, Agueda Marin-Hernández, eds., Voices from the woods: Lives and experiences of non-timber forest workers (Wolf Creek, OR: Jefferson Center for Education and Research, 2000); Beverly Brown, Diana Leal-Mariño, Kirsten McIlveen, Ananda Lee Tan, Contract forest laborers in Canada, the U.S., and Mexico (Portland, OR: Jefferson Center for Education and Research, 2004); Richard Hansis, «A political ecology of picking: Non-timber forest products in the Pacific Northwest», Human Ecology, 26, No 1 (1998). P. 67–86; Rebecca Richards, Susan Alexander, «A social history of wild huckleberry harvesting in the Pacific Northwest» (USDA Forest Service PNW-GTR-657, 2006).
